Отрывок
Ты — символ смертных, их борьбы,
Их бед, их силы, и судьбы,
Ты — яркий знак земной печали.
Как ты, людское существо —
Наполовину божество,
Ручей, что чист в своем начале,
Но льется мутною волной.
Мы можем частию предвидеть
Могильный наш удел земной,
Вперед страдать и ненавидеть.
Но всем проклятьям вечной тьмы,
Всей этой горечи и боли,
Противоставить можем мы
Наш дух, упорство твердой воли,
И эту чувства глубину,
Что даже в ужасах терзанья
Провидеть может воздаянье,
Порвать над тайной пелену,
И гордо презирая беды,
Не даст себя поработить,
И будет властна превратить
Мгновенье смерти в миг победы.
Чрез Геллеспонт, поток огромный
(Всем девам дорог тот рассказ),
Во мгле декабрьской ночи темной
Леандр отважно плыл не раз.
Он все забыл — в мечтах лишь Геро;
Холодный вал в ночной тиши
Вокруг плескал… Клянусь Венерой,
Мне жаль влюбленных от души!
Я, жалкий выродок, в дни мая
Рискнул на пробу слабых сил —
И, мокрый, члены разминая,
Уж мню, что подвиг совершил.
Коль верить мифу, точно были, —
Бог знает что в душе тая,
Он к милой плыл; мы оба плыли,
Он — для любви, для славы — я.
Но боги портят смертным славу:
Обоим вреден был порыв;
Он труд утратил, я — забаву,
Он утонул, а я — чуть жив.
Вот он —владыка неизбежных стрел.
Вот жизни бог, бог дня и песнопенья!
Я солнце воплощенное узрел;
Торжественный, он вышел из сраженья,
Слетело с лука неземное мщенье,
И светлые глаза его блестят.
И ноздри дышут гордостью презренья:
Стоит могуч, величествен и свят,
И бога проявил его единый взгляд.
И если же похитил Прометей
Огонь небес, горящий в нас душою,
Тем выплачен тот долг, кем мрамор сей
Был славою увенчан вековою,
Хот и земной возсоздан он рукою,
Но мыслью неземной,—и власть времен
Благоговела пред его красою,
И невредим доселе дышит он
Тем пламенем святым, которым сотворен.
Бесправный, как дитя, и мальчик по летам,
Душою преданный убийственным страстям,
Не ведая стыда, не веря в добродетель,
Обмана бес и лжи сочувственный свидетель,
Искусный лицемер от самых ранних дней,
Изменчивый, как вихрь на вольности полей,
Обманщик скромных дев, друзей неосторожных,
От школьных лет знаток условий света ложных, —
Дамет изведал путь порока до конца
И прежде остальных достиг его венца.
Но страсти, до сих пор терзая сердце, властно
Велят ему вкушать подонки чаши страстной;
Пронизан похотью, он цепь за цепью рвет
И в чаше прежних нег свою погибель пьет.
О, смерть! заимодавец наш бессонный!
Ты в двери к нам стучишься день и ночь,
Сперва слегка, как ростовщик смущенный,
Страх к должнику желавший превозмочь,
Но наконец, отказом раздраженный,
Когда его не раз прогонят прочь,
Он требует немедленной расплаты,
Ворвавшись в кредиторские палаты.
***
О, смерть! Тебе принадлежит весь свет, —
Лишь к слабой красоте не прикасайся…
Иль для тебя другой добычи нет?
Ты кровью многих наций упивайся,
Неистовый, обжорливый скелет,
Над славою героев потешайся,
Но красоты — то лучший дар земли —
Своим дыханьем мертвым не пали.
О, смерть! заимодавец наш безсонный!
Ты в двери к нам стучишься день и ночь,
Сперва слегка, как ростовщик смущенный,
Страх к должнику желавший превозмочь,
Но наконец, отказом раздраженный,
Когда его не раз прогонят прочь,
Он требует немедленной расплаты,
Ворвавшись в кредиторския палаты.
***
О, смерть! Тебе принадлежит весь свет, —
Лишь к слабой красоте не прикасайся…
Иль для тебя другой добычи нет?
Ты кровью многих наций упивайся,
Неистовый, обжорливый скелет,
Над славою героев потешайся,
Но красоты — то лучший дар земли —
Своим дыханьем мертвым не пали.
Ах, плачьте, рыдайте, бездомные дети Сиона,
Как плакали мы на враждебных реках Вавилона.
Ах, плачьте! Разбита певучая лира Иуды,
Где высились храмы — теперь безобразные груды.
О, чем освежим изязвленные ноги и руки?
Излечат ли скорбь в нас сионские песни и звуки?
Ужель мы все будем бездомны, и босы, и сиры,
И вновь не воскреснем под звуки иудиной лиры?
Забитое племя! В изгнаньи кочуешь поныне,
Бесславно, в позорных цепях пресмыкаясь в чужбине,
У зверя есть норы, есть теплые гнезда у птицы,
А бедным евреям раскрыты одни лишь гробницы,
Ах, плачьте, рыдайте, бездомныя дети Сиона,
Как плакали мы на враждебных реках Вавилона.
Ах, плачьте! Разбита певучая лира Иуды,
Где высились храмы — теперь безобразныя груды.
О, чем освежим изязвленныя ноги и руки?
Излечат ли скорбь в нас Сионския песни и звуки?
