I
Где ароматом веяли муссоны
Над зарослью густою и зеленой,
Там тополя, как факелы, чадят,
Алмазных гор сияющие склоны
Едва в дыму пожарища сквозят.
* * *
Мы по ошибке встретили Год —
Это не тот, не тот, не тот…
Что мы наделали, Боже, с тобой,
С кем еще мы поменялись судьбой?
Лучше б нас не было на земле,
Лучше б мы были в небесном кремле,
Летали, как птицы, цвели, как цветы,
Но все равно были — я и ты.
Я в два часа четыре долгих года
Вновь прожила.
Дыханье затая,
Я видела,
о Родина моя,
Как спасена была твоя свобода.
…Пересекая чуждые равнины,
Шли наши танки, как идет судьба…
И русской песни голос соловьиный
Плыл в музыке…
Пусть это даже из другого цикла…
Мне видится улыбка ясных глаз,
И «умерла» так жалостно приникло
К прозванью милому, как будто первый раз
Я слышала его.
Почти не может быть, ведь ты была всегда:
В тени блаженных лип, в блокаде и больнице,
В тюремной камере и там, где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода.
О, как менялось все, но ты была всегда,
И мнится, что души отъяли половину,
Ту, что была тобой, — в ней знала я причину
Чего-то главного. И все забыла вдруг…
Но звонкий голос твой зовет меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.
И чем грозите вы?
Пожаром?
Уничтожением детей?
Но знайте: не пройдет вам даром
Яд клеветнических речей.
Одним порывом благородным
Фронт мира создан против вас,
И труженику стать свободным
Приходит долгожданный час.
Чей дух извечно-молодой
Над этим краем веял,
Пустыню напоил водой
Прохладною
и золотой
Пшеницею засеял!..
Там, где, рождаясь, суховей
С тупым упорством дул,
Сжигая дальний цвет степей, —
У меня одна дорога:
От окна и до порога.
Лагерная песня
День шел за днем — и то и се
Как будто бы происходило
Обыкновенно — но чрез всё
Уж одиночество сквозило.
Заключенье небывшего цикла
Часто сердцу труднее всего,
Я от многого в жизни отвыкла,
Мне не нужно почти ничего, —
Для меня комаровские сосны
На своих языках говорят
И совсем как отдельные весны
В лужах, выпивших небо, — стоят.
Приморские порывы ветра,
И дом, в котором не живем,
И тень заветнейшего кедра
Перед запретнейшим окном…
На свете кто-то есть, кому бы
Послать все эти строки. Что ж!
Пусть горько улыбнутся губы,
А сердце снова тронет дрожь.
Дм. Бву
Звалась Soleil ты или Чайной
И чем еще могла ты быть?..
Но стала столь необычайной,
Что не хочу тебя забыть.
Ты призрачным сияла светом,
Напоминая райский сад,
Быть и Петрарковским сонетом
Первая среди равных,
Славная среди славных,
Светлых времен колыбель!
Ровно треть века
Растишь человека,
Лелея великую цель.
От края до края
Всем нам родная, —
Сказочен твой простор!
В труде и в покое
Чей разум угадал сквозь льды
Давно желанный путь,
Куда ничьи не шли следы,
Где замерзает ртуть,
Там каждый миг и каждый час
Всему конец готов,
Но чуток слух и зорок глаз
Советских моряков.
Под северным сиянием,
Когда цветут снега,
Il me remet en mon premier Malheur.
Luise Labe. Qualre Sonnets, VIII
Приди как хочешь: под руку с другой,
Не узнавая, в вражеском отряде,
В каком угодно шутовском наряде,
В кровавой маске или в никакой.
Тебя я трону ледяной рукой,
И ты наверно скажешь: Бога ради
Не здороваются, не рады!
А всю зиму стояли тут,
Охраняли снежные клады,
Вьюг подслушивали рулады,
Создавая смертный уют.
Стеклянный звонок
Бежит со всех ног.
Неужто сегодня срок?
Постой у порога,
Подожди немного,
Меня не трогай
Ради Бога!
У кого-то. . . . . есть
. . . . . дом и честь,
У кого-то муж и друг,
Кто-то тайный входит круг,
Кто-то ждет у поворота,
Чтобы умертвить кого-то.
У кого-то ничего,
Кроме голоса его,
Что без толку ночью ноет,
Всех в округе беспокоит.
…Как! Только десять лет, ты шутишь, Боже мой,
О, как ты рано возвратился,
Я вовсе не ждала — ты так со мной простился
Какой-то странной и чужой зимой.
И даже просмотреть те сотни тысяч строк,
Где сказано, как я бесчестна и преступна.
Ты стихи мои требуешь прямо…
Как-нибудь проживёшь и без них.
Пусть в крови́ не осталось и грамма,
Не впитавшего горечи их.
Мы сжигаем несбыточной жизни
Золотые и пышные дни,
И о встрече в небесной Отчизне
Нам ночные не шепчут огни.
Я гашу те заветные свечи,
Мой окончен волшебный вечер, —
Палачи, самозванцы, предтечи
И, увы, прокурорские речи,
Все уходит — мне снишься ты.
Доплясавший свое пред ковчегом,
За дождем, за ветром, за снегом
Тень твоя над бессмертным брегом,
Голос твой из недр темноты.
… И теми стихами весь мир озарен
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А вдруг это только священных имен
Надгробное в ночи сиянье?..
. . . . . . . . . . . . накануне
Я приду к тебе в том июне,
Когда августу не бывать.
…И черной музыки безумное лицо
На миг появится и скроется во мраке,
Но я разобрала таинственные знаки
И черное мое опять ношу кольцо.
Беспамятна лишь жизнь, — такой не назовем
Ее сестру, — последняя дремота
В назначенный вчера, сегодня входит дом,
И целый день стоят открытыми ворота.
Больничные молитвенные дни
И где-то близко за стеною — море
Серебряное — страшное, как смерть.
Быть страшно тобою хвалимой…
Все мои подсчитала грехи.
И в последнюю речь подсудимой
Ты мои превратила стихи.
В скорбях, в страстях, под нестерпимым гнетом
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где смерть стоит за каждым поворотом,
И гибели достаточно для всех.
. . . полупрервана беседа
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И речью благосклонного соседа
Тогда мне показалась эта весть.
А как музыка зазвучала
И очнулась вокруг зима,
Стало ясно, что у причала
Государыня-смерть сама.
Все опять возвратится ко мне:
Раскаленная ночь и томленье
(Словно Азия бредит во сне),
Халимы соловьиное пенье,
И библейских нарциссов цветенье,
И незримое благословенье
Ветерком шелестнет по стране.
Все в Москве пропитано стихами,
Рифмами проколото насквозь.
Пусть безмолвие царит над нами,
Пусть мы с рифмой поселимся врозь.
Пусть молчанье будет тайным знаком
Тех, кто с вами, а казался мной,
Вы ж соединитесь тайным браком
С девственной горчайшей тишиной,
Что во тьме гранит подземный точит
И волшебный замыкает круг,
Все это было — твердая рука
И полувиноватая улыбка,
Но делать нечего, и пусть пока
Все это именуется ошибкой
Жестокой…
Всех друзей моих благодарю:
И того, с кем. . . я встречала
Позднюю январскую зарю,
И того, кто, выпив горечь града,
Долго здесь вокруг меня бродил,
Видел купы лип и прелесть сада
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но мой круг волшебный пощадил.