Год целый Тирсис был с Ифизою в разлуке,
Год целый он вздыхал, и жил в несносной скуке.
В деревне, жалостно воспоминал стада,
И о любовнице он плакал иногда,
Ифиза у овец своих в лугах осталась,
И помнилось ему, как с ним она прощалась…
Как в щастливыя дни их радости текли,
И как веселости спокойствие влекли.
Ни что их там утех тогда не разрушало,
Что было надобно, все с ними пребывало.
Кончает солнце круг, весна в луга идет
Увеселяет тварь, и обновляет свет.
Сокрылся снег, трава из плена выступает,
Источники журчат, и жавронок вспевает.
Приближилися те дражайшия часы,
Чтоб видеть пастуху пастушкины красы.
К желанной многи дни стенящаго отраде,
Отец опять нарек быть Тирсису при стаде.
Все паство на уме и милый взор очей,
Все мыслит, как опять увидится он с ней.
День щастья настает, и скуку скончевает,
Отходит Тирсис в луг, и к паству поспешает.
Но весь шел день, пришел, зрит ясную луну,
Светило дневное сошло во глубину.
Но ясныя ночи тоя ему начало,
Знакому разсмотреть пустыню не мешало,
Повсюду мечет взор, на все с весельем зрит,
И тропка Тирсиса тут много веселить.
Вот роща, где моя любезная гуляеть,
Вот речка, где она свой образ умываеть.
Под древом тамо с ней я некогда сидел,
С высокой сей горы в долины с ней глядел.
В пещере сей она в полудни отдыхала,
И часто и меня с собой туда зывала,
Где лежа на ея коленях я лежал,
И руки мягкия в руках своих держал.
Сей мыслию свой дух в пустыне он питает,
И сердце нежное надеждой напаяет.
Приходит на конец ко стаду он тому,
Которо от отца поручено ему.
Собаки прежняго хозяина узнали,
И ластяся к нему вокруг его играли.
Исполнилося то хотение ево,
Что быть ему в местах желанья своево,
Но Тирсисова мысль и тут еще мутилась:
Ну естьли, мыслит он, Ифиза отменилась,
И новы радости имея в сей стране,
В неверности своей не помнит обо мне!
Я знаю, что меня она не ненавидит,
Но чая, что уже здесь больше не увидит,
Ахъ! Может быть она другова избрала,
И для того уже мне суетно мила.
С нетерпеливостью узреть ее желаетъ;
Но ночь, к свиданию ево не допускает,
Которая ему заснути не дала;
Ифиза во всю ночь в уме ево была.
Как радостно ево надежда услаждала,
Так тяжко мысль при том сомнением терзала.
Глаза не жмурятся, что делать, востаетъ;
Но солнце на луга из волн морских нейдет.
Как ночи долгота ему ни досаждает,
Оно обычнаго пути не пременяет.
Восходит по горам Аврора на конец,
И гонят пастухи в луга своих овец.
Всех Тирсис зрит, не зрит Ифизы он единой,
Не знает, что ему причесть тому притчиной:
Где делась, говорит Ифиза? Знать взята
Отселе ужь ея в деревню красота!
Мы розных деревень, и жить с ней будем розно.
Почто на паство я пущен опять так позно!
Уже меня весна не станет услаждать,
Везде и завсегда я стану воздыхать.
Коль здесь Ифизы нетъ; уйду в леса дремучи,
Исполню стоном их, слез горьких токи льючи,
Лишен людей с зверьми я тамо буду жить,
И жалобы горам в пустынях приносить.
Но вскоре и он овец препровождает,
Идет последняя, о Тирсисе вздыхаеть.
Когда свою пастух любовницу узрел,
С веселья вымолвить ей снова не умел,
А ей чувствительняй еще та радость стала,
Она увидела, чево не ожидала.
Не вспомнилась она, и плача говорит:
Не в сновиденииль здесь Тирсись предстоитъ?
Я зрю мечтание, и сердцу лицемерю;
Нет, вижу истинну, но ей почти не верю.
