Поёт облетающий лес
нам голосом старого барда.
У склона воздушных небес
протянута шкура гепарда.Не веришь, что ясен так день,
что прежнее счастье возможно.
С востока приблизилась тень
тревожно.Венок возложил я, любя,
из роз — и он вспыхнул огнями.
И вот я смотрю на тебя,
смотрю, зачарованный снами.И мнится — я этой мечтой
всю бездну восторга измерю.
Ты скажешь — восторг тот святой…
Не верю! Поёт облетающий лес
нам голосом старого барда.
На склоне воздушных небес
сожженная шкура гепарда.
Вижу на западе волны я
облачно-грозных твердынь.
Вижу — мгновенная молния
блещет над далью пустынь.
Грохот небесного молота.
Что-то, крича, унеслось.
Море вечернего долота
в небе опять разлилось.
Плачу и жду несказанного,
плачу в порывах безмирных.
Образ колосса туманною
блещет в зарницах сапфирных.
Держит лампаду пурпурную
Машет венцом он зубчатым.
Ветер одежду лазурную
рвет очертаньем крылатым.
Молньи рубинно-сапфирные
Грохот тяжелого молота
Волны лазури эфирные
Море вечернего золота.
Вы — зори, зори! Ясно огневые,
Как старое, кровавое вино, —
Пусть за плечами нити роковые
Столетий старых ткет веретено.
Лежу в траве на луге колосистом,
Бьется с трепетом кольцо
Из легких трав:
То змея червонным свистом
Развивается, из легких трав —
В лицо!
Обвейся, жаль!
Восторгом ядовитым
Отравлен я: мне ожерельем будь!
Мою печаль
Восторгом ядовитым
Ты осласти и — ввейся в грудь.
Ты — золотое, злое ожерелье!
Обвей меня: целуй меня —
Кусай меня,
Змея!..
О, страдное веселье!
О, заря!
Июльский день: сверкает строго
Неовлажненная земля.
Неперерывная дорога.
Неперерывные поля.
А пыльный полудневный пламень
Немою глыбой голубой
Упал на грудь, как мутный камень,
Непререкаемой судьбой.
Недаром исструились долы
И облака сложились в высь.
И каплей теплой и тяжелой,
Заговорив, оборвались.
С неизъяснимостью бездонной,
Молочный, ломкий, молодой,
Дробим волною темнолонной,
Играет месяц над водой.
Недостигаемого бега
Недостигаемой волны
Неописуемая нега
Неизъяснимой глубины.
Я изранен в неравном бою.
День мои труден и горек.
День пройдет: я тебя узнаю
В часке тающих зорек.
От докучных вопросов толпы
Я в поля ухожу без ответа:
А в полях — золотые снопы
Беззакатного света.
Дробный дождик в лазурь
Нежным золотом сеет над нами:
Бирюзовые взоры не хмурь —
Процелуй, зацелуй ветерками.
И опять никого Я склонен, —
Я молюсь пролетающим часом.
Только лен
Провевает атласом.
Только луг
Чуть сверкает в сырой паутине,
Только бледно сияющий круг
В безответности синей.
С любовью и благодарностью М.В. СабашниковойМы взметаем в мирах неразвеянный прах,
Угрожаем обвалами дремлющих лет;
В просиявших пирах, в набежавших мирах
Мы — летящая стая хвостатых комет.
Пролетаем в воздушно-излученный круг.
Засветясь, закрутясь, заплетайся в нем, —
Лебединый, родимый, ликующий звук
Дуновеньем души лебединой поймем.
Завиваем из дали спирали планет;
Проницаем туманы судьбин и годин;
Мы — серебряный, зреющий, веющий свет
Среди синих, любимых, таимых глубин.
Вы ль, —
— Мои
Небыли?
Ты ль, —
— Быстрый
Свет?
Были ли,
Не были ль —
— Искры, —
Поэт?
Гарево —
— Пыли —
— Из марева —
— Лет!
Нет, —
Не измеривай!..
Дерево —
— Там —
— Пляшет
Листвой
Оголтелою —
— В гам.
