Бесплодные места, где был я сердцем молод,
Анслейские холмы!
Бушуя, вас одел косматой тенью холод
Бунтующей зимы.
Нет прежних светлых мест, где сердце так любило
Часами отдыхать,
Вам небом для меня в улыбке Мэри милой
Уже не заблистать.
(Из Байрона)
Когда в нетленном мире том,
Который блещет нам звездами,
Сердца горят любви огнем
И взор не сокрушен слезами, —
Тогда — сфер тайных край святой! —
Нам в радость жизни скоротечность;
Утратить сладко мрак земной
И страх: в твоем сияньи — вечность!
И будет так! Робеем мы
Не за себя перед могилой,
Стремясь над бездной грозной тмы
Еще к бытью с истлевшей силой.
О, там — пребудем в вере той —
Уже сердцам не разлучаться
И, где бессмертья ток живой,
Душе с душою наслаждаться.
Ах, плачьте, как плакали мы на реках вавилонских!
Отчизна в плену, запустение в храмах сионских!
Ах, плачьте! О камень разбиты Иудины лиры;
В обители Бога возносятся гордо кумиры.
Где ныне омоем свои истомленные ноги?
Сионские песни смирят ли на сердце тревоги?
По-прежнему ль лира Иуды наш слух очарует?
По-прежнему ль сердце от звуков ее возликует?
В пустыне скитаться вовек осужденное племя,
Где сбросишь на отдых с рамен своих тяжкое бремя?
Есть гнезда у горлиц, нора у лукавой лисицы;
Тебе же, Израиль, остались одни лишь гробницы!
Не вспоминай тех чудных дней,
Что вечно сердцу будут милы,—
Тех дней, когда любили мы.
Они живут в душе моей,
И будут жить, пока есть силы,—
До вечной, до могильной тьмы.
Забыть... все, что связало нас?
Как слушал я стук сердца страстный,
Играя золотом волос...
Клянусь, я помню, как сейчас,
Твой томный взор, твой лик прекрасный,
И нежных уст немой вопрос.
Как льнула ты к груди моей,
И глаз твоих полу-призыв,
Полу-испуг будил желанье...
И мы сближались все тесней,
Уста к устам, весь мир забыв,
Чтоб умереть в одном лобзанье!..
Потом склоняла ты чело,
И глаз лазоревую негу,
Густых ресниц скрывала сень.
Они — как ворона крыло,
Скользя по девственному снегу,
На блеск ланит кидали тень...
Вчера пригрезилась во сне
Любовь былая наша мне...
И слаще было сновиденье,
Чем в жизни новой страсти пыл;
Сиянье глаз иных — затмил
Твой взор в безумье наслажденья.
Не говори ж, не вспоминай
Тех дней, что снов дарят нам рай,
Тех дней, что сердцу будут милы,
Пока нас не забудет свет,
Как хладный камень у могилы,
Вещающий, что нас уж нет!..
Oh mиhи praеtеrиtos rеfеrat sи Jupиtеr annos!
Vеrgиllus
О детства картины! С любовью и мукой
Вас вижу, и с нынешним горько сравнить
Былое! Здесь ум озарился наукой,
Здесь дружба зажглась, чтоб недолгою быть;
Здесь образы ваши мне вызвать приятно,
Товарищи-други веселья и бед;
Здесь память о вас восстает благодатно
И в сердце живет, хоть надежды уж нет.
Вот горы, где спортом мы тешились славно,
Река, где мы плавали, луг, где дрались;
Вот школа, куда колокольчик исправно
Сзывал нас, чтоб вновь мы за книжки взялись.
Вот место, где я, по часам размышляя,
На камне могильном сидел вечерком;
Вот горка, где я, вкруг погоста гуляя,
Следил за прощальным заката лучом.
Вот вновь эта зала, народом обильна,
Где я, в роли Занги, Алонзо топтал,
Где хлопали мне так усердно, так сильно,
Что Моссопа славу затмить я мечтал.
Здесь, бешеный Лир, дочерей проклиная,
Гремел я, утратив рассудок и трон;
И горд был, в своем самомненьи мечтая,
Что Гаррик великий во мне повторен.
Сны юности, как мне вас жаль! Вы бесценны!
Увянет ли память о милых годах?