Я в яве пред тобой, любовник ей вещал,
И с тою жь верностью, как дух тебе вручал.
Я мышлю, что и я не в суетной надежде:
Таков ли мил теперь тебе, как быль я прежде?
Ифиза говорит: разставшися с тобой,
Я думала, что я разсталася с душой,
Тех мест, где я часы с тобою провождала,
Ни разу без тебя без слез не посещала:
С тоской встречала день. С тоской встречала ночь,
Мысль грустна ни на час не отступала прочь,
В разлучно время я ничем не утешалась,
Цветами никогда с техь дней не украшалась.
И может ли то быть чтоб стал ты меньше мил,
Тебя хоть не было, твой дух со мною жил.
Ты в сердце обитал моем неисходимо,
И было мной лицо твое повсюду зримо;
Но ахъ! Не к щастию, но в горести своей,
В то время я была любовницей твоей.
О радостны часы! О время дарагое!
Я буду жить опять в сладчайшемь здесь покое!
Приди возлюбленный, скончав прелюты дни,
К сим соснам, где с тобой бывали мы одни.
Там речь моя ни кем не будет разрушенна,
Здесь долго не могу я быть уединенна,
Приди ты на вечерь, как прежде приходиль.
Я мню, что ты сих мест еще не позабыл.
Ты много в их имель Ифизина приятства:
Но будеш их иметь и ныне без препятства.
С какою радостью потом сердца их ждут,
Все грусти окончав дражайших тех минутъ!
С высокия горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался,
Он мягки муравы, играя, орошал;
Брега потоков сих кустарник украшал.
Клариса некогда с Милизой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей, —
Свидетелем мне он всей радости моей;
В него любовник мой скотину пригоняет
И мнимой красоте Кларисиной пеняет;
Здесь часто сетует, на сердце жар храня,
И жалобы свои приносит на меня;
Здесь имя им мое стенание вперяло,
И эхо здесь его стократно повторяло.
Не ведаешь ты, я колико весела:
Я вижу, что его я сердцу впрямь мила.
Селинте Палемон меня предпочитает,
И только лишь ко мне одной любовью тает.
Мне кажется, душа его ко мне верна:
И если так, так я, конечно, недурна.
Намнясь купаясь я в день тихия погоды,
Нарочно пристально смотрела в ясны воды;
Хотя казался мне мой образ и пригож,
Но чаю, что в воде еще не так хорош».
Милиза ничего на то не отвечала
И, слыша о любви, внимала и молчала.
Клариса говорит: «Гора сия виной,
Что мой возлюбленный увиделся со мной:
На месте сем моим пастух пронзился взглядом,
С горы сея сошед с своим блеящим стадом,
Коснулся жаром сим и сердца моего,
Где я влюбилася подобно и в него,
Когда я, сидячи в долине сей безблатной,
Взирала на места в пустыне сей приятной,
Как я еще любви не зрела и во сне,
Дивяся красотам в прелестной сей стране.
Любовны мысли в ум мне сроду не впадали,
Пригожства сих жилищ мой разум услаждали,
И веселил меня пасомый мною скот,
Не знала прежде я иных себе забот.
Однако Палемон взложил на сердце камень,
Почувствовала я в себе влиянный пламень,
Который день от дня умножился в крови
И учинил меня невольницей любви.
Но склонности своей поднесь не открываю
И только оттого в веселье пребываю,
Что знаю то, что я мила ему равно.
Уже бы я в любви открылася давно;
Да только приступить к открытию стыжуся
И для ради того упорною кажуся,
Усматривая, он такой ли человек,
Который бы во весь любил меня свой век.
Кто ж подлинно меня, Милиза, в том уверит,
Что будет он мой ввек? Теперь не лицемерит,
Покорствуя любви и зраку моему;
А если я потом прискучуся ему?
Довольно видела примеров я подобных:
Как волки, изловя когда овец беззлобных,
Терзают их, когда из паства унесут,
Так часто пастухи, язвя, сердца сосут».
