Ты не вейся, чёрный ворон,
Не маши бойцу крылом,
Не накличешь сердцу горя,
Всё равно своё возьмём! В ночки тёмные, чужие
Всё мне снятся Жигули…
Ой, не спите, часовые,
Как бы нас не обошли.
Товарищи учёные, доценты с кандидатами!
Замучились вы с иксами, запутались в нулях,
Сидите там, разлагаете молекулы на атомы,
Забыв, что разлагается картофель на полях.
Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь
И корни извлекаете по десять раз на дню…
Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,
Пока сгниёт-заплесневеет картофель на корню!
Значит так: автобусом до Сходни доезжаем,
А там — рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем,
Когда с сальцой её намять.
Вы можете прославиться почти на всю Европу, коль
С лопатами проявите здесь свой патриотизм,
А то вы всем кагалом там набросились на опухоль,
Собак ножами режете, а это — бандитизм!
Товарищи учёные, кончайте поножовщину,
Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид:
Садитесь, вон, в полуторки, валяйте к нам в Тамбовщину,
А гамма-излучение денёк повременит.
Значит так: автобусом к Тамбову подъезжаем,
А там — рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем,
Когда с сальцой её намять.
К нам можно даже с семьями, с друзьями и знакомыми —
Мы славно тут разместимся, и скажете потом,
Что бог, мол, с ними, с генами, бог с ними, с хромосомами,
Мы славно поработали и славно отдохнём!
Товарищи учёные, эйнштейны драгоценные,
Ньютоны ненаглядные, любимые до слёз!
Ведь лягут в землю общую остатки наши бренные,
Земле — ей всё едино: апатиты и навоз.
Так приезжайте, милые, — рядами и колоннами!
Хотя вы все там химики и нет на вас креста,
Но вы ж ведь там задохнетесь за синхрофазотронами,
А тут места отличные — воздушные места!
Товарищи учёные, не сумлевайтесь, милые:
Коль что у вас не ладится — ну, там, не тот аффект, —
Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами,
Денёчек покумекаем — и выправим дефект!
Тоска немая гложет иногда,
И люди развлекают — все чужие.
Да, люди, создавая города,
Всё забывают про дела иные,
Про самых нужных и про близких всем,
Про самых, с кем приятно обращаться,
Про темы, что важнейшие из тем,
И про людей, с которыми общаться.
Мой друг, мой самый друг, мой собеседник!
Прошу тебя, скажи мне что-нибудь.
Давай презрим товарищей соседних
И посторонних, что попали в суть.
Я вам мозги не пудрю — уже не тот завод:
В меня стрелял поутру из ружей целый взвод.
За что мне эта злая, нелепая стезя —
Не то чтобы не знаю, — рассказывать нельзя.
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял —
И взвод отлично выполнил приказ.
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая давно наперекос.
Однажды "языка" я добыл, да не донёс,
И особист Суэтин — неутомимый наш! —
Ещё тогда приметил и взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый матерьял —
Никто поделать ничего не смог…
Нет! Смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть с дурацким звуком: «Пли!» —
И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.
Но… слышу: «Жив, зараза! Тащите в медсанбат —
Расстреливать два раза уставы не велят!»
А врач потом всё цокал языком
И, удивляясь, пули удалял.
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака, лизал, а не лечил.
В госпиталях, однако, в большом почёте был —
Ходил, в меня влюблённый, весь слабый женский пол:
«Эй, ты! Недострелённый! Давай-ка на укол!»
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал,
Чтоб было слаще воевать ему.
Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаёк из блюдца, со спиртиком бывал.
Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.
В свой полк определили. «Воюй! — сказал комбат. —
А что недострелили — так я не виноват».
Я очень рад был, но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня,
Убив того, который не стрелял.
Всё начинается со МХАТа
И размещается окрест.
Был быстр и короток когда-то
Ваш самый первый переезд.Ах, эти годы кочевые!
И вы попали с первых лет:
В цвет ваши «Вечные живые»,
«Два цвета» тоже — в самый цвет.Как загуляли вы, ребята, —
Шагнули в ногу, как один, —
Из Камергерского, от МХАТа,
Сначала в «Яр», потом — в «Пекин».Ты в это вникнуть попытайся,
Театр однажды посетив:
«Пекин» вблизи, но по-китайски
Никто — во это коллектив.Ещё не ночь, ещё не вечер!
Прогалы есть в твоих рядах:
Иных уж нет, а те далече,
А мы — так прямо в двух шагах.Сейчас «Таганка» отмечает
Десятилетний юбилей.
Хотя таких и не бывает —
Ну, так сказать, десятилей… Наш «Современник»! Человече!
Театр, Галя, Лёлик, все!
Ещё не ночь, ещё не вечер,
Ещё мы в яркой полосе.
Не делили мы тебя и не ласкали,
А что любили — так это позади,
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Лёша выколол твой образ на груди.И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал,
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!» —
«А я — тем более!» — мне Лёша отвечал.И теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней — попробуй разбери:
У него — твой профиль выколот снаружи,
А у меня — душа исколота снутри.И когда мне так уж тошно, хоть на плаху
(Пусть слова мои тебя не оскорбят),
Я прошу, чтоб Лёша расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.Но недавно мой товарищ, друг хороший, —
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Лёши
И на грудь мою твой профиль наколол.Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя (верней — твоя) татуировка
Много лучше и красивше, чем его!
Но моя (верней — твоя) татуировка
Много лучше и красивше, чем его!
