Я уходил с душою оскорбленной
От моего земного алтаря;
Еще дымил он жертвой раскаленной,
Зловещими рубинами горя. И над моей мечтою опаленной
Уже вставала новая заря —
Владычицей, порывом окрыленной,
Над бренными обидами царя. Но я тоске грызущей предавался:
Вокруг — назло призывам молодым
Удушливой волною расплывался
Последней жертвы едкий, горький дым. Я задыхался медленным угаром,
Отвергнутый с моим последним даром.
Нам печали избыть не дано.
А на склоне печального лета —
Как бывало утешно одно
Загрустившему сердцу поэта: Закатиться в поля и луга
И леса над речными водами,
Где ступала не часто нога,
Где не славят природу словами! Но теперь и мечтать о тебе,
Мать родная, обидно и больно —
Изнывать по проклятой судьбе,
По злодейке твоей своевольной. И томиться с тобой суждено
Разлученным — под игом запрета,
И на склоне печального лета
Нам печали избыть не дано.
Как раненый олень кидается в поток —
И жгучие хладеют раны —
И дальше мчится он, лишь, ясен и глубок,
Окрашен ключ струей багряной, — Так, истомясь, душа вверяется волне
Музыки светлой и певучей
И, обновленная целительной вполне,
Ее пронижет болью жгучей.
Есть имена. Таинственны и стары,
Пылают властью эти имена.
Как приворотных зелий семена,
Они таят неведомые чары. Дивились им века и племена,
Иль тихо пели их сквозь зов гитары,
Они властны, как сладкие кошмары,
В усладах их безвластны времена. Из них одно в прозрении глубоком
Душа зовет, из века в века — одно,
Покорена проникновенным оком.
Не знаю я, недавно иль давно —
И я настигнут именем — как Роком.
Сегодня мне узнать его дано.
Зачем, паук, уходишь торопливо
Ты по столу от взора моего?
Иль то, что мне таинственно и живо,
Давно тебе обычно и мертво? Другой паук когда-то постоянно
Великого маэстро навещал
И, поместясь к нему на фортепьяно,
Всего себя он звукам посвящал. И, одинок, любил его Бетховен.
Его давно воспел другой поэт.
Не потому ль уходишь, хладнокровен,
Что гения в моих напевах нет, — Что, даже приманить тебя желая,
Сейчас пою уж петое давно,
Что чар полна всегда душа живая,
Но жизнь зачаровать не всем дано?
В майское утро улыбчивой жизни певцов простодушных
Бархатом юной земли, тканью ветвей и цветов
Был возлелеян безвестный певец и бродил, как младенец;
Путь указуя, пред ним резвый порхал мотылек.
Так принимал ты посох дорожный, о вечный скиталец,
Ныне на темной земле осени хмурый поэт.
В туманный зимний день я шел равниной снежной
С оцепенелою безмолвною тоской,
И веял на меня холодный, безнадежный,
Покорный, мертвенный покой. Потупя голову, в бесчувственном скитанье,
Казалось, чей-то сон во сне я стерегу…
И, обретая вновь мгновенное сознанье,
Увидел розу на снегу.
Ах, душечка моя, как нынче мне светло!
Смотрю и слушаю, — от сердца отлегло, День хмурый не томит и не гнетет нимало:
Твой чистый голосок звенит мне, как бывало, Вот песня милая, младенчески проста,
Тебе сама собой приходит на уста; Ребячьей резвости не ищешь выраженья,
А словно хоровод твои ведет движенья, И жизнью солнечной живешь сейчас вполне —
И так улыбкою одною светишь мне, Что счастие твое святою детской силой
Всю жизнь мне делает желанною и милой.
Три месяца под вашего звездою
Между волнами правлю я ладью
И, глядя на небо, один пою
И песней душу томную покою. Лелеемый утехою такою,
Весь предаюсь живому забытью, —
Быть может, хоть подобный соловью
Не вешнею — осеннею тоскою. А то верней — по Гейне — как дитя,
Пою, чтоб страшно не было потемок
И голосок дрожащий мой не громок; И тешит сердце звездочка, светя
Над лодочкою, как над колыбелью,
И улыбаясь тихому веселью.
Ты, может быть, придешь ко мне иная,
Чем та, что я любил;
Придешь, как вновь — не помня и не зная
Своих великих сил. Но можешь ли идти со мною рядом,
А я — идти с тобой,
Чтоб первый взгляд не встретился со взглядом
И в них — судьба с судьбой? Твоя судьба — предаться полновластью:
Суровой — не избыть.
Моя судьба — гореть покорной страстью:
Иной — не может быть.
Какой нежданною тоской —
И обольстительно и жутко —
Мой хмурый прогнала покой
Твоя загадочная шутка! Но для чего настроил я
Свою чувствительную лиру,
Когда в элегии — сатиру
Узнала явно мысль моя? Иль так обманываться сладко
Бывалой нежною тоской —
И эта милая догадка
Водила милою рукой?