— «Клариса, никогда я в сем не провинюся
И в верности к тебе по гроб не пременюся», —
Вещал перед нее представший Палемон.
Пречудно было то, взялся отколе он:
«Не куст ли, — мнит она, — в него преобратился,
Иль он из облака к очам ее скатился?»
А он, сокрывшися меж частых тут кустов,
Влюбившейся в него к ответу был готов.
Она со трепетом и в мысли возмущенной
Вскочила с муравы, цветками изгущенной,
И жительницам рощ, прелестницам сатир,
Когда препархивал вокруг ее зефир
И быстрая вода в источнике журчала,
Прискорбным голосам, вздыхая, отвечала:
«Богини здешних паств, о нимфы рощей сих,
Из обиталищей ступайте вы своих!
Зефир, когда ты здесь вокруг меня порхаешь,
Мне кажется, что ты меня пересмехаешь,
Лети отселе прочь, оставь места сии,
Спокой журчащие в источнике струи!»
И се любовники друг друга услаждают,
А поцелуями знакомство утверждают.
Милиза, видя то, стыдиться начала,
И, зря, что тут она ненадобна была,
Их тающим сердцам не делает помехи,
Отходит; но смотреть любовничьи утехи
Скрывается в кустах сплетенных и густых,
Внимает милый взгляд и разговоры их.
Какое множество прелестных тамо взоров!
Какое множество приятных разговоров!
Спор, шутка, смех, игра их тамо веселит,
Творящих тамо всё, что им любовь велит.
Милиза, видя то, того же пожелала;
Затлелась кровь ея, вспыхнула, запылала;
Пришла пасти овец, но тех часов уж нет,
Какие прежде шли: любовь с ума нейдет.
Луга покрыла ночь; пастушке то же мнится.
Затворит лишь глаза, ей то же всё и снится,
Лишается совсем ребяческих забав,
И пременяется пастушкин прежний нрав.
Подружкина любовь Милизу заражает,
Милиза дней чрез пять Кларисе подражает.
Одно ли дурно то на свете, что грешно?
И то нехорошо, что глупостью смешно.
Пиит, который нас стихом не утешает, —
Презренный человек, хотя не согрешает,
Но кто от скорби сей нас может исцелить,
Коль нас бесчестие стремится веселить?
Когда б учились мы, исчезли б пухлы оды
И не ломали бы языка переводы.
Невеже никогда нельзя переводить:
Кто хочет поплясать, сперва учись ходить.
Всему положены и счет, и вес, и мера,
Сапожник кажется поменее Гомера;
Сапожник учится, как делать сапоги,
Пирожник учится, как делать пироги;
А повар иногда, коль стряпать он умеет,
Доходу более профессора имеет;
В поэзии ль одной уставы таковы,
Что к ним не надобно ученой головы?
В других познаниях текли бы мысли дружно,
А во поэзии еще и сердце нужно.
В иной науке вкус не стоит ничего,
А во поэзии не можно без него.
Не все к науке сей рожденны человеки:
Расин и Молиер во все ль бывают веки?
Кинольт, Руссо, Вольтер, Депро, Де-Лафонтен —
Плоды ль во естестве обычны всех времен?
И, сколько вестно нам, с начала сама света,
Четыре раза шли драги к Парнасу лета:
Тогда, когда Софокл и Еврипид возник,
Как римский стал Гомер с Овидием велик,
Как после тяжкого поэзии ущерба
Европа слышала и Тасса и Мальгерба,
Как жил Депро и, жив, он бредни осуждал
И против совести Кинольта охуждал.
Не можно превзойти великого пиита,
Но тщетность никогда величием не сыта.
Лукан Виргилия превесити хотел,
Сенека до небес с Икаром возлетел,
«Евгении» ли льзя превесить «Мизантропа»,
И с «Ипермнестрою» сравнительна ль «Меропа»?
Со Мельпоменою вкус Талию сопряг,
Но стал он Талии и Мельпомене враг;
Нельзя ни сей, ни той театром обладати,
Коль должно хохотать и тотчас зарыдати.
Хвалителю сего скажу я: «Это ложь!»