Там были генеральши, были жёны офицеров
И старшины-сверхсрочника жена.
Там хлопало шампанское, там булькала мадера,
Вину от водки тесно было, водке — от вина.
Прошла пора, чтоб вешаться, прошла пора стреляться,
Пришла пора спокойная — как паиньки сидим.
Сегодня пусть начальницы вовсю повеселятся,
А завтра мы начальников вовсю повеселим.
Так случилось — мужчины ушли,
Побросали посевы до срока,
Вот их больше не видно из окон —
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зёрна —
Эти слёзы несжатых полей,
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждём — торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины…
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живём теремах —
Входа нет никому в эти зданья:
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселились в домах.
Потеряла и свежесть, и прелесть
Белизна ненадетых рубах.
Да и старые песни приелись
И навязли в зубах.
Мы вас ждём — торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины…
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Всё единою болью болит,
И звучит с каждым днём непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомлённых, нецелых — любых,
Лишь бы не пустота похоронных,
Не предчувствие их!
Мы вас ждём — торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины…
А потом возвращайтесь скорей,
Ибо плачут по вас
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Сегодня не слышно биенье сердец —
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
«На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу — придёт другой».
Мы не успели оглянуться —
А сыновья уходят в бой!
Вот кто-то, решив: «После нас — хоть потоп»,
Как в пропасть шагнул из окопа.
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землёй.
Мы не успели оглянуться —
А сыновья уходят в бой!
Кто сменит меня, кто в атаку пойдёт?
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось — пусть будет вон тот,
Одетый во всё не по росту.
Я успеваю улыбнуться,
Я видел, кто придет за мной.
Мы не успели оглянуться —
А сыновья уходят в бой!
Разрывы глушили биенье сердец,
Моё же мне громко стучало,
Что всё же конец мой — ещё не конец:
Конец — это чьё-то начало.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землёй.
Мы не успели оглянуться —
А сыновья уходят в бой!
Твердил он нам: «Моя она!» —
«Да ты смеёшься, друг, да ты смеёшься!
Уйди, пацан, ты очень пьян,
А то нарвёшься, друг, гляди, нарвёшься!»
А он кричал: «Теперь мне всё одно!
Садись в такси — поехали кататься!
Пусть счётчик щёлкает, пусть, всё равно
В конце пути придётся рассчитаться».
Не жалко мне таких парней.
«Ты от греха уйди!» — твержу я снова.
А он — ко мне и всё — о ней…
«А ну, ни слова, друг, гляди, ни слова!»
Ударила в виски мне кровь с вином —
И, так же продолжая улыбаться,
Ему сказал я тихо: «Всё равно
В конце пути придётся рассчитаться!»
К слезам я глух и к просьбам глух —
В охоту драка мне, ох как в охоту!
И хочешь, друг, не хочешь, друг, —
Плати по счёту, друг, плати по счёту!..
А жизнь мелькает, как в немом кино, —
Мне хорошо, мне хочется смеяться.
А счётчик — щёлк да щёлк… Да, всё равно
В конце пути придётся рассчитаться…
Схлынули вешние воды,
Высохло всё, накалилось.
Вышли на площадь уроды —
Солнце за тучами скрылось.А урод на уроде
Уродом погоняет.
Лужи высохли вроде,
А гнилью воняет.
Схвати судьбу за горло, словно посох,
И па-де-де-держись все гала кряду!
Я въеду в Невский на твоих колёсах,
А ты — пешком пройдёшь по Ленинграду.
Стреляли мы по черепу — на счастье.
И я был всех удачливей в стрельбе.
Бах! Расколол на три неравных части —
И большую, конечно, взял себе.Мой друг и в детстве был меня ушастей,
Он слышал даже шёпот, и смешно,
Но он не уберёгся от напастей —
Напротив: сел за то, что много знал.
________________Что счастие не в том, что много слышал,
А в том, чтоб, слыша, не запоминать.
Но лучше и не слышать и не знать,
Да заодно и говорить излишне.
В Тридевятом государстве
(Трижды девять — двадцать семь)
Всё держалось на коварстве —
Без проблем и без систем.Нет того чтобы сам воевать —
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой,
А наследник пошёл воровать.В Тридесятом королевстве
(Трижды десять — тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил ещё один король.Тишь да гладь да спокойствие там,
Хоть король был отъявленный хам:
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил
И скучал от тоски по делам.В Триодиннадцатом царстве
(То бишь — в царстве Тридцать три)
Царь держался на лекарстве —
Воспалились пузыри.Был он милитарист и вандал,
Двух соседей зазря оскорблял,
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту,
Шёл на международный скандал.В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли.
На соседей покусился —
И взбесились короли: «Обуздать его, смять!» — только глядь,
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом — полководцы
Все утоплены в колодце
И вассалы восстать норовят…
Друг в порядке — он, словом, при деле:
Завязал он с газетой тесьмой.
Друг мой золото моет в артели —
Получил я сегодня письмо.Пишет он, что работа — не слишком…
Словно лозунги клеит на дом:
«Государство будет с золотишком,
А старатель будет — с трудоднём!»Говорит: «Не хочу отпираться,
Что поехал сюда за рублём…»
Говорит: «Если чуть постараться,
То вернуться могу королём!»Написал, что становится злее.
«Друг, — он пишет, — запомни одно:
Золотишко всегда тяжелее
И всегда оседает на дно.Тонет золото — хоть с топорищем.
Что ж ты скис, захандрил и поник?
