Своеволием рока
Мы на разных путях бытия, —
Я — печальное око,
Ты — весёлая резвость ручья;
Я — томление злое,
Ты — прохладная влага в полях,
Мы воистину двое,
Мы на разных, далеких путях.
Но в безмолвии ночи,
К единению думы склоня,
Ты закрой свои очи,
Позабудь наваждения дня, —
И в блаженном молчаньи
Ты постигнешь закон бытия, —
Всё едино в созданьи,
Где сознанью возникнуть, там Я.
Ты в стране недостижимой, —
Я в больной долине снов.
Друг, томительно любимый,
Слышу звук твоих шагов.
Содрогаясь, внемлю речи,
Вижу блеск твоих очей, —
Бледный призрак дивной встречи,
Привидение речей.
Расторгают эвмениды
Между нами все пути.
Я изгнанник, — все обиды
Должен я перенести.
Жизнью скучной и нелепой
Надо медленно мне жить,
Не роптать на рок свирепый,
И о тайном ворожить.
По ступеням древней башни поднимаюсь выше, выше,
Задыхаюсь на круженьи сзади ветхих амбразур,
Слышу шелест легких юбок торопливых, милых дур,
По источенным ступеням узкой щелью, выше, выше,
Лишь затем, чтоб на минуту стать на доски новой крыши,
Где над рыцарскою залой обвалился абажур, —
Вот зачем я, задыхаясь, поднимаюсь выше, выше,
Выше кровель, выше храмов, выше мертвых амбразур.
В чародейном, тёмном круге,
Всё простив, что было днём,
Дал Я знак Моей подруге
Тихо вспыхнувшим огнём.
И она пришла, как прежде,
под покровом темноты.
Позабыл Я все вопросы,
И спросил Я: «Кто же ты?»
И она с укором кротким
Посмотрела на Меня.
Лик её был странно бледен
В свете тайного огня.
Вкруг неё витали чары
нас обнявшего кольца, —
И внезапно стал Мне внятен
очерк близкого лица.
На тихом берегу мы долго застоялись.
Там странные цветы нам сладко улыбались,
Лия томительный и пряный аромат.
Фелонь жреца небес прохладно голубела.
Долина томная зарею пламенела,
Ровна и холодна в дыханье горьких мят.
Донесся к нам наверх рожка призыв далекий.
Бренчали вдалеке кутасы мирных стад.
Какой забавный звон! В безмолвности широкой.
Янтарный звон зари смирил полдневный яд.
Кто на воле? Кто в плену?
Кто своей судьбою правит?
Кто чужую волю славит,
Цепь куя звено к звену?
Кто рабы и кто владыки?
Кто наёмник? Кто творец?
Покажите, наконец,
Сняв личины, ваши лики.
Но, как прежде, всё темно.
В душных весях и в пустыне
Мы немотствуем и ныне,
Цепь куя к звену звено.
Нет великого Владыки.
Празден трон, и нем дворец.
Опечаленный творец
Дал личины, отнял лики.
Былые надежды почили в безмолвной могиле…
Бессильные страхи навстречу неведомой силе,
Стремленье к святыне в безумной пустыне,
И всё преходяще, и всё бесконечно,
И тайна всемирная ныне
И вечно…
В тяжёлом томленьи мгновенные дети творенья.
Томятся неясным стремленьем немые растенья,
И голодны звери в лесах и пустыне,
И всё преходяще, и всё бесконечно,
И муки всемирные ныне
И вечно.
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть — и не могу.Стою на звучном берегу,
Где ропщут волны песнопений,
Где веют ветры всех стремлений,
И всё чего-то стерегу.Быть может, станет предо мною,
Одетый пеною морскою,
Прекрасный гость из чудных стран, И я услышу речь живую
Про всё, о чем я здесь тоскую,
Про всё, чем дивен океан.
Я один на перекрёстке.
Ночь безмолвна и грустна.
Подо мною камни жёстки,
Надо мной луна бледна.
Там, за лесом, враг таится.
Зарядил и я ружьё.
Близкой смерти не боится
Сердце смелое моё.
Резко крикнул ворон чёрный,
Предвещающий беду.
Я, спокойный и покорный,
Чутко слушаю и жду.
Слышу легкий, дальний шорох.
Враг таится, знаю я.
Вот в кустах он. Вспыхни, порох,
В дуле меткого ружья!
Левкой благоухала нежно
Под стрекотание стрекоз
И улыбалась безмятежно
Дыханию усталых роз.
И все, что вкруг неё дышало
Вкушая сладостный покой.
Хвалой согласною венчало
Благоуханную Левкой.
И уж не ты, о роза мая,
Тогда царицею была,
Когда, зарницами пылая,
С востока поднималась мгла.
Пускай пылающие бои
Затмят высокую лазурь,
Но в безмятежности Левкои
Победа над безумством бурь.