Покинут я, грустен; но вы незабвенны:
Пусть радости ваши цветут хоть в мечтах.
Я памятью к Иде взываю все чаще;
Пусть тени грядущего Рок развернет –
Темно впереди; но тем ярче, тем слаще
Луч прошлого в сердце печальном блеснет.
Но если б средь лет, уносящих стремленьем,
Рок новую радость узнать мне судил, –
Ее испытав, я скажу с умиленьем:
"Так было в те дни, как ребенком я был".
Прощальная песнь (*).
Прости! родимая страна
В дали туманной исчезает;
Ревет и ветер и волна,
И чайка с криком отлетает.
Дневный свершает солнце бег,
Корабль наш в Океан несется
Ночь добрая, родимый брег,
Беда тебя да не коснется!
И скоро море, небеса
Вновь светом солнца озарятся;
Но милый край, холмы, леса
Для нас за бездною затмятся!
Родимый дом мой опустел,
И двор заглох, зарос крапивой;
Очаг приветный охладел —
И воет пес у врат—унылой!
«Ко мне, мой паж (**)! о чем твой стон,
И что тебя так сокрушает?
Робеешь разве ярых волн?
Не ветр ли бурный устрашает?
Отри, мой друг, твой слез поток —
Утеха сердца да коснется!
Корабль наш крепок и легок,
Так быстро сокол не несется.»
О Гаролд! буря и волна
Отнюдь меня не устрашают;
Не тем душа моя полна,
Другия думы возмущают!
Покинул дома я отца, —
И с доброй матерью моею
Простясь, я только лишь Творца,
Тебя—и их друзей имею!
Благословение мне дать
Спешил отец—и без стенанья!
Но, ах, томишься будет мать,
Пока настанет час свиданья!
«Довольно, друг, ты горевал
Как добрый сын—и мир с тобою;
И я бы слезы проливал,
Когда б, как ты, был чист душою!»
«Скажи, что так твой бледен цвет
Мой бодрый воин и прекрасный?
Иль против Галла духа нет?
Иль бури свист страшит ужасный?»
О Гаролд! жизнь в моих глазах
Ничто—ничто походов мука;
Но гасит розы на щеках
С женою верною разлука!
И мать и дети близь твоих
Поместий пышных обитают;
Ах, чем она утешит их,
Когда о мне воспоминают! —
«Ты прав, о друг! тоска твоя
Не возбуждает удивленья;
Но мне—безпечность будь моя
Щитом от скучнаго томленья!
Всегда ли веру можно дать
Слезам жены или любезной?
Как часто могут осушать
Забавы шумны ток их слезной!»
Ах, мне минувшее ничто —
Опасности я презираю;
Но возмущает только то,
Что все без вздоха оставляю!
Теперь я в мире одинок
На грозной влаге и безмерной,
И сердцем сам от всех далек,
Коль нет ни в ком мне дружбы верной!
Собака, верный сторож мой,
Из чуждых будет рук питаться;
И если возвращусь домой,
Не будет и ко мне ласкаться!
Плыву на легком корабле,
Спокойно глядя на волненье;
Не думая, к какой земле
Примчит меня его стремленье.
Благословляю вас, моря,
Поля и дебри дальня края:
Прости, родимая земля,
Прими меня, страна чужая!
Пер. А. С.
Последний вздох, исторгнутый утратой,
Любви моей последнее прости,
И одинок, каким я был когда-то,
Пойду я вновь по трудному пути.
Пускай борьбы изведаю я сладость
И горечь всю я осушу до дна,
Когда навек исчезла в жизни радость —
Печали тень в грядущем не страшна.
Вокруг меня — безумный чад похмелья,
Быть одному нет мужества и сил,
Я буду тем, кто разделял веселье,
И кто ни с кем печали не делил.
Ты не таким меня когда-то знала
В дни светлые блаженства моего,
Но с той поры, когда тебя не стало,
Как ты мертва — и все кругом мертво.
На легкий лад я тщетно лиру строю,
Улыбкою не скрыть незримых слез,
Как насыпи могильной не прикрою
Я ворохом полурасцветших роз.
На пиршествах, даря на миг забвенье,
Пускай киш(?п)ит и пенится струя,
Я жадно пью из чаши наслажденье,
Но одинок, как прежде, сердцем я.