Не боись: если тонешь, дружище,
Значит есть и в тебе золотник!»Пишет он второпях, без запинки:
«Если грязь и песок над тобой —
Знай: то жизнь золотые песчинки
Отмывает живящей водой…»Он ругает меня: «Что ж не пишешь?!
Знаю — тонешь, и знаю — хандра,
Всё же золото — золото, слышишь! —
Люди бережно снимут с ковра…»Друг стоит на насосе и в метку
Отбивает от золота муть.
…Я письмо проглотил как таблетку —
И теперь не боюсь утонуть! Становлюсь я упрямей, прямее —
Пусть бежит по колоде вода,
У старателей — всё лотерея,
Но старатели будут всегда!
Ещё бы не бояться мне полётов,
Когда начальник мой Е.Б. Изотов,
Жалея вроде, колет, как игла:
«Эх! — говорит. — Бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была».
Хотя бы сплюнул: всё же люди — братья,
И мы вдвоём, и не под кумачом…
Но знает, чёрт, и так для предприятья
Я — хоть куда, хоть как и хоть на чём.
Мне не страшно, я — навеселе,
Чтоб по трапу пройти, не моргнув,
Тренируюсь, уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю —
В аэропорте время коротаю
Ещё с одним, таким же, — побратим!
Мы пьём седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И, может быть, — туда, куда летим.
Пусть в ресторане не дают навынос,
Там радио молчит, там благодать —
Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс!
Спокойно продолжайте выпивать!»
Мне летать — острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И к тому ж безопасности для
Должен я сам себя пристегнуть.
У автомата — в нём ума палата —
Стою я, улыбаюсь глуповато.
Он мне такое выдал, автомат!..
Невероятно: в Ейске
Почти по-европейски —
Свобода слова, если это мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться,
Уже наряд милиции зовут —
Он гнул винты у ИЛа-18
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
«Паша! Пашенька! Паша! Пашут!
Если нам по чуть-чуть добавлять,
Так на кой-тебе шут парашют!»
Он объяснил — такие врать не станут —
Летел он раз, ремнями не затянут,
Вдруг — взрыв, но он был к этому готов,
И тут нашёл лазейку:
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов.
Мы от его рассказа обалдели!..
А здесь всё переносят, и не зря,
Все рейсы за последние недели
Уже на тридцать третье декабря.
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще:
Если в воздухе будет ЧП —
Приземлюсь на китайском плаще.
Но, смутно беспокойство ощущая,
Припоминаю: вышел без плаща я!
Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать!
Вот только две соседки
С едой всучили сетки…
А сетки воздух будут пропускать!
…Прослушал объявление! но я бы
Уже не встал — теперь не подымай.
Вдруг слышу: «Пассажиры за ноябрь!
Ваш вылет переносится на май».
Зря я дёргаюсь: Ейск не Бейрут —
Пассажиры спокойней ягнят,
Террористов на рейс не берут,
Неполадки к весне устранят.
Считайте меня полным идиотом,
Но я б и там летал Аэрофлотом!
У них — гуд бай — и в небо, хошь не хошь.
А здесь — сиди и грейся:
Всегда задержка рейса,
Хоть день, а всё же лишний проживёшь.
Мы взяли пунш и кожу индюка — бр-р!
Теперь снуём до ветру в темноту:
Удобства — во дворе, хотя декабрь
И Новый год летит себе на ТУ.
Друг мой честью клянётся спьяна,
Что он всех, если надо, сместит.
«Как же так? — говорит. — Вся страна
Никогда никуда не летит!»
А в это время гдей-то в Красноярске,
На кафеле рассевшись по-татарски,
О промедленье вовсе не скорбя,
Проводит сутки третьи
С шампанским в туалете
Сам Новый год — и пьёт сам за себя.
Помешивая воблою в бокале,
Чтоб вышел газ — от газа он блюёт, —
Сидит себе на аэровокзале
И ждёт, когда наступит новый год.
Но в Хабаровске рейс отменён,
Там надёжно застрял самолёт…
Потому-то и новых времён
В нашем городе не настаёт.
* * *
Видно, острая заноза
В душу врезалась ему,
Только зря ушел с колхоза —
Хуже будет одному.
Ведь его не село
До такого довело.
* * *
Воронку бы власть — любого
Он бы прятал в «воронки»,
А особенно — Живого,
Только руки коротки!
Чёрный Ворон, что ты вьёшься
Над Живою головой?
Пашка-Ворон, зря смеёшься:
Лисапед еще не твой!
Как бы через село
Пашку вспять не понесло!
* * *
Мотяков, твой громкий голос —
Не на век, не на года,
Этот голос — тонкий волос,
Лопнет — раз и навсегда!
Уж как наше село
И не то ещё снесло!
* * *
Петя Долгий в сельсовете —
Как Господь на небеси,
Хорошо бы эти Пети
Долго жили на Руси!
Ну, а в наше село
Гузенкова занесло.
* * *
Больно Федька загордился,
Больно требовательным стал:
Ангел с неба появился —
Он и ангела прогнал!
Ходит в наше село
Ангел редко, как назло!
* * *
Эй, кому бока намяли?
Кто там ходит без рогов?
Мотякова обломали,
Стал комолый Мотяков!
Так бежал через село —
Потерял аж два кило!
* * *
Без людей да без получки
До чего, Фомич, дойдёшь?!
Так и знай — дойдёшь до ручки,
С горя горькую запьёшь!
Знает наше село,
Что с такими-то было!
