Пою. Но разве я «пою»?
Мой голос огрубел в бою,
И стих мой… блеску нет в его простом наряде.
Не на сверкающей эстраде
Пред «чистой публикой», восторженно-немой,
И не под скрипок стон чарующе-напевный
Я возвышаю голос мой —
Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.
Наследья тяжкого неся проклятый груз,
Я не служитель муз:
У Волка Лев отбил овцу.
«Грабеж! Разбой! —
Волк поднял вой. —
Так вот какой ты есть защитник угнетенных!
Так вот изнанка какова
Твоих желаний затаенных!
Вот как ты свято стал чужие чтить права!
Пусть льстит тебе низкопоклонник,
А я… Когда при мне нарушил царь закон,
Я не боясь скажу, что он
Весною некий птицелов
Ловил перепелов:
Лежал в траве густой часами.
На сети на свои глядел издалека, —
Перепела ж ловились сами.
Была ли на сетях приманка велика?
Да ровно никакой! Доверчиво и смело
Шли птицы на привычный зов:
Обманщик ловкий, птицелов
Перепелиный бой подделывал умело! Как много в наши дни вот этаких ловцов
До Гитлера – смотри, куда метнул он, вона! –
Решившего, что он затмит Наполеона,
Дошли жестокие слова:
Котенок, дескать, он, копирующий льва.
«Так я ж не пощажу советских перепонок!
Рычаньем львиным я всех русских оглушу!» –
И Гитлер стал рычать. Рычать? Что я пишу!
Он замяукал, как котенок!
Какой он, к черту, лев? Он даже и не рысь.
Годков тому примерно пять
Помещик некий в лес заехал погулять.
На козлах Филька красовался,
Такой-то парень — богатырь!
«Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь.
Молодняком помещик любовался.-
Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок?
Вот розги где растут. Не взять ли нам пучок?
В острастку мужикам… на случай своеволья!»-
«М-да! — Филька промычал, скосивши вбок
Сегодня «День советской пропаганды» —
Призыв для тех, кого объяла лень.
Пропагандист, как я, не ждёт команды:
Я бью в набат уже не первый день.
Враг опьянён безумною отвагой,
Идёт к концу неразрешённый спор,
В последний раз с дворянской тонкой шпагой
Скрестили мы наш боевой топор.
Пронзит ли враг нам сердце острой сталью?
Иль голова слетит с дворянских плеч?
Морщины новые на лбу —
Тяжелой жизни нашей вехи.
Товарищ, кончим ли борьбу?
Товарищ, сложим ли доспехи?
Свободе нужен пьедестал,
Мы создадим его из стали.
Товарищ, знаю, ты устал.
И я устал. Мы все устали.
Не примирился — нет! — я с гнусной рабской долей,
Всё так же пламенно я грежу вольной волей,
Всё с той же яростью позорный гнёт кляну,
Но — голос мой ослаб, но — песнь моя в плену,
Но — грудь истерзана, и сердцу нет отрады,
Но из усталых рук исторгнут грозный бич!
Ликует злобный враг. Кровавой жатве рады,
Клубятся в чёрной мгле, шипя победно, гады.
Бой кончен. Нет бойцов. Призыва гневный клич
Напрасен: из живых никто не отзовётся,
Враг на пути, ему знакомом:
В Ростов уже вбивал он клин.
Тогда фашистский первый блин
Весьма крутым свернулся комом:
Враг был отпотчеван – разгромом!
Донцы, шахтеры, казаки,
Красноармейские полки,
При вашем яростном отпоре
Пусть будет так – врагу на горе –
Донская печь раскалена,
Говорила дураку:
Не курил бы табаку,
А сосал бы соску.
Рубль за папироску! Исходила я все лавки,
Канифасу не нашла.
Пуд муки за три булавки
Я приказчику дала. Ой, хохонюшки, хо-хой.
Ходит барин за сохой,
В три ручья он слезы льет:
Нашей кровушки не пьет! Косит Федя на реке
Однажды Барс перед Лисою
Хвалился силою своею и красою:
«Уж не прогневайся, я говорю любя:
Как погляжу я на тебя,
Чем, думаю, со мной поспорить ты могла бы?
И ростом ты мала,
И силой не взяла,
И ноги слабы…
Тогда как у меня…»-
«Прости свою рабу, -
Жена кормильца-мужа ждет,
Прижав к груди малюток-деток.
— Не жди, не жди, он не придет:
Удар предательский был меток.
Он пал, но пал он не один:
Со скорбным, помертвелым взглядом
Твой старший, твой любимый сын
Упал с отцом убитым рядом.
Семья друзей вкруг них лежит, -
Зловещий холм на поле талом!
В родных полях вечерний тихий звон, -
Я так любил ему внимать когда-то
В час, как лучи весеннего заката
Позолотят далекий небосклон.
Милей теперь мне гулкий рев, и стон,
И мощный зов тревожного набата:
Как трубный звук в опасный бой — солдата,
Зовет меня на гордый подвиг он.
