Так долго сердце боролось,
Слипались усталые веки,
Я думал, пропал мой голос,
Мой звонкий голос навеки.Но Вы мне его возвратили,
Он вновь мое достоянье,
Вновь в памяти белых лилий
И синих миров сверканье.Мне ведомы все дороги
На этой земле привольной…
Но Ваши милые ноги
В крови, и Вам бегать больно.Какой-то маятник злобный
Н. Л. СверчковуВ красном фраке с галунами,
Надушенный, встал маэстро,
Он рассыпал перед нами
Звуки легкие оркестра.Звуки мчались и кричали,
Как виденья, как гиганты,
И метались в гулкой зале,
И роняли бриллианты.К золотым сбегали рыбкам,
Что плескались там, в бассейне,
И по девичьим улыбкам
Плыли тише и лилейней.Созидали башни храмам
Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас.
Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,
И вновь душа пьяна и смятена.
Я брошусь на скрипучую кровать,
Подушка жжет… Нет, мне не спать, а ждать.
И, крадучись, я подойду к окну,
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно-красны,
Это странно-печальные сны
Мирового, больного похмелья.
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно-красны.
У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит, то длинней, то короче,
Какая странная нега
В ранних сумерках утра,
В таяньи вешнего снега,
Во всем, что гибнет и мудро.Золотоглазой ночью
Мы вместе читали Данта,
Сереброкудрой зимою
Нам снились розы Леванта.Утром вставай, тоскуя,
Грусти и радуйся скупо,
Весной проси поцелуя
У женщины милой и глупой.Цветы, что я рвал ребенком
В Генуе, в палаццо дожей
Есть старинные картины,
На которых странно схожи
С лебедями бригантины.
Возле них, сойдясь гурьбою,
Моряки и арматоры
Все ведут между собою
Вековые разговоры,
Наш хозяин щурится, как крыса.
Поздно. Скучно. Каждый зол и пьян.
Сыплет пепел рыжая Алиса
В до краев наполненный стакан.И над сбродом этих рюмок бедных,
Над ломтями чайной колбасы,
Вдруг, двенадцать раз, двенащать медных
Прогудели, зашипев, часы.Отодвинув от себя тарелку,
Голосом гортанным молвил грек,
Он врглянул на часовую стрелку,
— «За столом тринадцать человек».Англичанин поднялся и стоя,
Вероятно, в жизни предыдущей
Я зарезал и отца и мать,
Если в этой — Боже Присносущий! —
Так позорно осужден страдать.Каждый день мой, как мертвец, спокойный,
Все дела чужие, не мои,
Лишь томленье вовсе недостойной,
Вовсе платонической любви.Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,
В Африку, как прежде, как тогда,
Лечь под царственную сикомору
И не подниматься никогда.Бархатом меня покроет вечер,
Я — попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага.
Вокруг — реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов.
Пусть в час заклятий, в вихре голосов
И в блеске глаз, мерцающих как шпага,
Ерошат крылья ужас и отвага
И я сражаюсь с призраками сов…
За покинутым, бедным жилищем,
Где чернеют остатки забора,
Старый ворон с оборванным нищим
О восторгах вели разговоры.
Старый ворон в тревоге всегдашней
Говорил, трепеща от волненья,
Что ему на развалинах башни
Небывалые снились виденья.
О. Н. АрбенинойЯ молчу — во взорах видно горе,
Говорю — слова мои так злы!
Ах! когда ж я вновь увижу море,
Синие и пенные валы, Белый парус, белых, белых чаек
Или ночью длинный лунный мост,
Позабыв о прошлом и не чая
Ничего в грядущем кроме звезд?! Видно, я суровому Нерею
Мог когда-то очень угодить,
Что теперь — его, и не умею
Ни полей, ни леса полюбить.Боже, будь я самым сильным князем,
Вот гиацинты под блеском
Электрического фонаря,
Под блеском белым и резким
Зажглись и стоят, горя.И вот душа пошатнулась,
Словно с ангелом говоря,
Пошатнулась и вдруг качнулась
В сине-бархатные моря.И верит, что выше свода
Небесного Божий свет,
И знает, что, где свобода
Без Бога, там света нет.Когда и вы захотите
В. И. ИвановуРаскроется серебряная книга,
Пылающая магия полудней,
И станет храмом брошенная рига,
Где, нищий, я дремал во мраке будней.Священных схим озлобленный расстрига,
Я принял мир и горестный, и трудный,
Но тяжкая на грудь легла верига,
Я вижу свет… то День подходит Судный.Не смирну, не бдолах, не кость слоновью —
Я приношу зовущему пророку
Багряный ток из виноградин сердца.И он во мне поймет единоверца,
Залитого, как он, во славу Року
Зеленое, всё в пенистых буграх,
Как горсть воды, из океана взятой,
Но пригоршней гиганта чуть разжатой,
Оно томится в плоских берегах.Не блещет плуг на мокрых бороздах,
И медлен буйвол грузный и рогатый,
Здесь темной думой удручен вожатый,
Здесь зреет хлеб, но лавр уже зачах, Лишь иногда, наскучивши покоем,
С кипеньем, гулом, гиканьем и воем
Оно своих не хочет берегов, Как будто вновь под ратью Ганнибала
Вздохнули скалы, слышен визг шакала
Тебе бродить по солнечным лугам,
Зеленых трав, смеясь, раздвинуть стены!