* * *
Настрадался в одиночку,
Закрутился блудный сын.
То ль судьбе он влепит точку
То ль судьба — в лопатки клин.
Что ни делал — как назло,
Завертело, замело.
* * *
Колос вырос из побега
Всем невзгодам супротив.
Он промыкался, побегал —
И вернулся в коллектив.
Уж как наше село
Снова члена обрело!
* * *
Хватит роги ломать, как коровам,
Перевинчивать, перегибать,
А не то, Гузенков с Мотяковым,
Мы покажем вам кузькину мать!
Не космос — метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий,
Но мы владеем тоже внеземной —
И самою земною из профессий!
Любой из нас — ну чем не чародей:
Из преисподни наверх уголь мечем,
Мы топливо отнимем у чертей —
Свои котлы топить им будет нечем!
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
Да, сами мы — как дьяволы — в пыли,
Зато наш поезд не уйдёт порожний.
Терзаем чрево матушки-Земли,
Но на земле теплее и надёжней.
Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся, как в фильме о погонях,
И шуточку «Даёшь стране угля!»
Мы чувствуем на собственных ладонях.
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
Воронками изрытые поля
Не позабудь — и оглянись во гневе!
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве.
Да, мы бываем в крупном барыше,
Но роем глубже — голод ненасытен.
Порой копаться в собственной душе
Мы забываем, роясь в антраците.
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
Вгрызаясь в глубь веков хоть на виток
(То взрыв, то лязг — такое безгитарье!),
Вот череп вскрыл отбойный молоток,
Задев кору большого полушарья.
Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью — не один ты!
Вперёд и вниз! Мы будем на щите —
Мы сами рыли эти лабиринты!
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
У Доски, где почётные граждане,
Я стоял больше часа однажды и
Вещи слышал там — очень важные…«…В самом ихнем тылу,
Под какой-то дырой,
Мы лежали в пылу
Да над самой горой, На природе (как в песне — на лоне),
И они у нас как на ладони,
Я и друг — тот, с которым зимой
Из Сибири сошлись под Москвой.Раньше оба мы были охотники —
А теперь на нас ватные потники
Да протёртые подлокотники! Я в Сибири всего
Только соболя бил,
Ну, а друг — он, того,
На медведя ходил.Он колпашевский — тоже берлога! —
Ну, а я из Выезжего Лога.
И ещё (если друг не хитрит):
Белку — в глаз, да в любой, говорит… Разговор у нас с немцем двухствольчатый:
Кто шевелится — тот и кончатый,
Будь он лапчатый, перепончатый! Только спорить любил
Мой сибирский дружок —
Он во всём находил
Свой, невидимый прок, —Оторвался на миг от прицела
И сказал: «Это мёртвое тело —
Бьюсь на пачку махорки с тобой!»
Я взглянул — говорю: «Нет — живой! Ты его лучше пулей попотчевай.
Я опричь же того ставлю хошь чего —
Он усидчивый да улёжчивый!»Друг от счастья завыл —
Он уверен в себе:
На медведя ходил
Где-то в ихней тайге —Он аж вскрикнул (негромко, конечно,
Потому что — светло, не кромешно),
Поглядел ещё раз на овраг —
И сказал, что я лапоть и враг.И ещё заявил, что икра у них!
И вообще, мол, любого добра у них!..
И — позарился на мой браунинг.Я тот браунинг взял
После ходки одной:
Фрица, значит, подмял,
А потом — за спиной… И за этот мой подвиг геройский
Подарил сам майор Коханойский
Этот браунинг — тот, что со мной, —
Он уж очень был мне дорогой! Но он только на это позарился.
Я и парился, и мытарился…
Если б знал он, как я отоварился! Я сначала: «Не дам,
Не поддамся тебе!»
А потом: «По рукам!» —
И аж плюнул в злобе.Ведь не вещи же ценные в споре!
Мы сошлись на таком договоре:
Значит, я прикрываю, а тот —
Во весь рост на секунду встаёт… Мы ещё пять минут погутарили —
По рукам, как положено, вдарили,
Вроде на поле — на базаре ли! Шепчет он: «Коль меня
И в натуре убьют,
Значит здесь схоронят,
И — чего ещё тут…»Поглядел ещё раз вдоль дороги —
И шагнул как медведь из берлоги,
И хотя уже стало светло —
Видел я, как сверкнуло стекло.Я нажал — выстрел был первосортненький,
Хотя «соболь» попался мне вёртненький.
А у ног моих — уже мёртвенький… Что теперь и наган мне —
Не им воевать.
Но свалился к ногам мне —
Забыл как и звать, —На природе (как в песне — на лоне),
И они у нас как на ладони.
…Я потом разговор вспоминал:
Может, правда, он белок стрелял?.. Вот всю жизнь и кручусь я как верченый.
На Доске меня этой зачерчивай!
…Эх, зачем он был недоверчивый!»
Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
«Послал же бог на головы нам олухов!
Откуда нефть — когда кругом тайга? И деньги в прорву!.. Лучше бы на тыщи те
Построить ресторан на берегу.
Вы ничего в Тюмени не отыщете —
В болото вы вгоняете деньгу!»И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее!..
Мол роем землю, но пока у многих мнение,
Что меньше «более» у нас, а больше «менее».А мой рюкзак —
Пустой на треть.
«А с нефтью как?» —
«Да будет нефть!»Давно прошли открытий эпидемии
И с лихорадкой поисков борьба,
И дали заключенье в Академии:
В Тюмени с нефтью «полная труба»! Нет бога нефти здесь — перекочую я,
Раз бога нет — не будет короля!..