Расинов говорит, француз, совместник то ж:
«Двум разным музам быть нельзя в одном совете».
И говорит Вольтер ко мне в своем ответе:
«Когда трагедии составить силы нет,
А к Талии речей творец не приберет,
Тогда с трагедией комедию мешают
И новостью людей безумно утешают.
И, драматический составя род таков,
Лишенны лошадей, впрягают лошаков».
И сам я игрище всегда возненавижу,
Но я в трагедии комедии не вижу.
Умолкни тот певец, кому несвойствен лад,
Покинь перо, когда его невкусен склад,
И званья малого не преходи границы.
Виргилий должен петь в дни сей императрицы,
Гораций возгласит великие дела:
Екатерина век преславный нам дала.
Восторга нашего пределов мы не знаем:
Трепещет оттоман, уж россы за Дунаем.
Под Бендером огнем покрылся горизонт,
Колеблется земля и стонет Геллеспонт,
Сквозь тучи молния в дыму по сфере блещет,
Там море корабли турецки в воздух мещет,
И кажется с брегов: морски валы горят,
А россы бездну вод во пламень претворят.
Российско воинство везде там ужас сеет,
Там знамя росское, там флаг российский веет.
Подсолнечныя взор империя влечет.
Нева со славою троякою течет, —
На ней прославлен Петр, на ней Екатерина,
На ней достойного она взрастила сына.
Переменится Кремль во новый нам Сион,
И сердцем северна зрим будет Рима он:
И Тверь, и Искорест, я многи грады новы
Ко украшению России уж готовы;
Дом сирых, где река Москва струи лиет,
В веселии своем на небо вопиет:
Сим бедным сиротам была бы смерть судьбиной,
Коль не был бы живот им дан Екатериной.
А ты, Петрополь, стал совсем уж новый град —
Где зрели тину мы, там ныне зрим Евфрат.
Брег невский, каменем твердейшим украшенный
И наводнением уже не устрашенный,
Величье новое показывает нам;
Величье вижу я по всем твоим странам,
Великолепные зрю домы я повсюду,
И вскоре я, каков ты прежде был, забуду.
В десятилетнее ты время превращен,
К Эдему новый путь по югу намощен.
Иду между древес прекрасною долиной
Во украшенный дом самой Екатериной,
Который в месте том взвела Елисавет.
А кто ко храму здесь Исакия идет,
Храм для рождения узрит Петрова пышный:
Изобразится им сей день, повсюду слышный.
Узрит он зрак Петра, где был сожженный храм;
Сей зрак поставила Екатерина там.
Петрополь, возгласи с великой частью света:
Да здравствует она, владея, многи лета.
С высокая горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался.
По белым он пескам и камышкам бежал.
Брега потоков сих кустарник украшал.
Милиза некогда с Кларисой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей. —
Он стал свидетелем всей радости моей.
В нем часто Палемон скотину напояет
И мниму в нем красу Милизину вспевает.
Здесь часто сетует он, в сердце жар храня,
И жалобы свои приносит на меня.
Здесь именем моим всё место полно стало,
И эхо здесь его стократно повторяло,
О, если б ведала ты, как я весела:
Я вижу, что его я сердцу впрямь мила,
Селинте Палемон меня предпочитает,
Знак склонности ея к себе уничтожает.
Мне кажется, душа его ко мне верна.
И ежели то так — так, знать, я недурна.
Намнясь купаясь я в день тихия погоды,
Нарочно пристально смотрела в ясны воды;
Хотя казался мне мой образ и пригож,
Но знать, что он в водах еще не так хорош».
Клариса ничего на то не отвечала,
Несмысленна была, любви еще не знала.
Милиза говорит: «Под этою горой
Незапно в первый раз он свиделся со мной.
Он, сшед с верхов ея с своим блеящим стадом,
Удержан был в долу понравившимся взглядом,
Где внятно слушала свирелку я его,
Не слыша никогда про пастуха сего,
Когда я, сидючи в приятной сей долине,
Взирала на места, лежащи в сей пустыне,
И, величая жизнь пастушью во уме,
Дивилась красотам в прелестной сей стране.