Машет
Рукой
Омертвелою —
— Нам…
Падает —
— Падает —
— Падает —
— Ночь…
Дай, —
Изнемочь!..
Прочь, —
— Постылая, —
Прочь!
Прыснула —
Прочь —
— Острокрылая —
Ночь…
Прыснула
В выспрь —
— Острокрылая —
Быстрь…
Падаю —
— Падаю —
— Падаю —
— Я…
Не превозмочь
Тебя, —
Быстрь
Бытия.
Я — отстрадал; и — жив… Еще заморыш навий
Из сердца изредка свой подымает писк…
Но в переполненной, пересиявшей яви
Тысячемолнийный, гремучий светом диск.
Мне снова юностно: в душе, — в душе, кликуше —
Былые мглы и дни раздельно прочтены.
Ты, — ненаглядная?.. Ax, — оветряет уши
Отдохновительный, веселый свист весны.
Всё, всё, — отчетливо, углублено, попятно
В единожизненном рожденьи «я» и «ты»,
Мгла — лишь ресницами рождаемые пятна:
Стенанье солнечной, бестенной высоты.
Снег — в вычернь севшая, слезеющая мякоть.
Куст — почкой вспухнувшей овеян, как дымком.
Как упоительно калошей лякать в слякоть —
Сосвистнуться с весенним ветерком.
Века, а не года, — в расширенной минуте.
Восторги — в воздухом расширенной груди…
В пересерениях из мягкой, млявой мути
Посеребрением на нас летят дожди.
Взломалась, хлынула, — в туск, в темноту тумана
Река, раздутая легко и широко.
Миг, — и просинится разливом океана,
И щелкнет птицею… И будет —
— солнышко!
Сердце вещее радостно чует
призрак близкой, священной войны.
Пусть холодная вьюга бунтует —
Мы храним наши белые сны.
Нам не страшно зловещее око
великана из туч буревых.
Ах, восстанут из тьмы два пророка.
Дрогнет мир от речей огневых.
И на северных бедных равнинах
разлетится их клич боевой
о грядущих, священных годинах,
о последней борьбе мировой.
Сердце вещее радостно чует
призрак близкой, священной войны.
Пусть февральская вьюга бунтует —
мы храним наши белые сны.
В тот час, когда над головой
Твой враг прострет покров гробницы, —
На туче вспыхнет снеговой
Грозящий перст моей десницы.
Над темной кущей
Я наплываю облаком, встающим
В зное.
Мой глас звучит,
Колебля рожь.
Мой нож
Блестит
Во имя Бога —
— Обломок месячного рога
Сквозь облако немое.
Всхожу дозором
По утрам
Окинуть взором
Вражий стан;
И там —
На бледнооблачной гряде
Стою с блеснувшим копием,
Подобным утренней звезде
Своим алмазным острием
Пронзившим веющий туман.
Осенне-серый меркнет день.
Вуалью синей сходит тень.
Среди могил, где все — обман,
вздыхая, стелится туман.
Береза желтый лист стряхнет.
В часовне огонек блеснет.
Часовня заперта. С тоской
там ходит житель гробовой.
И в стекла красные глядит,
и в стекла красные стучит.
Умерший друг, сойди ко мне:
мы помечтаем при луне,
пока не станет холодна
кроваво-красная луна.
В часовне житель гробовой
к стеклу прижался головой…
Кроваво-красная луна
уже печальна и бледна…
Кладбищенский убогий сад
И зеленеющие кочки.
Над памятниками дрожат,
Потрескивают огонечки.Над зарослями из дерев,
Проплакавши колоколами,
Храм яснится, оцепенев
В ночь вырезанными крестами.Серебряные тополя
Колеблются из-за ограды,
Разметывая на поля
Бушующие листопады.В колеблющемся серебре
Бесшумное возникновенье
Взлетающих нетопырей, -
Их жалобное шелестенье, О сердце тихое мое,
Сожженное в полдневном зное, -
Ты погружаешься в родное,
В холодное небытие.
Бросила красная Пресня
В ветер свои головни…
Кончено: старая песня —
Падает в дикие дни.
В тучи горючие, в крики —
Тучей взметаемый прах…
Те же — колючие пики,
Кучи мохнатых папах.