Но только вот нутром и носом чую я,
Что подо мной не мёртвая земля! И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее!..
Мне отвечают, что у них такое мнение,
Что меньше «более» у них, а больше «менее».Пустой рюкзак —
Исчезла снедь…
«А с нефтью как?» —
«Да будет нефть!»И нефть пошла! Мы, по болотам рыская,
Не на пол-литру выиграли спор —
Тюмень, Сибирь, земля ханты-мансийская
Сквозила нефтью из открытых пор.Моряк, с которым столько переругано, —
Не помню уж, с какого корабля, —
Всё перепутал и кричал испуганно:
«Земля! Глядите, братики, земля!»И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее,
Мне не поверили, и оставалось мнение,
Что — меньше «более» у нас, а больше «менее»…Но подан знак:
Бурите здесь!
«А с нефтью как?» —
«Да будет нефть!»И бил фонтан и рассыпался искрами,
При свете их я Бога увидал:
По пояс голый, он с двумя канистрами
Холодный душ из нефти принимал.И ожила земля, и помню ночью я
На той земле танцующих людей…
Я счастлив, что, превысив полномочия,
Мы взяли риск — и вскрыли вены ей! Я шлю депеши в центр — из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее,
Что — прочь сомнения, что — есть месторождение,
Что — больше «более» у нас, а меньше «менее»…Так я узнал:
Бог нефти — есть,
И он сказал:
«Да будет нефть!»Депешами не простучался в двери я,
А вот канистры в цель попали, в цвет:
Одну принёс под двери недоверия,
Другую внёс в высокий кабинет.Один чудак из партии геологов
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
«Послал же бог на головы нам олухов!
Откуда нефть — когда кругом тайга?»И шлю депеши в центр из Тюмени я:
Дела идут, всё боле-менее,
Что — прочь сомнения, что — есть месторождение,
Что — больше «более» у нас, а меньше «менее»…Так я узнал:
Бог нефти — есть,
И он сказал:
«Да будет нефть!»
В тот вечер я не пил, не пел —
Я на неё вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
И тот, кто раньше с нею был, —
Он мне грубил, он мне грозил.
А я всё помню — я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: «Не спеши,
Ведь слишком рано!»
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл,
И как-то в осень, и как-то в осень
Иду с дружком, гляжу — стоят,
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
Их было восемь.
Со мною — нож,
решил я: что ж,
Меня так просто не возьмёшь,
Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать?
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
Так было надо.
Но тот, кто раньше с нею был, —
Он эту кашу заварил
Вполне серьёзно, вполне серьёзно.
Мне кто-то на плечи повис,
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!»
Но было поздно.
За восемь бед — один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет —
Я там валялся, я там валялся,
Врач резал вдоль и поперёк,
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!» —
И я держался.
Разлука мигом пронеслась.
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, её — прощаю.
Её, как водится, простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
Не извиняю.
Её, конечно, я простил,
Того, что раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
Я повстречаю!
В этот день мне так не повезло —
Я лежу в больнице как назло,
В этот день все отдыхают,
Пятилетие справляют
И спиртного никогда
В рот не брать торжественно решают.В этот день не свалится никто,
Правда Улановский выпьет сто,
Позабыв былые раны,
Сам Дупак нальёт стаканы
И расскажет, как всегда,
С юмором про творческие планы.В этот день — будь счастлив, кто успел!
Ну, а я бы в этот день вам спел,
В этот день, забыв про тренья,
Нас поздравит Управленье,
Но «Живого» — никогда,
Враз и навсегда
без обсужденья.Идут «Десять дней…» пять лет подряд,
Есть надежда, пойдут и шестой.
Пригнали на «Мать» целый взвод солдат,
Вот только где «Живой»? Но голос слышится: «Так-так-так, —
Не ясно только чей, —
Просмотрит каждый ваш спектакль
Комиссия врачей, ткачей и стукачей».«Антимиры» пять лет подряд
Идут, когда все люди спят,
Но не летят в тартарары
Короткие «Антимиры»
И в сентябри, и в декабри! Прекрасно средь ночной поры
Играются «Антимиры».
И коль артисты упадут —
На смену дети им придут,
Армейский корпус приведут.Спектакль — час двадцать, только вот
Вдруг появился Макинпотт…
Эй, Макинпотт, куда ты прёшь?
Но пасаран, едрёна вошь,
Едрёна вошь, едрёна вошь! Вот пятый сезон позади —
Бис, браво, бис, браво, бис, браво!
Прекрасно, и вдруг — впереди
Канава, канава, канава.Пять лет промокают зады,
На сцене то брызнет, то хлынет,
Но выйдет сухим из воды
Наш зам — сам возьмёт и починит,
Сам зам Улановский туды
Залезет, возьмёт и починит.Бывает, что дым — без огня…
Всё фразы, всё фразы и фразы:
Уже пятый год — раз в три дня
Приказы, приказы, приказы.Громкое «фе»
Выражаю я поэту —
Ведь банкету всё нету.
Я сегодня возьму и пойду в кафе.Послушайте, если банкеты бывают,
Значит это кому-нибудь нужно,
Значит это необходимо,
Чтобы каждый вечер
Хоть у кого-нибудь
Был хоть один банкет.Нынче в МУРе всё в порядке —
Вор сидит, дежурный ходит…
Только что это, ребятки,
На Таганке происходит? На Таганке всё в порядке —
Без единой там накладки:
Пятилео Пятилей
Коллективно отмечают,
Но дежурный докладает:
«В зале вовсе не народ,
А как раз наоборот!»Что вы, дети, что вы, дети!