Любовны мысли в ум еще мне не впадали,
Пригожства сих жилищ мой разум услаждали,
И веселил меня пасомый мною скот.
Не знала прежде я иных себе забот.
Однако Палемон взложил на сердце камень,
Почувствовала я влиянный в жилах пламень,
Который день от дня умножился в крови
И учинил меня невольницей любви;
Но склонности своей поднесь не открываю
И только ныне тем себя увеселяю,
Что знаю то, что я мила ему равно.
Уже бы с ним в любви открылась я давно,
Да только приступить к открытию стыжуся,
А паче от него измены я боюся.
Я тщуся, чтоб пастух любил меня такой,
Который б не на час — на целый век был мой.
Кто ж подлинно меня, Клариса, в том уверит,
Что будет он мой ввек? Теперь не лицемерит,
Всем сердцем покорен став зраку моему,
Но, может быть, склонясь, прискучуся ему.
Довольно видела примеров я подобных:
Как волки, изловя когда овец беззлобных,
Терзают их, когда из паства унесут, —
Так часто пастухи сердца пастушек рвут».
— «Богине паств, тебе, Милиза, я клянуся,
Что я по смерть свою к тебе не пременюся», —
Пастух, перед нее представши, говорил.
Колико он тогда пастушку удивил!
Ей мнилося, что куст в него преобратился,
Иль он из облака перед нее свалился.
А он, сокрывшися меж частых тут кустов,
Был всех свидетелем ея любовных слов.
Она со трепетом и в мысли возмущенной
Вскочила с муравы долины наводненной
И к жительницам рощ, к прелестницам сатир,
Когда препархивал вокруг ея зефир
И быстрая вода в источнике журчала,
Прискорбным голосом, вздыхаючи, вещала:
«Богини здешних паств, о нимфы рощей сих,
Ступайте за леса, бежа жилищ своих!
Зефир, когда ты здесь вокруг меня летаешь,
Мне кажется, что ты меня пересмехаешь.
Лети отселе прочь, оставь места сии,
Спокой журчащие в источнике струи,
Чтоб я осмелилась то молвить, что мне должно:
Открывшися, уже таиться невозможно!»
Скончалась на брегах сих горесть пастуха,
Любезная его престала быть лиха.
Стократно тут они друг другу присягают
И поцелуями те клятвы утверждают.
Клариса, видя то, стыдиться начала,
И, зря, что тут она ненадобна была,
Их тающим сердцам не делает помехи,
Отходит; но, чтоб зреть любовничьи утехи,
Скрывается в кустах сплетенных и густых,
Внимает милый взгляд и разговоры их.
Какое множество прелестных видит взоров!
Какую слышит тьму приятных разговоров!
Спор, шутка, смех, игра — всё тут их веселит,
Всё тут, что мило им, и свет от них забыт.
Несмысленна, их зря, Клариса изумелась,
Ожглась, их видючи, и кровь ея затлелась.
Отходит скот пасти, но тех часов уж нет,
Как кровь была хладна: любовь с ума нейдет.
Луга покрыла ночь, пастушке уж не спится,
Затворит лишь глаза — ей то же всё и снится,
Лишается совсем робяческих забав,
И пременяется пастушкин прежний нрав.
Подружкина любовь Кларису заражает,
Клариса дней чрез пять Милизе подражает.
для представления на Императорском Теятре при торжествовании Тезоименитства ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА по преславной победе, одержанной РОССИЙСКИМЪ ВОЙСКОМЪ
1759 года, августа в 1 день
при Франкфурте.Стихотворство Г. Сумарокова.
Баллет Г. Гильфердинга.
Музыка в первых двух Хорах Г. Раупаха.
Музыка Баллета и Хора при окончании Баллета Г. Старцера.
Теятральныя украшения изобретения Г. Валерияни, и трудов Г. Перезинотти.
Махины Г. Бригонзи и Г. Гильфердинга Махиниста.
