Владимир Маяковский - стихи про уху

Найдено стихов - 5

Владимир Маяковский

Лезьте в глаза, влетайте в уши

Лезьте в глаза, влетайте в уши слова вот этих лозунгов и частушекЗнай
о счастии своем.
Не сиди, как лодырь.
Мчи
купить себе
заем
нынешнего года.
Пользу
в нынешнем году
торопитесь взвесить.
Деньги
вам
процент дадут
ровно рубль
на десять.
Зря копейку не пропей-ка.
— Что с ней делать? — спро́сите.
В облигации
копейка
в непрерывном росте.
Про заем
несется гул,
он-де
к общей выгоде,
выиграв
себе
деньгу,
вы
хозяйство двигаете.
Выше,
звонче голос лей,
в небе
надо
высечь:
выигрыш
от ста рублей
до
полсотни тысяч.
Чуть наступят тиражи —
не волнуйся,
не дрожи.
Говорил
про наш тираж
с человеком
сведущим:
ра́з не взял —
не падай в раж,
выиграешь
в следующем.
Тыщу выиграл
и рад,
от восторга млею.
Ходят фининспектора,
обложить не смеют.
По заводам
лети,
песенная строчка:
если
купит коллектив,
то ему
рассрочка.
Как рассрочили
платеж
на четыре месяца —
по семье
пошел галдеж:
все
с восторга бесятся.
Шестьдесят копеек есть,
дальше
дело знаемо:
в коллектив спешите внесть
в счет
покупки займа.
Чтоб потом не плакать
год,
не расстроить нервы вам,
покупайте
с массой льгот
до
апреля первого.
В одиночку
и вдвоем
мчи
сквозь грязь
и лужицы.
Это —
лучший заем
для советских служащих.
Пойте,
в тыщу уст оря,
радостно и пылко,
что заем
для кустаря —
прибыль
и копилка.
Лучших займов
в мире нет.
Не касаясь прочего,
он
рассчитан
по цене
на карман рабочего.

Владимир Маяковский

Лезьте в глаза, влетайте в уши слова вот этих лозунгов и частушек

Знай
  о счастии своем.
Не сиди, как лодырь.
Мчи
  купить себе
        заем
нынешнего года.
Пользу
   в нынешнем году
торопитесь взвесить.
Деньги
   вам
     процент дадут
ровно рубль
     на десять.
Зря копейку не пропей-ка.
— Что с ней делать? — спро́сите.
В облигации
     копейка
в непрерывном росте.
Про заем
    несется гул,
он-де
      к общей выгоде,
выиграв
    себе
      деньгу,
вы
 хозяйство двигаете.
Выше,
   звонче голос лей,
в небе
  надо
     высечь:
выигрыш
    от ста рублей
до
 полсотни тысяч.
Чуть наступят тиражи —
не волнуйся,
     не дрожи.
Говорил
   про наш тираж
с человеком
     сведущим:
ра́з не взял —
      не падай в раж,
выиграешь
     в следующем.
Тыщу выиграл
      и рад,
от восторга млею.
Ходят фининспектора,
обложить не смеют.
По заводам
     лети,
песенная строчка:
если
  купит коллектив,
то ему
   рассрочка.
Как рассрочили
         платеж
на четыре месяца —
по семье
   пошел галдеж:
все
  с восторга бесятся.
Шестьдесят копеек есть,
дальше
   дело знаемо:
в коллектив спешите внесть
в счет
      покупки займа.
Чтоб потом не плакать
            год,
не расстроить нервы вам,
покупайте
     с массой льгот
до
 апреля первого.
В одиночку
     и вдвоем
мчи
  сквозь грязь
         и лужицы.
Это —
   лучший заем
для советских служащих.
Пойте,
   в тыщу уст оря,
радостно и пылко,
что заем
    для кустаря —
прибыль
    и копилка.
Лучших займов
      в мире нет.
Не касаясь прочего,
он
 рассчитан
     по цене
на карман рабочего.
1927 г.

Владимир Маяковский

«Телевоксы»? Что такое?