Видно, были вы в буфете!..
Что вы, дети, ладно, спите!
Протрезвитесь — повторите! Сажусь — боюсь
На гвоздь наткнусь.
Ложусь — боюсь,
Что заножусь, Как долго я буду потом
С занозой кровавой биться,
И позой корявой тревожить
Зоркий главрежев глаз?! Рамзес! Скорей
Поторопись
На юбилей,
Да отоспись! Гляди, там выпьют целый штоф
Без нас, без русских мужиков!
Чего же ждём? Скорей идём! Хоть юбилей, хоть нам и пять,
Пойти бутыль с собою взять?
И хря —
втихаря,
И-их,
на троих,
Э-эх,
это грех!
У-уф, у-уф.
А завтра «Тартюф»,
А мы не заняты!
Уходим под воду
В нейтральной воде.
Мы можем по году
Плевать на погоду,
А если накроют —
Локаторы взвоют
О нашей беде.Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS всё глуше,
глуше.
И ужас режет души
Напополам… И рвутся аорты,
Но наверх — не сметь!
Там слева по борту,
Там справа по борту,
Там прямо по ходу
Мешает проходу
Рогатая смерть! Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS всё глуше,
глуше.
И ужас режет души
Напополам… Но здесь мы на воле,
Ведь это наш мир!
Свихнулись мы, что ли,
Всплывать в минном поле?!
«А ну, без истерик!
Мы врежемся в берег!» —
Сказал командир.Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS всё глуше,
глуше.
И ужас режет души
Напополам… Всплывём на рассвете —
Приказ есть приказ!
А гибнуть во цвете
Уж лучше при свете!
Наш путь не отмечен…
Нам нечем… Нам нечем!..
Но помните нас! Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS всё глуше,
глуше.
И ужас режет души
Напополам… Вот вышли наверх мы…
Но выхода нет!
Вот — полный на верфи!
Натянуты нервы…
Конец всем печалям,
Концам и началам —
Мы рвёмся к причалам
Заместо торпед! Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS всё глуше,
глуше.
И ужас режет души
Напополам… Спасите наши души!
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встаёт у руля сам Крючковский,
На отдых — Федотов Иван.Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги.
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.Доедена банка консервов
И суп из картошки одной —
Всё меньше здоровья и нервов,
Всё больше желанье домой.Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук.
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.Лежали все четверо в лёжку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.На службе он воин заправский
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день: «Друзья!..» Через час: «Дорогие!..» —
«Ребята! — ещё через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас! Забудем про пищу — чего там! —
А вспомним про наш взвод солдат…» —
«Узнать бы, — стал бредить Федотов, —
А что у нас в части едят».И вдруг — не мираж ли, не миф ли? —
Какое-то судно идёт!
К биноклю все сразу приникли:
От судна летел вертолёт.…Окончены все переплёты,
Вновь служат — что, взял, океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан.
Солдат всегда здоров,
Солдат на всё готов,
И пыль, как из ковров,
Мы выбиваем из дорог.
И не остановиться,
И не сменить ноги,
Сияют наши лица,
Сверкают сапоги!
По выжженной равнине —
За метром метр —
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
— На «первый-второй» рассчитайсь!
— Первый-второй…
Первый, шаг вперёд — и в рай!
— Первый-второй…
А каждый второй — тоже герой —
В рай попадёт вслед за тобой.
— Первый-второй.
Первый-второй.
Первый-второй…
А перед нами всё цветёт —
За нами всё горит.
Не надо думать! — с нами тот,
Кто всё за нас решит.
Весёлые — не хмурые —
Вернёмся по домам,
Невесты белокурые
Наградой будут нам!
Всё впереди, а ныне
За метром метр
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
— На «первый-второй» рассчитайсь!
— Первый-второй…
Первый, шаг вперёд — и в рай!
— Первый-второй…
А каждый второй — тоже герой —
В рай попадёт вслед за тобой.
— Первый-второй.
Первый-второй.
Первый-второй…
Сорняков, когда созреют, —
Всякий опасается.
Дураков никто не сеет —
Сами нарождаются.
Снова печь барахлит — тут рублей не жалей…
«Сделай, парень, а то околею!»
Он в ответ: «У меня этих самых рублей —
Я тебе ими бампер обклею».Все заначки с зарплат
В горле узком у вас,
У меня же — «фиат! ,
А по-русскому — ВАЗ.Экономя, купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули».Кандидатскую я защитил без помех —
Всех порадовал темой отменной:
«Об этническом сходстве и равенстве всех
Разномастных существ во Вселенной».
____________________«Так чего же тебе? Хочешь — «Марльборо», «Кент»?»
Он не принял и этого дара:
«У меня, — говорит, — постоянный клиент —
Он бармен из валютного бара».Не в диковинку «Кент»? Разберёмся, браток.
Не по вкусу коньяк и икорка? —
Я снимаю штаны и стою без порток:
«На-ка джинсы — вчера из Нью-Йорка».Он ручонки простёр —
Я брючата отдал.
До чего ж я хитёр:
Угадал, угадал! Ах, не зря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули».Но вернул мне штаны всемогущий блондин,
Бросил в рожу мне, крикнув вдогонку:
«Мне вчера за починку мигалки один
Дал мышиного цвета дублёнку!»Я мерзавец, я хам,
Стыд меня загрызёт!
