Захотелось жабе черной
Заползти на царский трон,
Яд жестокий, яд упорный
В жабе черной затаен.Двор смущенно умолкает,
Любопытно смотрит голь,
Место жабе уступает
Обезумевший король.Чтоб спасти свои седины
И оставшуюся власть
Своего родного сына
Он бросает жабе в пасть.Жаба властвует сердито,
За часом час бежит и падает во тьму,
Но властно мой флюид прикован к твоему.Сомкнулся круг навек, его не разорвать,
На нем нездешних рек священная печать.Явленья волшебства — лишь игры вечных числ,
Я знаю все слова и их сокрытый смысл.Я все их вопросил, но нет ни одного
Сильнее тайны сил флюида твоего.Да, знанье — сладкий мед, но знанье не спасет,
Когда закон зовет и время настает.За часом час бежит, я падаю во тьму,
За то, что мой флюид покорен твоему.
Я верно болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн… я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.Молчу, томлюсь, и отступают стены —
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит, И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелого железного креста! И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей, Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
Беда пришла для символиста: Брюсов
Решил: «Теперь мне Северянин люб».
Юдоль печали Федор Сологуб
Сказал: «И я не из породы трусов».Однако столько ж минусов, как плюсов,
В афере этой; с молоком у губ
Игорь Васильич был совсем не глуп,
Сбежал от них и остальных турусов.Орлы над бездной, где же
Любимая, что ласково маня,
Открыл под вами Игорь Северянин? Грозит вам бездна, имя ей просак.
Уж вам друзья Олимпов и Пруссак.
Созидающий башню сорвётся,
Будет страшен стремительный лёт,
И на дне мирового колодца
Он безумье своё проклянёт.
Разрушающий будет раздавлен,
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.
Я откинул докучную маску,
Мне чего-то забытого жаль…
Я припомнил старинную сказку
Про священную чашу Грааль.Я хотел побродить по селеньям,
Уходить в неизвестную даль,
Приближаясь к далеким владеньям
Зачарованной чаши Грааль.Но таить мы не будем рыданья,
О, моя золотая печаль!
Только чистым даны созерцанья
Вечно радостной чаши Грааль.Разорвал я лучистые нити,
Как конквиста́дор в панцире железном,
Я вышел в путь и весело иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе смутном и беззвездном
Растет туман… но я смеюсь и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду,
Я, конквистадор в панцире железном.
Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.
Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман… но я молчу и жду
И верю, я любовь свою найду…
Я конквистадор в панцире железном.
Когда вступила в спальню Дездемона,
Там было тихо, душно и темно,
Лишь месяц любопытный к ней в окно
Заглядывал с чужого небосклона.И страшный мавр со взорами дракона,
Весь вечер пивший кипрское вино,
К ней подошел, — он ждал ее давно, —
Он не оценит девичьего стона.Напрасно с безысходною тоской
Она ловила тонкою рукой
Его стальные руки — было поздно.И, задыхаясь, думала она:
«О, верно, в день, когда шумит война,
Цветов и песен благодатный хмель
Нам запрещен, как ветхие мечтанья.
Лишь девственные наименованья
Поэтам разрешаются отсель.
Но роза, принесенная в отель,
Забытая нарочно в час прощанья
На томике старинного изданья
Канцон, которые слагал Рюдель, —
Нежданно пал на наши рощи иней,
Он не сходил так много-много дней,
И полз туман, и делались тесней
От сорных трав просветы пальм и пиний.Гортани жег пахучий яд глициний,
И стыла кровь, и взор глядел тускней,
Когда у стен раздался храп коней,
Блеснула сталь, пронесся крик эриний.Звериный плащ полуспустив с плеча,
Запасы стрел не расточа,
Как груды скал задумчивы и буры, Они пришли, губители богов,
Соперники летучих облаков,
Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.
Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.