Так любят льнуть серебряные пены
К твоим нагим и маленьким ногам.Весной в лесах звучит веселый гам,
Всё чувствует дыханье перемены;
Больной луной, проносятся гиены,
И пляски змей странны по вечерам.Как белая восторженная птица,
В груди огонь желанья распаля,
Проходишь ты, и мысль твоя томиться:
Ты ждешь любви, как влаги ждут поля;
Голубая беседка
Посредине реки,
Как плетеная клетка,
Где живут мотыльки.
И из этой беседки
Я смотрю на зарю,
Как качаются ветки,
Иногда я смотрю;
Моим рожденные словом,
Гиганты пили вино
Всю ночь, и было багровым,
И было страшным оно.
О, если б кровь мою пили,
Я меньше бы изнемог,
И пальцы зари бродили
По мне, когда я прилег.
Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: «Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плод, и будете, как боги».
Для юношей открылись все дороги,
Для старцев — все запретные труды,
Для девушек — янтарные плоды
И белые, как снег, единороги.
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Не всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда,
Тихо, тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.
Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя ее поцеловать,
И глаза большие зажжены
Пролетела стрела
Голубого Эрота,
И любовь умерла,
И настала дремота.В сердце легкая дрожь
Золотого похмелья,
Золотого, как рожь,
Как ее ожерелье.Снова лес и поля
Мне открылись как в детстве,
И запутался я
В этом милом наследстве.Легкий шорох шагов,
Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.
Героиня романов Тургенева,
Вы надменны, нежны и чисты,
В вас так много безбурно-осеннего
От аллеи, где кружат листы.
Понять весь мир какой-то странный сложным,
Огромноя игрушкой сатаны,
Еще не сделанным, где сплетены
Тьма с яркостью и ложное с неложным.Суровый бард, в боренье с невозможным
Любовь как знамя поднял ты, и сны
У розовой подслушал ты луны,
Что сердце девы делает тревожным.Едва заслышим мы заветный звук
В твоем органе гулком и протяжном,
Смущается покой наш бледный, вдругКаким угрюмым явит мир и важным
Иоанна «Откровенья» голос нам
На льдах тоскующего полюса,
Где небосклон туманом стерт,
Я без движенья и без голоса,
Окровавленный, распростерт.Глаза нагнувшегося демона,
Его лукавые уста…
И манит смерть, всегда, везде она
Так непостижна и проста.Из двух соблазнов, что я выберу,
Что слаще — сон иль горечь слез?
Нет, буду ждать, чтоб мне, как рыбарю,
Явился в облаке Христос.Он превращает в звезды горести,
Так вот платаны, пальмы, темный грот,
Которые я так любил когда-то.
Да и теперь люблю… Но место дам
Рукам, вперед протянутым как ветви,
И розовым девическим стопам,
Губам, рожденным для святых приветствий.
Я нужен был, чтоб ведала она,
Какое в ней благословенье миру,
И подвиг мой я совершил сполна
И тяжкую слагаю с плеч порфиру.
Пощади, не довольно ли жалящей боли,
Темной пытки отчаянья, пытки стыда!
Я оставил соблазн роковых своеволий,
Усмиренный, покорный, я твой навсегда.Слишком долго мы были затеряны в безднах,
Волны-звери, подняв свой мерцающий горб,
Нас крутили и били в объятьях железных
И бросали на скалы, где пряталась скорбь.Но теперь, словно белые кони от битвы,
Улетают клочки грозовых облаков.
Если хочешь, мы выйдем для общей молитвы
На хрустящий песок золотых островов.