Сам дублёнку отдам,
Если брат привезёт!.. Ах, зачем я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»? Я на жалость его да на совесть беру,
К человечности тоже взывая:
Мол, замёрзну в пути, простужусь и умру,
И задавит меня грузовая.Этот ВАЗ, «Жигули», этот в прошлом «фиат»
Я с моста Бородинского скину! —
Государственной премии лауреат
Предлагал мне за лом половину.Подхожу скособочась,
Встаю супротив,
Предлагаю: «А хочешь
В кооператив?»Ведь не зря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»!«У меня, — говорит, — две квартиры уже,
Разменяли на Марьину Рощу,
Три машины стоят у меня в гараже:
На меня, на жену да на тёщу».«Друг! Что надо тебе? Я в афёры нырну!
Я по-новой дойду до Берлина!..»
Вдруг сказал он: «Устрой-ка мою… не жену
Отдыхать в санаторий Совмина!»Что мне делать? Шатаюсь,
Сползаю в кювет.
Всё — иду, нанимаюсь
В Верховный Совет… Эх, зазря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»…
Снег удлинил в два раза все столбы,
А ветер сбросил мощь свою со счётов
И не сметает снежные грибы,
Высокие, как шапки звездочётов, Ни с указателей вёрст,
Ни с труб, ни с низеньких кочек,
Как будто насмерть замёрз
И шевельнуться не хочет.
Снег скрипел подо мной,
Поскрипев, затихал,
А сугробы прилечь завлекали.
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал —
Он летел, становясь облаками! И звенела тоска,
Что в безрадостной песне поётся,
Как ямщик замерзал
В той глухой незнакомой степи:
Усыпив, ямщика
Заморозило жёлтое солнце,
И никто не сказал:
«Шевелись, подымайся, не спи!»…Всё стоит на Руси
До макушек в снегу —
Полз, катился, чтоб не провалиться:
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться! Тот ямщик-чудодей
Бросил кнут и — куда ему деться:
Помянул о Христе,
Ошалев от заснеженных вёрст, —
Он, хлеща лошадей,
Мог движеньем и злостью согреться,
Ну, а он в доброте
Их жалел и не бил — и замёрз.…Отраженье своё
Увидал в полынье,
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житиё —
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто?! Надо в прорубь.Хоть душа пропита —
Ей там голой не вытерпеть стужу.
В прорубь надо да в омут,
Но — сам, а не руки сложа!
Пар валит изо рта:
Эк душа моя рвётся наружу,
Выйдет вся — схороните,
Зарежусь — снимите с ножа.Снег кружит над землёй,
Над страною моей, —
Мягко стелет, в запой зазывает…
Ах, ямщик удалой
Пьёт и хлещет коней,
А непьяный ямщик — замерзает.
Смех, веселье, радость —
У него всё было,
Но, как говорится, жадность
Фраера сгубила… У него — и то, и сё,
А ему — всё мало!
Ну, так и накрылось всё,
Ничего не стало.
Сидели пили вразнобой
Мадеру, старку, «зверобой» —
И вдруг нас всех зовут в забой до одного.
У нас стахановец, гагановец,
Загладовец — и надо ведь,
Чтоб завалило именно его.Он в прошлом младший офицер,
Его нам ставили в пример,
Он был, как юный пионер, всегда готов!
И вот он прямо с корабля
Пришёл стране давать угля,
А вот сегодня наломал, как видно, дров.Спустились в штрек, и бывший зэк —
Большого риска человек —
Сказал: «Беда для нас для всех, для всех одна:
Вот раскопаем — он опять
Начнёт три нормы выполнять,
Начнёт стране угля давать, и нам хана.Так чтобы, братцы, не стараться,
А поработаем с прохладцей —
Один за всех и все за одного».
…Служил он в Таллине при Сталине —
Теперь лежит заваленный,
Нам жаль по-человечески его.
Над Шере-метьево
В ноябре третьего —
Метео-условия не те.
Я стою встревоженный,
Бледный, но ухоженный
На досмотр таможенный в хвосте.Стоял сначала, чтоб не нарываться —
Я сам спиртного лишку загрузил,
А впереди шмонали уругвайца,
Который контрабанду провозил.Крест на груди в густой шерсти —
Толпа как хором ахнет:
«За ноги надо потрясти —
Глядишь, чего и звякнет!»И точно: ниже живота —
Смешно, да не до смеху —
Висели два литых креста
Пятнадцатого веку.Ох, как он сетовал:
Где закон? Нету, мол!
Я могу, мол, опоздать на рейс!..
Но Христа распятого
В половине пятого
Не пустили в Буэнос-Айрес.Мы всё-таки мудреем год от года —
Распятья нам самим теперь нужны,
Они богатство нашего народа,
Хотя, конечно, и пережиток старины.А раньше мы во все края —
И надо и не надо —
Дарили лики, жития,
В окладе, без оклада… Из пыльных ящиков косясь
Безропотно, устало,
Искусство древнее от нас,
Бывало, и — сплывало.Доктор зуб высверлил,
Хоть слезу мистер лил,
Но таможник вынул из дупла,
Чуть поддев лопатою,
Мраморную статую —
Целенькую, только без весла.Общупали заморского барыгу,
Который подозрительно притих, —
И сразу же нашли в кармане фигу,
А в фиге — вместо косточки — триптих.«Зачем вам складень, пассажир?