В Драмме, Российскаго Теятра придворныя Актеры.
В Баллете, придворныя Танцовщики.
В Хорах, придворныя Певчия.ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА ДРАММЫ.ИСТИННА, Г. Аграфена Дмитревская.
МИНЕРВА, Г. Марья Волкова.
АПОЛЛОНЪ, Г. Иван Дмитревский
НЕПТУНЪ, Г. Григорий Волков.
МАРСЪ, Г. Ѳедор Волков.
ДРУГИЯ БОГИ.
БАЛЛЕТА.
ПОБЕДА.
РОССИЯНЯ и РОССИЯНКИ.
НОВЫЯ ЛАВРЫ
ПРОЛОГЪ.Теятр представляет Санктпетербургския рощи, в которых низшедшия с Олимпа и объятыя облаками боги беседуют, увеселяяся Именем и Благословенною Державою ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА.ИСТИННА держащая имя ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА, МИНЕРВА, АПОЛЛОНЪ, НЕПТУНЪ и другия боги.ХОРЪ РОССИЯНЪ.В радостной своей судьбине,
Ликовствуй Россия ныне;
Щастие твое цвететъ!
Щедрая ЕЛИСАВЕТЪ!
Как тиха ТВОЯ держава;
Так громка безсмертна слава.ИСТИННА.Благополучен ты полночный край теперь;
Россия! царствует в тебе ПЕТРОВА ДЩЕРЬ.
Блаженны вы сея Империи границы,
Благословенны дни сея ИМПЕРАТРИЦЫ;
Подсолнечная вся гремит о НЕЙ,
Со славою ЕЯ, со славою моей.
ЕЛИСАВЕТИНО чтят имя все народы,
Гласит о НЕИ земля, гласят о НЕИ и воды.
Ликуй и радуйся полночная страна,
Что Венценосица Сия тебе дана! МИНЕРВА.Под скипетром Ея Россия процветает,
Под покровительством премудрость возрастает.
Когда я зрю
В науки,
Я радостью горю;
Россия простирает руки
Приемля их,
В сокровищах моих.
Когда я зрю на Войски,
Там вижу действия геройски.
Во ДЩЕРИ ПЕТРЪ СВОЕЙ опять на трон возшел.
В ЕЛИСАВЕТЕ все дела СВОИ нашел,
И с россами пребыть он вечно предвещает:
Исполнится, что ПЕТРЪ ВЕЛИКИЙ обещает.АПОЛЛОНЪ.Я зрю в России Геликон:
Разорвалися в ней державши разум узы,
И обитают музы,
Не зря Словесному учению препон.
Потоки Ипокрены,
С твоей, Нева, мешаяся волной,
Текут Полночною страной!
И орошают днесь твои Петрополь стены!
Не тем уж местом ты Петрополь ныне зримъ;
Где прежде жили Фины:
На сих брегах поставлен древний Рим,
И древния Аѳины.
Тут
Словесныя науки днесь цветут.
О ПЕТРЪ! о ТЫ ЕЛИСАВЕТА!
Пребудут ВАШИ в век на свете имена.
В коротки времена,
Вы то исполнили ко удивленью света.НЕПТУНЪ.На грозных вижу вдруг валах
Российския народы,
Пренебрегающи морской пучины страх,
Ревущи воды,
И бурный ветр,
Отважно бездну роя.
О ДЩЕРЬ Великаго Героя!
И ТЫ ВЕЛИКИЙ ПЕТРЪ!
ВЫ выше нежель человеки!
Я вижу ВАМИ то, чего не зрел во веки.
(Слышны трубы и литавры, и приходит Марс.)МАРСЪ.Россия я тебе известие принес,
Что милостию ты небес
И храбрым воинством врагов своих разшибла,
И вся надежда их погибла.
Внимайте жители сие брегов Невы!
И вы,
О боги,
Сделавшия здесь из облаков чертоги!
Когда настал лиш час оставить Солнцу Понт,
Предвестница его взошла на горизонт,
Долины осветила,
И горы озлатила:
Противной силы вождь открылся на коне,
И многочисленны за них идущи войски:
В Российском воинстве зажглись сердца геройски.
