Сквозь неба прореху над старым кленом
выпавшим снегом кормил влюбленных.
Горел зарею для пилигрима.
Летел стрелою (обычно мимо).
На теплой крыше растил ковыль я.
Взлетал повыше … и штопал крылья.
Звучал хоралом. Читал сонеты.
Большим бокалом я пил из Леты.
… где-то.
… когда-то.
— Люблю этот город.
Здесь небо и море.
Здесь из-под асфальта
бьет горный родник.
— Какой же он горный,
когда вокруг гор нет?
— Ты, знаешь, не думал.
Привык.
Лишив всех сна,
а уж покоя и подавно,
последняя весна
пришла совсем внезапно.
Мы от весны пьяны
и, развалясь на крыше,
глядим, как сыр луны
грызут ночные мыши.
Уже который год
кукушка не выходит из часов.
И терпеливо ждет,
когда затихнут звуки голосов.
Ей бы наружу —
прочь от отчаяния.
Почтите кукушку
минутой молчания.
Ночью была простая работа —
он красил закаты, он красил восходы.
Он заворачивал горизонты,
бросал каньоны по аризонам.
Дыханьем грел землю, расчесывал звезды.
Ну…, в общем, решал он сотни вопросов.
А после, утром рано вставая,
Со свечек каштанов падают капли.
В медленном вальсе кружат лепестки.
Стрелки часов в циферблате увязли
С прикосновеньем Вашей руки.
Время у ног Ваших — горсткою пепла.
Небо плеснуло осколками звезд.
Разрезаны в клочья обрывки ветра.
И энтропия замедлила рост.
У меня нет сердца.
У меня внутри птица.
По ночам я слышу,
как она пытается выбраться наружу.
Я боюсь, как бы она не поранилась.
Когда-нибудь я ее выпущу
и заведу себе настоящее сердце —
мыльный пузырь в твоих теплых ладонях.