Успокой смятенный дух,
И крушась не згарай!
Не тревожь меня пастух,
И в свирель не играй!
Я и так тебя люблю, люблю, мой свет;
Ничево тебя миляй, ничево лучше нет.
Мысли все мои к тебе
Всеминутно хотят;
Сердце отнял ты себе,
Очи к сердцу летят:
Ты из памяти моей не выходишь вон,
Всякую тебя мне ночь представляет и сон.
Но в мечте не с сей судьбой
Представляешься мне;
Я целуяся с тобой,
Обнимаюсь во сне;
Я во сне тебя в шелаш сама зову:
Успокой смятенной дух, будет то наяву.
Успокой смятенный дух,
И крушась не сгарай!
Не тревожь меня пастух,
И в свирель не играй!
Я и так тебя люблю, люблю мой свет,
Ни чево тебя миляй, ни чево лутче нет,
Мысли все мои к тебе,
Всеминутно хотят;
Серце отнял ты себе;
Очи к серцу летят.
Ты из памяти моей не выходишь вон;
Всякую тебя мне ночь представляет сон.
Но в мечте, не с сей судьбой,
Представляешся мне;
Я цалуяся с тобой,
Обнимаюся во сне,
Я во сне тебя в шелаш сама зову:
Успокой смятенный дух; будет то наяву!
Успокой смятенный дух,
И крушась не сгорай!
Не тревожь меня пастух,
И в свирель не играй!
Я и так тебя люблю, люблю мой свет
Ничего тебя миляй, ничего лучше нет,
Мысли все мои к тебе
Всеминутно хотят;
Сердце отнял ты себе,
Очи к сердцу летят.
Ты из памяти моей не ходишь вон;
Всякую тебя мне ночь представляет и сон.
Но в мечте, не с сей судьбой,
Представляется мне;
Я цалуяся с тобой,
Обнимаюсь во сне,
Я во сне тебя в шелаш сама зову:
Успокой смятенный дух; будет то на яву!
Скончай о темна ночь сном бедному печали,
Чтоб я хотя на час своей тоски отстал,
Терпеть мне уж невмочь, глаза с слез мутны стали,
Злы беды от вас я уж навек пропал,
Прости ах жизнь драгая,
Не ты теперь, другая,
Твоих уж дней мой свет,
И духу больше нет,
Меня печаль несносна ко гробу сильно гнет.
Лиши приятный сон меня сей отравы,
Покойно дай заснуть, отбей все мысли прочь,
Лети прочь купидон, в тебе мне нет забавы,
Лишь ах в слезах тонуть и тем скончать всю ночь,
Мне мысли о дни люты,
Чтоб помнить те минуты,
Как я с любезной был,
И в радости с ней жил.
О рок за что ты так скоро зреть ее лишил.
В ту минуту как стараюсь,
Навсегда тебя забыть,
Я тобою вновь пленяюсь,
Мне нельзя престать любить,
Естьли вздохов не внимаешь,
И не хочешь их внимать,
Естьли пламень презираешь,
Буду тщетно им пылать.
День в печали провождая,
Мучусь лютою тоской,
Лишь засну, а ты драгая,
В сладком сне передо мной,
Наяву ты мне не склонна,
Не склонна ты и во сне,
Нет не будет мысль спокойна,
Нет нигде отрады мне.
Ты к нещастью мне предстала,
Ты разрушила покой,
И судьбина покоряла
Гордой дух пленя тобой,
Сам себя я ненавижу,
Естьли нет тебя со мной,
Без тебя нигде не вижу,
Я забавы никакой.
В злое ввергнув мя мученье,
Вольность в рабство пременя,
Дай в неволе облегченье,
Сжалься не терзай меня;
Взором я твоим пленился,
Взором ввержен в люту страсть
Им смертельно заразился;
Им скончай мою напасть.
Успокой меня о темна ночь,
Отбей тяжки мысли прочь,
Чтобы без препон сердца стон,
Не разрушил сладкий сон,
И затворенным моим глазам,
Не дай зреть кого люблю к слезам,
Мне довольно токи горьки лить,
От тех дней
Я о ней
Не мог минуты позабыть.
От тех дней, как ею стал пленен,
Весь мой нрав переменен,
Мне веселья нет, скучен свет,
Лишь она с ума нейдет,
Иных нет очей, чтоб сердце жгли,
И красот, чтоб мя пленить могли:
Дух подвластен только ей одной;
Одна та
Красота
Отняла свободу и покой.
Всегда в памяти ее красы,
И драгие те часы,
Как я пленен стал и приял
Данно слово, что желал,
Лучшеб склонности не получать,
Нежель получивши воздыхать,
Что ее претит, случай злой зреть,
О случай!
Не мешай,
Дай мне радости мои иметь.
Затвори глаза дражайший сон,
Вынь болезнь из сердца вон,
Пламень утуши, и лиши
Сей тягости души,
Поди прочь любезная от глаз,
И оставь в покое хоть на час.
Мучь мой слабой дух лишь только в день,
Дай мне спать,
Я хватать,
Не хочу твою пустую тень.
Отчего трепещет сердце, отчего пылает кровь,
Иль пришло уже то время, чтобы чувствовать любовь?
Коль не пламень то любовный, что ж за скорбь меня зажгла,
А когда любовь вселилась, ах любовь, ах как ты зла!
Вся природа обновленна,
Неприятна мне весна,
Я свободы всей лишенна,
В день забавы, ночью сна.
То любовь, любовь, конечно час пришел, любить должна.