Спите во тьме поколений,
Никните в грязь головой,
Гните под плети колени, —
Дети семьи трудовой!
Будет, — направленный прямо
В нас орудийный огонь…
Та же помойная яма
Бросила тухлую вонь.
В то же слепое оконце,
В злеющий жужелжень мух
И в восходящее солнце —
Пухнет мохнатый паук.
Со мной она —
Она одна.В окнах весна.
Свод неба синь.
Облака летят.А в церквах звонят;
«Дилинь динь-динь…»В черном лежу сюртуке,
С желтым —
С желтым
Лицом;
Образок в костяной руке.Дилинь бим-бом! Нашел в гробу
Свою судьбу.Сверкнула лампадка.
Тонуть в неземных
Далях —
Мне сладко.Невеста моя зарыдала,
Крестя мне бледный лоб.
В креповых, сквозных
Вуалях
Головка ее упала —В гроб… Ко мне прильнула:
Я обжег ее льдом.
Кольцо блеснуло
На пальце моем.Дилинь бимбом!
Толпа, войдя во храм, задумчивей и строже…
Лампад пунцовых блеск и тихий возглас: «Боже…»
И снова я молюсь, сомненьями томим.
Угодники со стен грозят перстом сухим,
лицо суровое чернеет из киота
да потемневшая с веками позолота.
Забил поток лучей расплавленных в окно…
Всё просветилось вдруг, всё солнцем зажжено:
и «Свете тихий» с клиросов воззвали,
и лики золотом пунцовым заблистали.
Восторгом солнечным зажженный иерей,
повитый ладаном, выходит из дверей.
О, вспомни —
Исколоты ноги:
Дожди,
Гололедица, град!
Допрос: ты — вернулась
С дороги
С экспрессом к себе
В Петроград.
— «Предательница!..»
Запахнулся
В изношенный
В серый халат, —
И шел по годинам…
Очнулся —
У двери проклятых
Палат.
В окошко
Ударится камень,
И врубится
В двери топор; —
Из окон разинется
Пламень
От шелковых кресел и
Штор.
Фарфор,
Изукрашенный шандал
Все —
К чертовой матери, все!..
Жестокий, железный мой
Кандал —
Ударится в сердце
Твое.
Пыль косматится дымом седым;
Мир пророчески очи огнит;
Он покровом, как дым, голубым
В непрозорные ночи слетит.
Смотрит белая в тухнущий мир
Из порфировых высей луна;
Солнце — выбитый светом потир, —
Точно выпитый кубок вина.
Тот же солнечный древний напев, —
Как настой, золотой перезвон —
Золотых, лучезарных дерев
В бирюзовый, как зовы, мой сон.
Тот же ветер столетий плеснул,
Отмелькал ожерельями дней, —
Золотистую лапу рванул
Леопардовой шкуры моей.
И ночь, и день бежал. Лучистое кольцо
Ушло в небытие.
Ржаной, зеленый вал плеснул в мое лицо —
В лицо мое:
«Как камень, пущенный из роковой пращи,
Браздя юдольный свет,
Покоя ищешь ты. Покоя не ищи.
Покоя нет.
В покое только ночь. И ты ее найдешь.
Там — ночь: иди туда…»
Смотрю: какая скорбь. Внемлю: бунтует рожь.
Взошла звезда.
В синеющую ночь прольется жизнь моя,
Как в ночь ведет межа.
Я это знал давно. И ночь звала меня,
Тиха, свежа, —
Туда, туда…
Какой-то призрак бледный, бурный,
В седом плаще оцепенев,
Как в тихий пруд, в полет лазурный
Глядит, на дымный облак сев.
А в дымных клубах молньи точит
Дробящий млат на ребрах гор.
Громовым грохотом хохочет
Краснобородый, рыжий Тор.
Гудит удар по наковальне.
И облак, вспыхнув, загремел.
И на утес понесся дальний,
Змеясь, пучок огнистых стрел.
В провал летит гранит разбитый
И глухо ухает на дне,
И с вольным воем вихрь несытый
Туманы крутит в вышине.