Средь суеты, средь пошлости вседневной
Я жду, когда, как приговор судьбы,
Расхвастался Медведь перед Лисой:
«Ты, кумушка, не думай,
Что я всегда такой угрюмый:
Злость на меня находит полосой,
А вообще, сказать не лицемеря,
Добрей меня не сыщешь зверя.
Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»
— «Ах, кум, — Лиса в ответ, —
Что мертвые?! Я думаю другое:
Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,
Вся деревня всполошилась:
Жалко дедушку Макара.
Вот, поди ж, как гром, свалилась
На беднягу божья кара.
Сколько дней у ветхой хатки
Дед торчал, хоть ныли кости,—
Ждал, все ждал к себе на святки
Из столицы сына в гости.
Втайне батя для Емели
Хлопотал уж о невесте.
Сил самых мерзостных подручный,
Шагает Гитлер-людоед.
С ним рядом спутник неразлучный
Свой оставляет мертвый след.
Они пройдут по ниве тучной,
И нивы тучной больше нет.
Сады лишаются в мгновенье
Своей красы, своих плодов.
Зловещей пары появленье
Как волны, дыбятся панели.
Ни дать ни взять, как волк морской,
В морской фуражке и шинели
Плыву я в «Правду» по Тверской. Здесь — «марсовой» по званью-чину —
Гляжу я пристально во мглу:
Не прозевать бы вражью мину!
Не напороться б на скалу! Несутся волны, словно горы.
«Левей!» — «Правей!» — «Назад!» —
«Впе-е-е-ред!»
На капитанской рубке споры.
Глухая ночь — не навсегда,
Не вечны мрак и жуть:
Уж предрассветная звезда
Нам освещает путь. Фабричный молот, сельский плуг
В ее лучах горят.
Рабочий, пахарь — брат и друг —
Мы стали в тесный ряд! Навеки спаяны одной
Жестокою судьбой,
Мы некрушимою стеной
Идем на смертный бой. Идем на смертный бой с врагом.
Когда, среди богинь метнувши жребий, боги
Вводили жен в свои небесные чертоги,
Суровый бог войны, омытый весь в крови,
Взял в жены чуждую отраде материнства
Богиню грабежа и гнусного бесчинства.
Восторгов неземных и знойных чар любви
Неиссякаемый родник найдя в богине,
Бог неразлучен с ней поныне.
С тех пор, однако, для страны,
Охваченной огнем кровавого пожара,
Какой-то филантроп, увидевши с крыльца
Изнеможенного оборвыша-мальца,
Лежащего средь цветника врастяжку,
Воскликнул: «Жалко мне, дружок, измятых роз,
Но больше жаль тебя, бедняжку.
Скажи, зачем ты здесь?»
«Ах, — отвечал сквозь слез
Малютка голосом, исполненным страданья, —
Я третий день… без пропитанья!..
И здесь я рву…
Латыш хорош без аттестации.
Таков он есть, таким он был:
Не надо долгой агитации,
Чтоб в нем зажечь геройский пыл.Скажи: «барон!» И, словно бешеный,
Латыш дерется, всё круша.
Чай, не один барон повешенный —
Свидетель мести латыша.Заслуги латышей отмечены.
Про них, как правило, пиши:
Любые фланги обеспечены,
Когда на флангах — латыши! Где в бой вступает латдивизия,
Порой мне кажется, что я схожу с ума,
Что разорвётся грудь от непосильной муки.
Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,
Скорблю, но скорбь моя — нема!
Сегодня, как вчера, — одни и те же вести:
Насилий новых ряд, а всех — уже не счесть!
Врагом, ликующим в порыве дикой мести,
Всё попрано — закон, свобода, совесть, честь!
Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно!
Остановитесь же, злодеи, палачи!»
Жуя огрызок папиросы,
Я жду из Питера вестей:
Как наши красные матросы
Честят непрошеных «гостей»! Фортов кронштадтских ли снаряды
Сметают «белые» ряды?
Или балтийские отряды
С пехотой делят все труды? Но — без вестей я знаю твердо:
Там, где стоит наш Красный Флот,
Там — красный флаг алеет гордо,
Там — революции оплот, Там красный фронт — броня стальная,
Недавно я писал о русских либералах,
Помешанных на белых генералах.
Царь Павел был на что самодержавный зверь,
А либералы ждут: «Такого б нам теперь!»
Я удостоился на выпад свой ответа, —
От бешенства не взвидя света,
Какой-то либерал мне пишет напрямки
(Без подписи и, значит, без обмана):
«Что Павел? Павел — пустяки.
Не Павла жаждем — Тамерлана!»
Связь потеряв с обычной обстановкой,
Отдавшись весь работе фронтовой,
Ищу я слов, рифмующих с «винтовкой»,
Звучащих в лад с командой боевой.
Но слово есть одно, святое слово,
То слово — Труд. Оно горит огнём,
Оно звучит чеканно и сурово.
Вся наша мощь, всё упованье в нём.
Товарищ, знай, справляя наш субботник:
К победе путь — тернист и каменист.