И уж мне моя свобода ныне больше не нужна,
Тай, мое печально сердце, вольность я совсем гублю,
Нрав мой весь переменился, я постигла, что люблю;
Все пастух на мысли странной,
А как мышлю, вся горю,
И в любови несказанной,
И во сне его все зрю.
Распустилися деревья, на лугах цветы цветут,
Веют тихие зефиры, с гор ключи в долины бьют,
Воспевают сладки песни птички в рощах на кустах,
А пастух в свирель играет сидя при речных струях;
Я ничем не веселюся,
Я во всех местах тиха,
И повсюду лишь крушуся,
Где не вижу пастуха.
Что ты мил, стыжуся молвить, ты, пастух, дознайся сам,
И приди под тень сплетенных древ, к прекрасным сим местам,
Буду здесь часы с тобою в нежных я утехах гнать,
Стану петь тебе свой пламень, ты в свирель будешь играть,
Премени печаль мне в радость,
И ко мне почувствуй страсть,
Я свою цветущу младость
Отдаю тебе под власть.
От несклонности твоей
Дух во мне мятется;
Я люблю, но в страсти сей
Только сердце рвется.
Для тоголь тебя познал,
И на толь твой пленник стал,
Чтоб вздыхать всечасно?
Иль мя рок мой осудил,
Чтоб я вечно мучим был
И вздыхал напрасно.
Как пастух с морских брегов
В бурную погоду,
Во сражении валов,
Видя грозну воду,
И смотря на корабли,
Он смеется на земли
Беспокойству света;
Так смеялся я любви,
И огню ее в крови,
Прежде многи лета.
Ныне сам подвластен стал
Я сей страсти лютой,
И покой мой убежал
С тою вдруг минутой,
Кая жизнь мою губя,
Мне представила тебя,
В первый раз пред очи.
Вображалася в тот день,
Мне твоя драгая тень,
Ах! до самой ночи.
Сон глаза мои закрыл,
Ты и в нем предстала;
Я во сне тебе был мил,
Ты мне то сказала.
Мысль встревожась красотой
Обольщенна став мечтой,
Стала пуще страстна.
О дражайший сладкий сон!
Ты мне зделал пущий стон,
Обманув нещастна.
Я влюбясь единой раз,
Был среди покою.
Только тот мне щастлив час,
Был в любви с тобою.
Иль в забаву ставишь то,
Что страдаю ни за что,
Завсегда вздыхая.
Что сказала ты во сне,
Ах! скажи, скажи то мне
Наяву, драгая!
Взращен дитя твое и стал уже детина,
Учился, научен, учился, стал скотина;
К чему, что твой сынок чужой язык постиг,
Когда себе плода не собрал он со книг?
Болтать и попугай, сорока, дрозд умеют,
Но больше ничего они не разумеют.
Французским словом он в речь русскую плывет;
Солому пальею, обжектом вид зовет,
И речи русские ему лишь те прелестны,
Которы на Руси вралям одним известны.
Коль должно молвити о чем или о ком,
«На основании совсем не на таком», —
Он бредит безо сна и без стыда, и смело:
«Не на такой ноге я вижу это дело».
И есть родители, желающи того,
По-русски б дети их не знали ничего
Французски авторы почтенье заслужили,
Честь веку принеся, они в котором жили,
Язык их вычищен, но всяк ли Молиер
Между французами, и всяк ли в них Вольтер?
Во всех землях умы великие родятся,
А глупости всегда ж и более плодятся,
И мода стран чужих России не закон:
Мне мнится, все равно — присядка и поклон.
Об этом инако Екатерина мыслит:
Обряд хороший нам она хорошим числит,
Стремится нас она наукой озарять,
А не в французов нас некстати претворить,
И неоспориму дает на то надежду,
Сама в российскую облекшися одежду.
Безмозглым кажется язык российский туп:
Похлебка ли вкусняй, или вкусняе суп?
Иль соус, просто сос, нам поливки вкусняе?
Или уж наш язык мордовского гнусняе?
Ни шапка, ни картуз, ни шляпа, ни чалма
Не могут умножать нам данного ума.
Темноволосая, равно и белокура,
Когда умна — умна, когда глупа — так дура.
Не в форме истина на свете состоит;
Нас красит вещество, а не по моде вид;
По моде ткут тафты, парчи, обои, штофы,
Однако люди те ткачи, не философы.
А истина нигде еще не знала мод,
Им слепо следует безумный лишь народ.
Разумный моде мнит безделкой быть покорен,
В длине кафтана он со прочими бесспорен,
А в рассуждении он следует себе,
Оставив дурака предписанной судьбе;
Кто русско золото французской медью медит, —
Ругает свой язык и по-французски бредит.
Языки чужды нам потребны для того,
Чтоб мы читали в них, на русском нет чего;
Известно, что еще книг русских очень мало,
Колико их перо развратно ни вломало.
Прекрасен наш язык единой стариной,
Но, глупостью писцов, он ныне стал иной.
И ежели от их он уз не свободится,
Так скоро никуда он больше не годится.
Пиитов на Руси умножилось число,
И все примаются за это ремесло.
Не соловьи поют, кукушки то кукуют,
И врут, и враки те друг друга критикуют;
И только тот из них поменее наврал,
Кто менее еще бумаги замарал.
А твой любезный сын бумаги не марает,
В библиотеку книг себе не собирает.
Похвален он и тем, что бредит на речах,
Парнаса и во сне не видев он в очах.
На русском прежде был языке сын твой шумен;
Французского хватив, он стал совсем безумен.