Струясь вдоль нивы, мёртвая вода
Звала меня к последнему забытью.
Я пас тогда ослиные стада,
И похвалялся их тяжёлой прытью.
Порой я сам, вскочивши на осла,
Трусил рысцой, не обгоняя стада,
И робко ждал, чтоб ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада.
Сырой песок покорно был готов
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мёртвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.
Запоздалый ездок на коне вороном
Под окошком моим промелькнул.
Я тревожно гляжу, — но во мраке ночном
Напряжённый мой взор потонул.
Молодые берёзки печально молчат,
Неподвижны немые кусты.
В отдалении быстро копыта стучат, —
Невозвратный, торопишься ты.
Одинокое ложе ничем не согреть,
Бесполезной мечты не унять.
Ах, еще бы мне раз на тебя посмотреть!
Ах, еще б ты промчался опять!
Нашу неподвижность бранью не клейми:
Нам коснеть в пещерах, созданных людьми.
Мы не можем выйти, мы не смеем жить;
Много здесь предметов — нам их сторожить.
Чтоб не веял ветер, солнце бы не жгло,
Да воды проворной к ложу не текло.
С человеком долго мы вели войну, —
Человек ли скован, мы ль в его плену?
Весела ль, грустна ли вражеская речь, —
Надо ждать решенья — и врага стеречь.
Я упивался негой счастья,
Безумным праздником любви.
Струился ядом сладострастья
Избыток сил в моей крови.
Я говорил: «И от ненастья
Часы отрадные лови,
Во всех пирах бери участье,
Для грёз пленительных живи!»
Не видел я, безумец бедный,
Обманов жизни этой бледной!
Но вдруг отвергнутого стон
Смешался с песней звонкой нашей, —
И с пира я бежал, смущён
И не допив заздравной чаши.
В темный час на иконы
Безнадежно гляжу,
И закрыты каноны,
И молитв не твержу.
Безобразны и дики
Впечатления дня.
Бестревожные лики,
Утешайте меня!
От бесстрастного взора
Прямо в душу мою
Я греха и позора
Никогда не таю.
Не от мира исходит
Утешающий свет,
И не к жизни приводит
Нерушимый завет.
Что мне мир. Он осудит
Иль хвалой оскорбит.
Темный путь мой пребудет
Нелюдим и сокрыт.
О, злая жизнь, твои дары —
Коварные обманы!
Они обманчиво пестры,
И зыбки, как туманы.
Едва успеет расцвести
Красы пленительной избыток,
Уж ты торопишься плести
Иную ткань из тех же ниток.
И только смерть освободит
Того, кто выпил кубок тленья,
Твоё усердие спешит
Воззвать иные поколенья.
О, смерть! О, нежный друг!
Зачем в твои чертоги
Не устремятся вдруг
И земнородные, и боги?
Чиста любовь моя,
Как ясных звёзд мерцанье,
Как плеск нагорного ручья,
Как белых роз благоуханье
Люблю одну тебя,
Неведомая дева,
Невинной страсти не губя
Позором ревности и гнева.
И знаю я, что здесь
Не быть с тобою встрече:
Твоя украшенная весь
От здешних тёмных мест далече.
А мой удел земной —
В томленьях и скитаньях,
И только нежный голос твой
Ко мне доносится в мечтаньях.
Проходил я мимо сада.
Высока была ограда,
И затворены ворота.
Вдруг калитка предо мной
Отворилась и закрылась —
На мгновенье мне явилось
Там, в саду зелёном, что-то,
Словно призрак неземной.
Вновь один я возле сада,
Высока его ограда,
Перед ней, за ней молчанье, —
Пыль и камни предо мной.
Я иду и верю чуду,
И со мной идёт повсюду
Бездыханное мечтанье,
Словно призрак неземной.
Вынес я дикую тряску
Трудных дорог.
Сделали мне перевязку.
Я изнемог.
Стены вокруг меня стали,
С тьмою слиты,
Очи твои засияли, —
Здесь, милосердная, ты.
В тихом забвении жизни,
Зла и страстей,
Рад я вернуться к отчизне
Вечной моей.
Но от меня заслоняя
Муку и зной,
Тихой улыбкой сияя,
Ты предо мной.
Тихо шепнула три слова:
«Ты не умрёшь».
Сердце поверить готово
В нежную ложь.
Осень холод привела.
Листья на землю опали,
Мгла в долинах залегла,
И в лесу нагие дали.
Долго бились и ушли,
Там, где брошена лопата,
Под бугром сырой земли,
Труп бельгийского солдата.
Безвременник луговой,
Распускает цвет лиловый
Стебель ломкий и нагой
Над могилою суровой.
Где-то плачет, плачет мать,
И жена в тоске унылой.
Не придут они сломать
Цвет, возникший над могилой.