Сказал цикаде муравей:
— Скажи, ленивица, безпечно
Ужели петь ты будешь вечно?
Пойдем. Запас для черных дней
Я приберег трудясь упорно;
С тобой делиться я готов
И так в земле зарою зерна,
Чтоб не дали они ростков.—
Цикада молвила:—В земле
Когда то я жила глубоко.
Трудолюбиво, одиноко
Подготовлялась я во мгле,
Следя за зреющим посевом,
К моим ликующим напевам.
Мне ведомо, как дивный сон
В земле струится плодотворен:
Милей твоих засохших зерен—
Зерно, дающее росток.—
Сказал цикаде муравей:
— Скажи, ленивица, беспечно
Ужели петь ты будешь вечно?
Пойдем. Запас для черных дней
Я приберег трудясь упорно;
С тобой делиться я готов
И так в земле зарою зерна,
Чтоб не́ дали они ростков. —
Цикада молвила: — В земле
Когда-то я жила глубоко.
Трудолюбиво, одиноко
Подготовлялась я во мгле,
Следя за зреющим посевом,
К моим ликующим напевам.
Мне ведомо, как дивный сон
В земле струится плодотворен:
Милей твоих засохших зерен —
Зерно, дающее росток. —
Остановись. Крылом ея задет,
Стремишься ты за ласточкой летящей?
Не мчись, мой конь, напрасно ей во след,
Ей, в небесах без устали парящей.
Не нам с тобой подняться в эту высь,
Где ласточек свободных караваны,
Через моря и долы и туманы—
В далекий край несутся и неслись,
Оне летят, как спущенныя стрелы,
В лазури им открыт широкий путь;
Темны, как ночь, как снег нагорный белы,
Их крылья сильныя и грудь.
Знакомы им: палящия пустыни
И север наш с суровою зимой,—
Но знаешь ли, что свод небесно-синий
Является для ласточек тюрьмой?
Простор небес собою их не манит,
Оне летят за пищей для птенцов,
И долу их всегда незримо тянет,
К родной земле, под неприглядный кров.
Лишь о гнезде, в углу сарая свитом
Трудами их,—мечтают все оне,
И курицам раскормленным и сытым
Завидуют в сердечной глубине.
Оне хотят лишь доли безмятежной,
Забота их—о крове и тепле,
И те, кому открыт простор безбрежный,
Завидуют прикованным к земле.
Остановись. Крылом ее задет,
Стремишься ты за ласточкой летящей?
Не мчись, мой конь, напрасно ей вослед,
Ей, в небесах без устали парящей.
Не нам с тобой подняться в эту высь,
Где ласточек свободных караваны,
Через моря и долы и туманы —
В далекий край несутся и неслись,
Они летят, как спущенные стрелы,
В лазури им открыт широкий путь;
Темны, как ночь, как снег нагорный белы,
Их крылья сильные и грудь.
Знакомы им: палящие пустыни
И север наш с суровою зимой, —
Но знаешь ли, что свод небесно-синий
Является для ласточек тюрьмой?
Простор небес собою их не манит,
Они летят за пищей для птенцов,
И долу их всегда незримо тянет,
К родной земле, под неприглядный кров.
Лишь о гнезде, в углу сарая свитом
Трудами их, — мечтают все они,
И курицам раскормленным и сытым
Завидуют в сердечной глубине.
Они хотят лишь доли безмятежной,
Забота их — о крове и тепле,
И те, кому открыт простор безбрежный,
Завидуют прикованным к земле.
Кто с этим островом волшебным незнаком?
Колосья зреют там, на солнышке блистая,
Как будто о́зера поверхность золотая,
Растопленная вдруг горячим ветерком,
И кажется — волна струится за волною.
В их шуме слышится нам жизни торжество.
Великолепный вид! И все же стороною,
Держась вдоль берега, ты обойди его!
Пусть свежестью морской тебя обвеет сразу,
Беги от этих мест, скрывающих заразу,
Здесь испарения порою летней — яд,
И проникая в кровь, они в себе таят
Недуга страшного смертельные зачатки:
Немало юных сил здесь губят лихорадки.
