Этим — жить, расти, цвести,
Этим — милый гроб нести,
До могилы провожать,
В утешенье руки жать,
И сведя со старым счёт,
Повторять круговорот,
Снова жить, расти, цвести,
Снова милый гроб нести…
Видно, было предназначено
Так, что снова довелось,
Пока сердце не растрачено,
Охмелеть от диких роз,
Охмелеть от свиста птичьего
Да от запаха сосны
Возле домика лесничего
Над излучиной Двины.
Было холодное лето
На берегу залива.
Мглой было всё одето
И расплывалось красиво.Граница вещей терялась.
С дальней сливалась передняя.
И всё почему-то казалось,
Что это лето — последнее.
Майский жук прямо в книгу с разлёта упал
На страницу раскрытую — «Домби и сын».
Пожужжал и по-мёртвому лапки поджал.
О каком одиночестве Диккенс писал?
Человек никогда не бывает один.
Ты был уютен, цветок невзрачный,
Глазок анютин на клумбе дачной,
Ты где-то с детством был по соседству,
С лаптой, крокетом, с беспечным летом…………………………Давно отцвел ты, лилово-желтый
Я хотела бы узнать
То, что так и не узнала.
Я хотела б досказать
Всё, чего не досказала.До пустого дна допить
Чашу, что не допила я.
До таких бы дней дожить,
До каких не дожила я.
Уходят с поля зренья
Предметы, вещи, лица,
Теней распределенья,
Их четкие границы.Что лесом было раньше,
Зеленым стало дымом.
Но сосны-великанши
Всё помнят о незримом.
Мне снятся паруса,
Лагуна в облаках,
Песчаная коса
И верески в цветах.
Сквозь дрёму узнаю
За дымкой голубой
Твой путь в чужом краю
С подругой молодой.
Когда других я принимала за него,
Когда в других его, единого, искала, —
Он, в двух шагах от сердца моего,
Прошел неузнанный, и я о том — не знала!
Я умру, а он всё будет петь, —
В диких вишнях соловьиный голос,
Так же будут облака лететь
И к земле клониться спелый колос…
Видно, надо собираться
в путь-дорогу дальнюю.
Две гадалки предсказали
смерть мне раннюю.