Купили бы за трёшку
В «Берёзке» русский сувенир —
Гармонь или матрёшку!» —«Мир-дружба! Прекратить огонь! —
Попёр он как на кассу. —
Козе — баян, попу — гармонь,
Икону — папуасу!»Тяжело с истыми
Контрабан-дистами!
Этот, что статуи был лишён,
Малый с подковыркою
Цыкнул зубом с дыркою,
Сплюнул — и уехал в Вашингтон.Как хорошо, что бдительнее стало,
Таможня ищет ценный капитал —
Чтоб золотинки с нимба не упало,
Чтобы гвоздок с распятья не пропал! Таскают: кто — иконостас,
Кто — крестик, кто — иконку,
И веру в Господа от нас
Увозят потихоньку.И на поездки в далеко —
Навек, бесповоротно —
Угодники идут легко,
Пророки — неохотно.Реки льют потные!
Весь я тут, вот он я —
Слабый для таможни интерес.
Правда возле щиколот
Синий крестик выколот,
Но я скажу, что это — Красный Крест.Один мулла триптих запрятал в книги.
Да, контрабанда — это ремесло!
Я пальцы сжал в кармане в виде фиги —
На всякий случай, чтобы пронесло.Арабы нынче — ну и ну! —
Европу поприжали,
А мы в «шестидневную войну»
Их очень поддержали.Они к нам ездят неспроста —
Задумайтесь об этом! —
И возят нашего Христа
На встречу с Магометом.…Я пока здесь ещё,
Здесь моё детищё,
Всё моё — и дело, и родня!
Лики — как товарищи —
Смотрят понимающе
С почерневших досок на меня.Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу,
Разденут — стыд и срам! — при всех святых,
Найдут: в мозгу туман, в кармане фигу,
Крест на ноге — и кликнут понятых! Я крест сцарапывал, кляня
Судьбу, себя — всё вкупе,
Но тут вступился за меня
Ответственный по группе.Сказал он тихо, делово —
Такого не обшаришь:
Мол, вы не трогайте его
(Мол, кроме водки — ничего) —
Проверенный, наш товарищ!
Мне в ресторане вечером вчера
Сказали с юморком и с этикетом,
Мол киснет водка, выдохлась икра
И что у них учёный по ракетам.И, многих помня с водкой пополам,
Не разобрав, что плещется в бокале,
Я, улыбаясь, подходил к столам
И отзывался, если окликали.Вот он — надменный, словно Ришелье,
Почтенный, словно Папа в старом скетче, —
Но это был директор ателье,
И не был засекреченный ракетчик.Со мной гитара, струны к ней в запас,
И я гордился тем, что тоже в моде:
К науке тяга сильная сейчас,
Но и к гитаре тяга есть в народе.Я выпил залпом и разбил бокал —
Мгновенно мне гитару дали в руки, —
Я три своих аккорда перебрал,
Запел и запил — от любви к науке.И, обнимая женщину в колье
И сделав вид, что хочет в песни вжиться,
Задумался директор ателье —
О том, что завтра скажет сослуживцам.Я пел и думал: вот икра стоит,
А говорят — кеты не стало в реках;
А мой учёный где-нибудь сидит
И мыслит в миллионах и парсеках… Он предложил мне где-то на дому,
Успев включить магнитофон в портфеле:
«Давай дружить домами!» Я ему
Сказал: «Давай. Мой дом — твой Дом моделей».И я нарочно разорвал струну,
И, утаив, что есть запас в кармане,
Сказал: «Привет! Зайти не премину.
Но только если будет марсианин».Я шёл домой — под утро, как старик, —
Мне под ноги катились дети с горки,
И аккуратный первый ученик
Шёл в школу получать свои пятёрки.Ну что ж, мне поделом и по делам —
Лишь первые пятёрки получают…
Не надо подходить к чужим столам
И отзываться, если окликают.
Мы все живём как будто, но
Не будоражат нас давно
Ни паровозные свистки,
Ни пароходные гудки.
Иные — те, кому дано, —
Стремятся вглубь — и видят дно,
Но — как навозные жуки
И мелководные мальки… А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые, на излёте,
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу: кто — в могиле, кто — в почёте.Другие не заметили,
А мы — так увернулись,
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.Средь суеты и кутерьмы
Ах как давно мы не прямы:
То гнёмся бить поклоны впрок,
А то — завязывать шнурок…
Стремимся вдаль проникнуть мы,
Но даже светлые умы
Всё излагают между строк —
У них расчёт на долгий срок… Стремимся мы подняться ввысь —
Ведь думы наши поднялись,
И там парят они, легки,
Свободны, вечны, высоки.
И так нам захотелось ввысь,
Что мы вчера перепились —
И горьким думам вопреки
Мы ели сладкие куски… Открытым взломом, без ключа,
Навзрыд об ужасах крича,
Мы вскрыть хотим подвал чумной,
Рискуя даже головой.
И трезво, а не сгоряча
Мы рубим прошлое сплеча,
Но бьём расслабленной рукой,
Холодной, дряблой — никакой.Приятно сбросить гору с плеч,
И всё на божий суд извлечь,
И руку выпростать дрожа,
И показать: в ней нет ножа,
Не опасаясь, что картечь
И безоружных будет сечь.
Но нас, железных, точит ржа
И психология ужа.А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые, на излёте,
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу: кто — в могиле, кто — в почёте.Другие не заметили,
А мы — так увернулись,
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.
Слухи по России верховодят
И со сплетней в терции поют.
Ну, а где-то рядом с ними ходит
Правда, на которую плюют.