Орлеанской деве / Борис Николаевич Алмазов / Стих


по поводу поэмы Вольтера.
(вольное подражание Шаллеру.)

Развенчан вновь твой образ благородный,
Повержен в прах, поруган и попра́н!
Суров и скор насмешки суд холодный:
Чудесное ей призрак иль обман.
Она ли глубь души твоей измерит?
Расудок злой постигнет ли тебя?
Небесному открыто он не верит,
Прекрасному смеется про себя.
Ему ль, рожденному во прахе пресмыкаться
И ощупью ползти сомнения тропой,
Широкой мыслию от мира оторваться,
И к небу возлететь небесною мечтой?

Но не крушись! Заоблачнаго края
И горних снов есть память на земле:
Еще горит, как вечный отблеск рая,
Поэзия; как молния святая,
Она блестит блуждающим во мгле.
Как ты, чужда преступнаго сомненья,
Младенчески доверчива, как ты,
Она поймет души твоей стремленья,
Почтит твои заветныя мечты, —
И призовет к нетленному зерцалу
Твоих судей, и суд свой изречет,
С главы твоей народную опалу
Торжественно пред миром совлечет,
И памятник святой тебе созиждет
И в мир поэт, защитник твой придет,
И образ твой стихом горящим выжжет
В сердцах людей, — и правда оживет.
Насмешки суд отраден черни грубой:
Он за нее душам высоким мстит;
Смеяться зло душам холодным любо
Над тем, чего их разум не вместит.
И все, что над толпой поставлено высоко,
Что дышет подвигом, что мыслию парит,—
Величье гения, сияние пророка —
Тупую чернь смущает и страшит:
Всему, что высшее избранье восприяло,
Мир воздвигал гоненье искони,
Но небо искони па землю посылало
Поборников прекраснаго: их мало —
Но вышних сил избранники они.
Пусть скоморох своею шуткой грязной
На шумной площади пленяет и смешит
Сердца зевак, и чернь толпою праздной
Вокруг него теснится и шумит;
Но в тихий храм, пред жертвоприношенье,
На строгий зов суроваго жреца
Стеклись немногие, но свято их стремленье, —
И тихо теплятся огнем благоговенья
Немногия, но лучшия сердца.