Красою местности невольно взор пленен,
Роскошные хлеба раскинулись широко,
Над ними радостно сияет небосклон;
Вот с тамариндами видны побеги дрока.
А дальше — камышей зеленых длинный ряд.
Картина светлая! Но не встречает взгляд
И признаков жилья во всей стране окрестной
За исключением одной сторожки тесной.
Зимою иногда, при свете бледных звезд,
Там земледельцы спят. Меж золотых борозд,
Где возвышается стеною спелый колос,
Но где не слышится веселый птичий голос
И только ящериц порой мелькает хвост,
Там, где сирокко жжет, как пламя из горнила
И дышит полымем безоблачная твердь —
Как ядовитый злак, там зреет злая сила,
Губительный цветок, незримый взору: смерть.
Спешите, смуглые работники с серпами,
Покройте поле все роскошными снопами!
И вот они пришли с зарею первой дня,
Но песня звонкая в полях не вторит смеху
И шуток не слыхать: видать, что дело к спеху.
Бледны, молчание суровое храня,
Они работают почти без промежутка.
За жатвой роковой жнецам бывает жутко,
Тревога смутная растет у них в груди
И словно слышится им шепот позади:
— Бегите этих мест! Здесь я одна царица! —
Домой спешат они в волнении слепом,
А по уходе их — колосьев вереница
Кругом виднеется, не срезанных серпом.
Тут голод, брат родной зловещей лихорадки
Сзывает бледных жен костлявою рукой:
— Спешите, на полях от жатвы есть остатки.
Сам милосердный Бог послал вам дар такой.
Как птицы, пролетев над бурным океаном,
Спускаются в поля усталым караваном,
Влача крыло свое с усильем по земле —
Так за добычею своею ежегодной
Все эти женщины спешат в большом числе,
Толпой оборванной, худою и голодной.
Здесь поднимаются от сохнущей земли
Миазмы вредные, палящий зной ужасен,
Везде безмолвие и самый день безгласен,
Лишь смутно слышится гудение вдали.
Что это? Плеск реки? Волны прибрежной лепет?
Жужжанье мошкары? Лучей полдневных трепет,
Гудящих в воздухе, как жгучая стрела?
Не смея приподнять усталого чела,
Плетутся женщины, колосья подбирая.
Звенит в ушах у них, и сердце замирая,
Стучит болезненно. Сверкающий шатер
Небес безжалостных пылает, как костер,
Но сборщицы идут, отчаяньем влекомы,
Щетина жесткая желтеющей соломы,
Как будто сотни стрел, жестоко ранит взор.
Они едва бредут усталыми шагами,
Земля по временам колеблется вокруг
И кажется: она уходит под ногами…
Тем временем — с жарой губительной недуг
Опутывает их сетями, как паук;
Но каждая из них, мечтая о возврате
В лачугу бедную, где слышен плач дитяти,
Дрожит от жадности, и с потом на челе
Еще усерднее склоняется к земле;
Ей кажется, что жизнь с полей она срывает,
Но смерти аромат меж тем она вдыхает.
Порой одна из них с бледнеющим лицом
На месте падает; убийственным свинцом
Так голубь поражен — один из стаи целой,
Вечернею порой, когда грядою белой
Над всей окрестностью, где воздух нездоров,
Тумана вредного спускается покров —
Товарки ищут ей, покорны и унылы,
Под тамариндами местечка для могилы,
Бедняжка так худа и так истощена,
Что неглубокая могила ей нужна.
Когда ж погонщиком окончена работа
И влажною землей засыпана она,
А лепестки цветов, растущих у болота,
Кругом разбросаны рукой ее подруг —
Все эти женщины, тая в сердцах испуг,
Спешат к себе домой, наполнивши корзины.
Страшатся лишний миг они промедлить там,
Как будто мертвая в безмолвии долины
За ними гонится с угрозой по пятам.