Ужель мы все будем бездомны и босы, и сиры,
И вновь не воскреснем под звуки Иудиной лиры?
Забитое племя! В изгнанье кочуешь по-ныне,
Безславно, в позорных цепях пресмыкаясь в чужбине.
У зверя есть норы, есть теплыя гнезда у птицы,
А бедным евреям раскрыты одни лишь гробницы.
Ах, плачьте, как плакали мы на реках вавилонских!
Отчизна в плену, запустение в храмах сионских!
Ах, плачьте! О камень разбиты Иудины лиры;
В обители Бога возносятся гордо кумиры.
Где ныне омоем свои истомленные ноги?
Сионские песни смирят ли на сердце тревоги?
По-прежнему ль лира Иуды наш слух очарует?
По-прежнему ль сердце от звуков ее возликует?
В пустыне скитаться вовек осужденное племя,
Где сбросишь на отдых с рамен своих тяжкое бремя?
Есть гнезда у горлиц, нора у лукавой лисицы;
Тебе же, Израиль, остались одни лишь гробницы!
Ты кончил жизни путь, герой!
Теперь твоя начнется слава,
И в песнях родины святой
Жить будет образ величавый,
Жить будет мужество твое,
Освободившее ее.
Пока свободен твой народ,
Он позабыть тебя не в силах.
Ты пал! Но кровь твоя течет
Не по земле, а в наших жилах;
Отвагу мощную вдохнуть
Твой подвиг должен в нашу грудь.
Врага заставим мы бледнеть,
Коль назовем тебя средь боя;
Дев наших хоры станут петь
О смерти доблестной героя;
Но слез не будет на очах:
Плач оскорбил бы славный прах.
(Из Байрона)
Когда в нетленном мире том,
Который блещет нам звездами,
Сердца горят любви огнем
И взор не сокрушен слезами, —
Тогда — сфер тайных край святой! —
Нам в радость жизни скоротечность;
Утратить сладко мрак земной
И страх: в твоем сияньи — вечность!
И будет так! Робеем мы
Не за себя перед могилой,
Стремясь над бездной грозной тмы
Еще к бытью с истлевшей силой.
О, там — пребудем в вере той —
Уже сердцам не разлучаться
И, где бессмертья ток живой,
Душе с душою наслаждаться.
Кто сравнится в высшем споре
Красотой с тобой?
Точно музыка на море
Нежный голос твой.
Точно музыка в тумане
На далеком океане,
В час, как ветры, в сладких снах,
Чуть трепещут на волнах.
В полночь месяц чуть колышет
Воды в глубине;
Лоно моря еле дышет,
Как дитя во сне.
Так душа, полна мечтою,
Чутко дышет красотою;
Нежно в ней ростет прибой,
Зачарованный тобой.
Неспящих солнце! Грустная звезда!
Как слезно луч мерцает твой всегда!
Как темнота при нем еще темней!
Как он похож на радость прежних дней!
Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
Но уж не греют нас бессильные лучи;
Звезда минувшего так в горе мне видна;
Видна, но далека, — светла, но холодна!
<Сентябрь 1856>
Особая прелесть в беспутных лесах,
А в бреге пустом - упоенье.
Здесь нет никого на глухих рубежах,
Лишь в реве морском - вдохновенье.
Людей любя, Природе отдаюсь,
И, со Вселенной существуя в диалоге,
Я с ней одной и плачу, и молюсь.
Средь праздности, метаний и тревоги
Лишь к Вечности в мечтаниях стремлюсь.
О, солнце глаз безсонных, — звездный луч,
Как слезно ты дрожишь меж дальних туч!
Сопутник мглы, блестящий страж ночной,
Как по былом тоска сходна с тобой!
Так светит нам блаженство давних лет:
Горит, а все не греет этот свет;
Подруга дум воздушная видна,
Но далеко, — ясна, но холодна…
1844
Бессоннаго солнце, в тумане луна!
Горишь ты далеко, грустна и бледна.
При тусклом мерцаньи мрак ночи страшней:
Так в памяти радость утраченных дней!
Минувшее блещет межь горестных туч,
Но сердца не греет томительный луч,
И радость былая, как ночью луна,
Видна, но далеко, ярка, но хладна.
(Из Байрона)
Как медлит путника вниманье
На хладных камнях гробовых,
Так привлечет друзей моих
Руки знакомой начертанье!..
Чрез много, много лет оно
Напомнит им о прежнем друге:
«Его — нет боле в вашем круге;
Но сердце здесь погребено!..»
Бесплодные места, где был я сердцем молод,
Анслейские холмы!
Бушуя, вас одел косматой тенью холод
Бунтующей зимы.
Нет прежних светлых мест, где сердце так любило
Часами отдыхать,
Вам небом для меня в улыбке Мэри милой
Уже не заблистать.
В кипеньи нежности сердечной
Ты жизнью друга назвала;
Привет бесценный, если б вечно
Живая молодость цвела.
К могиле все летит стрелою;
И ты, меня лаская вновь,
Зови не жизнью, а душою,
Бессмертной, как моя любовь.
В полночь месяц чуть колышет
Воды в глубине;
Лоно моря еле дышит,
Как дитя во сне.
Так душа, полна мечтою,
Чутко дышит красотою;
Нежно в ней растет прибой,
Зачарованный тобой.