Любуяся простором, озаренным
Сиянием серебряных лучей,
Их отблеск дивный видел отраженным
Я в глубине задумчивых очей.
Я созерцал, как яркий луч светила,
Лаская их, в волнах эгейских гас,
Увы, луна лишь над твоей могилой,
Не для тебя всходила в этот час!
Когда, без сна простертого на ложе,
Томил меня мучительный недуг,
Я говорил: — какое счастье, Боже,
Что взор ее не видит этих мук!
И, как порой возвращена свобода
Бессильному и дряхлому рабу,
Так жизнь мою вернула мне природа.
Меж тем как ты покоилась в гробу.
Тех дней залог, когда лишь расцветали
Любовь и жизнь на утре бытия,
Залог любви, под дымкою печали
Тебя, увы, отныне вижу я!
Затихло сердца кроткого биенья,
Которое с тобою мне дано,
Лишь моему все нет успокоенья,
Хотя мертво и холодно оно.
Печальный дар ее рукой любимой
Врученный мне — обет моей любви,
Молю тебя, блюди ненарушимо,
Иль сердце мне собою разорви.
Где счастию не может быть возврата —
Страданием очищена любовь
И тот, кому утраченное свято,
Живой любви не отдается вновь.
Замолкни, о песня печали,
Замри рокотанье струны!
Отрадой вы прежде звучали
Теперь же тоскою полны.
Той песни душою я всею
Из уст ее нежных внимал,
Я вспомнить не в силах, не смею,
Чем был я, чем ныне я стал.
Где голос ее незабвенный?
Замолк он под мрамором плит,
И прежний напев вдохновенный,
Как реквием скорбный звучит.
Тобою как прежде он дышит,
О, Тирса! О прах дорогой!
Но ухо в нем больше не слышит
Гармонии звуков былой.
Все стихло, но чуть уловимый
В душе отдается моей,
Мне слышится голос любимый,
Как эхо исчезнувших дней.
Он чудится мне в сновиденьи
И грезу мою наяву,
Напрасно я в миг пробужденья
Душой потрясенной зову.
О друг мой, так рано почивший,
Ты светлою стала мечтой,
Свой луч от земли отклонившей
Небес лучезарной звездой.
И путник под небом холодным
Во тьме осужденный брести,
Скорбит о луче путеводном,
Сиявшем ему на пути. —
читанная на сцене Дрюри-Лэнского театра
Когда в лучах заката, замирая
И уходя от нас, в ночную тень
Склоняется сквозь слезы летний день,–
Кто в этот час на тот закат взирая,
Не чувствовал, как, дух его смирив,
В него нисходит нежности прилив,
Как на цветок – роса, в лучах играя?
С глубоким чувством, чистым и святым,
В задумчивый час отдыха Природы,
Когда меж тьмой и светом золотым
Из мрака Время воздвигает своды
Возвышенного моста,– в этот час,
Когда покой и мир обемлют нас,
Кто не знаком был с думою безгласной,
Которую не выразить без слез,
С гармонией святой, с печалью ясной,
С сочувствием души, высоких грез
Исполненной, к отшедшему светилу?
То не тоска болезненная, нет,–
Грусть нежная, душ чистых лучший цвет,
Без горечи; лишь сладостную силу
Она имеет; чужд ей всякий след
Себялюбивых чувств: она свободна
От уз мирских, чиста и благородна,
Как капли слез, которые пролить
Не стыдно нам,– не больно и таить.
Как эта нежность властвует над нами,
Когда заходит солнце за холмами,
Так дум полна душа и очи – слез,
Когда мы видим огорченным оком,
Как все, что смертно в Гении высоком,
Суровый рок безжалостно унес!
Могучий дух наш мир покинул; Сила
Великая из света в тьму вступила,–
В тьму без просвета! Славой он сиял,
Он славы все лучи в себе собрал!
Блеск остроумья, разума сиянье,
Огонь речей, стиха очарованье,–
Исчезло все,– все закатилось с ним,
С навек зашедшим Солнцем золотым!
Остались, правда, убежав от тленья,
Души бессмертной вечные творенья,–
Зари его прекрасные труды,
Его полудня славные плоды,–
Осталась часть бессмертная титана,
Который смертью унесен так рано;
Но как мала та часть в сравненьи с ним,
Чудесным целым: яркие частицы
Души, обнявшей все,– то чаровницы
Ласкающей, то кличем боевым
Бодрящей нас, то ласковой, то грозной!