У меня не живут цветы,
Красотой их на миг я обманут,
Постоят день-другой и завянут,
У меня не живут цветы.Да и птицы здесь не живут,
Только хохлятся скорбно и глухо,
А наутро — комочек из пуха…
Даже птицы здесь не живут.Только книги в восемь рядов,
Молчаливые, грузные томы,
Сторожат вековые истомы,
Словно зубы в восемь рядов.Мне продавший их букинист,
Христос сказал: «Убогие блаженны,
Завиден рок слепцов, калек и нищих,
Я их возьму в надзвёздные селенья,
Я сделаю их рыцарями неба
И назову славнейшими из славных…»
Пусть! Я приму! Но как же те, другие,
Чьей мыслью мы теперь живём и дышим,
Чьи имена звучат нам, как призывы?
Искупят чем они своё величье,
Как им заплатит воля равновесья?
За то, что я теперь спокойный
И умерла моя свобода,
О самой светлой, о самой стройной
Со мной беседует природа.В дали, от зноя помертвелой,
Себе и солнцу буйно рада,
О самой стройной, о самой белой
Звенит немолчная цикада.Увижу ль пены побережной
Серебряное колыханье, -
О самой белой, о самой нежной
Поет мое воспоминанье.Вот ставит ночь свои ветрила
Он мне шепчет: «Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?
Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?
Тебе, четырехстопный ямб
Ритмически многообразный,
Наш вынужденный дифирамб
Блеснет, всех стоп игрой алмазной.Одна строка совсем чиста,
А в следующей есть пиррихий;
Стих, где галоп, где щелк хлыста,
Переливается, вдруг, в тихий.Пусть разрушителен хорей,
Вползающий коварным змеем:
Он вихрь, смерч ледяной морей,
Скалистым скинутый спондеем.Ты, как державный океан,
Пока бросает ураганами
Державный Вождь свои полки,
Вы наклоняетесь над ранами
С глазами полными тоски.И имя Вашего Величества
Не позабудется доколь
Смиряет смерть любви владычество
И ласка утешает боль.Несчастных кроткая заступница,
России милая сестра,
Где Вы проходите как путница,
Там от цветов земля пестра.Мы молим: сделай Бог Вас радостной,
Вот троица странная наша:
— Я, жертва своих же затей,
На лебедь похожая Маша
И Оля, лисица степей.Как странно двуспальной кровати,
Что к ней, лишь зажгутся огни,
Идут не для сна иль объятий,
А так, для одной болтовни, И только о розовых счастьях:
«Ах, профиль у Маши так строг…
А Оля… в перстнях и запястьях,
Она — экзотический бог»…Как будто затейные пряжи
Ярче золота вспыхнули дни,
И бежала Медведица-ночь.
Догони её, князь, догони,
Зааркань и к седлу приторочь!
Зааркань и к седлу приторочь,
А потом в голубом терему
Укажи на Медведицу-ночь
Богатырскому Псу своему.
Целый вечер в саду рокотал соловей,
И скамейка в далекой аллее ждала,
И томила весна… Но она не пришла,
Не хотела, иль просто пугалась ветвей.
Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.
Над пучиной в полуденный час
Пляшут искры, и солнце лучится,
И рыдает молчанием глаз
Далеко залетевшая птица.
Заманила зеленая сеть
И окутала взоры туманом,
Ей осталось лететь и лететь
До конца над немым океаном.
Вечерние тихи заклятья,
Печаль голубой темноты,
Я вижу не лица, а платья,
А, может быть, только цветы.Так радует серо-зеленый,
Живой и стремительный весь,
И, может быть, к счастью, влюбленный
В кого-то чужого… не здесь.Но душно мне… Я зачарован;
Ковер подо мной, словно сеть;
Хочу быть спокойным — взволнован.
Смотрю — а хочу не смотреть.Смолкает веселое слово,
Среди искусственного озера
Поднялся павильон фарфоровый.
Тигриною спиною выгнутый,
Мост яшмовый к нему ведет.И в этом павильоне несколько
Друзей, одетых в платья светлые,
Из чаш, расписанных драконами,
Пьют подогретое вино.То разговаривают весело,
А то стихи свои записывают,
Заламывая шляпы желтые,
Засучивая рукава.И ясно видно в чистом озере —