То к правой шествовал, то к левой он стране:
Он вдруг на сем крыле, он вдруг на том являлся,
Куда воинское искуство там вело,
Смотрел, которое объять ему крыло,
И нападение соделать устремлялся:
Напал на левое и начался пожар.
Тогда в свирепстве яром
Удар
Гоним ударом,
В российския полки летят,
Из прешироких недр селитрой распаленных,
Из медных челюстей огнями раскаленных,
Гремит ужасный гром и молнии блестят,
И вскоре,
По том,
Умножился сей гром:
Простерлось Огненное море,
Из мелкаго ружья,
Со всех сторон лия.
Россиян левое крыло в огне стояло,
Из грозных облаков их смертныий дождь кропил,
И пламя на него от трех сторон зияло.
Бойницы взяты две, полк целый отступил.
Твой враг тогда победою ласкался,
И к месту одному всем войском примыкался.
Российско войско все стремилося к тому,
Чтоб дать отпор ему:
Где больше был огонь, туда они метнулись,
И неподвижными среди огня остались,
Начальники Российской силы там,
И полководец сам,
Отважности своей ни чем не умеряли,
И войско ободряли,
Чтоб жизнь они теряли,
Не думая о ней,
И в час толь нужный сей,
Явили мужество России всей,
И САМОДЕРЖИЦЕ своей,
И показали то перед очами света.,
Что робости ни что не может им нанест,
Что только в мыслях их, ЕЛИСАВЕТА,
Отечество и честь.
Сквозь дым и пыль и ветер возмущенный,
Сквозь воздух возмущенный,
Я зрел на облаках
Победу, и весы в ея руках,
И оба были равны.
Пришли минуты главны,
В которы брань решить,
И дело совершить,
В которы Россы все как тигры разъяренны,
Лиш быть могли своей победой усмиренны,
Когда в Петрополе стояла во слезах
Порфирородная ДЕВИЦА,
ВЕЛИКАЯ ИМПЕРАТРИЦА,
И вспоможения искала в небесах.
Исполнила надежда ЕЙ обеты,
Я вдруг Победу зрел,
Со Именем ЕЛИСАВЕТЫ,
И крылья простирал Российский там орелъ;
Противны вои задрожали
И побежали.
Разсыпалися все на разныя пути,
И тщилися одно спасение найти.
Собрать и удержать их вождь полки старался.
Но в сей он суетно надсжде простирался.
Бегут
И жизнь одну брегут,
Едва надеяся, что Россов удалятся:
Знамена их валятся,
И победителям в удел,
Ко украшению их дел,
Знамена в руки предаются,
Огромны пушки остаются,
И брани следует конец.
Россия приими Лавровой ты венец.
Пойдем безсмертныя на Гору мы священну,
Ссй день торжествовать,
А вы имея мысль о Россы восхищенну,
Начните радостно победу воспевать.
(Марс восходит на место, где сидят боги, и садится с ними.)——ХОРЪ РОССИЯНЪ.Ты Россия утешайся,
Видя толь достойных чад,
И победой украшайся! *Веселися ты сей град,
С полуночными странами;
Враг повержен сильно нами! Во время пения облака закрывают богов, а по том расходятся и открывают храм славы. В храме видима седящая Победа с лавровою ветвию и Россияне собравшиеся торжествовать день сей. Начинается ими балет. Россияне окружают Победу. По том слышно необыкновенное согласие Музыки. Является Российский на воздухе Орел. Россиянин приемлет пламенник. И к себе других Россиян созывает воспалити благоухание. Нисходит огнь с небеси, и предваряет предприятие их. Орел ниспускается и из рукь победы приемлет Лавр. Баллет продолжается.——При окончании баллета, ХОРЪ РОССИЯНЪ.САМОДЕРЖИЦА народа!
Для того ТЕБЕ природа
Бытие дала,
И на Трон судьбина возвела,
Что бы ТЫ творила славныя дела.