Среди ль пиров, в беседе ли серьезной,
Всегда он был властителем умов;
Хвалил его хор высших голосов:
Его хвалить им было честью, славой!
Не он ли был заступник величавый
За женщину, когда до наших стран
Домчал свой вопль обиды Индостан?
Он, он потряс народы речью жгучей,
Он был для них карающим жезлом
И Господа доверенным послом!
Смирясь пред ним, как пред грозящей тучей,
Хвалу ему воздал сенат могучий.
А здесь! О, здесь еще пленяют нас
Его души веселые созданья;
Как прежде, юн и пол очарованья
Его живой сценический рассказ,
Где остроумье, радостно и дивно,
Бессмертное, струится непрерывно;
Как прежде, жив портретов яркий ряд,
Которые правдиво говорят
О тех, кто им служил оригиналом;
Все, что в своей фантазии живой
Он создавал, приют нашло здесь свой,
Служивший славных дел его началом;
Здесь и теперь блестят они вдвойне,
Как в ярком Прометеевом огне,
Как след былого, отблеск величавый
Почившего светила – солнца славы.
Но, может быть, не мало есть людей,
Которым дивной Мудрости паденье
Доставить может злое наслажденье,
Которым нет забавы веселей,
Как если ум великий вдруг сорвется
С возвышенного тона, для него
Природного, и скорбно ошибется?
О, пусть они сужденья своего
Удержат пыл: быть может, нам придется
Увидеть в том, что в их глазах – порок,
Одно лишь горе! Тяжек рок
Для тех, чья жизнь вся на виду проходит,
За кем народ глазами жадно водит,
Ища хвалы иль брани в них предмет;
Их имени – вовек покоя нет:
Мученье Славы для глупцов отрадно!
Сокрытый враг, не зная сна, следит
За жертвою внимательно и жадно,
Шпионит он, и судит, и грозит;
Соперник, враг, завистник и губитель,
Озлобленный глупец и праздный зритель,–
Все, кто чужому горю только рад,
Его сразить, унизить норовят;
Приводят славы путь на край могилы,
Ошибки все, что от избытка силы
Творит порою гений, стерегут,
Скрывают правду и бесстыдно лгут,
Чтоб, накопив несчастье и беду,
Из клеветы воздвигнуть пирамиду!
Таков его удел; а если он
Притом еще болезнью удручен
Иль, нищету терпя и разоренье,
Забудет гордый дух свое паренье
И принужден пред Низостью дрожать,
Нападки грязной Злобы отражать,
С Позором биться, а надежды ласку
Встречать лишь, как обманчивую маску
Грядущих зол,– так диво ль, что беда
И сильного сражает иногда?
Та грудь, что всеми чувствами богата,
Содержит сердце бурное в себе:
Гроза и вихрь во всей ее судьбе,
Она борьбой и бурями чревата,
И если выше мер напряжена,–
От грозных мук взрывается она.
Но прочь все это,– если б так и было,
От нас и нашей сцены! В этот час
Наш долг – почтить почившее светило,
Хоть не нужна ему хвала от нас;
Воздать ему мы должны дань почтенья,
Дань слабую за годы наслажденья!
Ораторы блистательных палат,
Скорбите: умер славный ваш собрат!
Великим Трем он равен был по силе:
Слова его – бессмертья искры были!
Поэты драмы! Подвигом самим
Он вам пример дал: состязайтесь с ним!
Вы, остроумцы, общества отрада –
Он был ваш брат: почтите прах его!
Угасла Сила высшего разряда,
Разнообразьем дара своего
Великая: одно другого краше
В ней было: речь, поэзия и ум,
И резвый смех, среди забот и дум
Гармонию вносящий в сердце наше!
Все это в нас живет и будет жить,
Пока мы будем гордо дорожить
Таланта гордой силою! Такого,
Как он, не скоро мы найдем другого
И возвращаться будем много раз
К тому, что им оставлено для нас,
Вздыхая и печалясь, что от века
Лишь одного такого человека
Дала Природа, свой разбив чекан,
Когда был ею создан Шеридан!