Инженером Уэнслеем построен человек-автомат, названный «Телевокс». В одном из отелей Нью-Йорка состоялся на днях бал, на котором прислуживали исключительно автоматы.
Из газет.С новым бытом!
Ну и фокусы:
по нью-йоркским нарпитам
орудуют —
       «Телевоксы».
Должен сознаться,
ошарашен весь я:
что это за нация?
или
 что за профессия?
Янки увлекся.
Ну и мошенники! —
«Те-ле-воксы»
не люди
    а машинки.
Ни губ,
   ни глаз
      и ни малейших
признаков личны́х.
У железных леших
одно
    ухо
      огромной величины.
В это
    ухо
что хочешь бухай.
Каждый
      может
      наговориться до́сыта.
Зря
 ученьем
        себя не тираньте.
Очень просто
изъясняться       на их эсперанте*.«До
 ре
      ми» —
это значит —
      — «Посудой греми!
Икру!
     Каравай!
Крой, накрывай».
Машина подходит
       на паре ножек,
выкладывает вилку,
           ложку
             и ножик.
Чисто с машиной.
       Это не люди!
На ложку
       для блеску
           плевать не будет.
«Фа
 соль
      ля,
соль
 ля
   си» —
то есть —
    «аппетиту для
гони рюмашку
      и щи неси».
Кончил.
      Благодарствую.
          «Си
            до» —
вытираю нос,
      обмасленный от съедания.
«Си — до» —
      это значит —
            до
свиданья.
«Телевокс» подает перчатки —
             «Прощай».
Прямо в ухо,
        природам на́зло,
кладу
     ему
       пятачок на чай…
Простите —
       на смазочное масло.
Обесславлен бог сам
этим «Телевоксом».
Брось,
   «творец»,
          свои чины;
люди
     здесь сочинены:
в ноздри
       вставив
       штепселя,
ходят,
     сердце веселя.
Экономия.    НОТ*.Лафа с автоматом:
ни — толкнет,
ни — обложит матом.
«Телевокс»
    развосторжил меня.
С детства
    к этой идее влекся.
О, скольких
       можно
          упразднить,
             заменя
добросовестным «Телевоксом».
Взять, например,
       бокс, —
рожа
    фонарями зацвела.
Пускай
   «Телевокса»
          дубасит «Телевокс» —
и зрелище,
    и морда цела.
Слушатели спят.
          Свернулись калачиком.
Доклады
       годами
          одинаково льются.
Пустить бы
    «Телевокс»
            таким докладчиком
и про аборт,
       и о культурной революции.
Поставь «Телевоксы» —
          и,
              честное слово,
исчезнет
      бюрократическая язва.
«Телевоксы»
        будут
       и согласовывать
и, если надо,
        увязывать.
И
   совершенно достаточно
одного «Телевокса» поджарого —
и мир
     обеспечен
         лирикой паточной
под Молчанова
         и
           под Жарова.
«Телевокс» — всемогущий.
              Скажите —
                  им
кто не заменим?
Марш, внешторговцы,
         в Нью-Йорк-Сити.
От радости
    прыгай,
          сердце-фокс.
Везите,
   везите,
      везите
изумительный «Телевокс»!
1928 г.

Владимир Маяковский

Москва — Кенигсберг

Проезжие — прохожих реже.
Еще храпит Москва деляг.
Тверскую жрет,
        Тверскую режет
сорокасильный «Каделяк».
Обмахнуло
     радиатор
          горизонта веером.
— Eins!
   zwei!
     drei! —
        Мотора гром.
В небо дверью —
аэродром.
Брик.
   Механик.
        Ньюбо́льд.
             Пилот.
Вещи.
   Всем по пять кило.
Влезли пятеро.
Земля попятилась.
Разбежались дорожки —
            ящеры.
Ходынка
     накрылась скатертцей.
Красноармейцы,
        Ходынкой стоящие,
стоя ж —
    назад катятся.
Небо —
   не ты ль?..
        Звезды —
           не вы ль это?!
Мимо звезды́
      (нельзя без виз)!
Навылет небу,
       всему навылет,
пали́ —
   земной
       отлетающий низ!
Развернулось солнечное
это.
И пошли
    часы
       необычайниться.
Города́,
   светящиеся
        в облачных просветах.
Птица
   догоняет,
       не догнала —
             тянется…
Ямы воздуха.
      С размаха ухаем.
Рядом молния.
       Сощурился Ньюбо́льд
Гром мотора.
      В ухе
        и над ухом.
Но не раздраженье.
         Не боль.
Сердце,
    чаще!
Мотору вторь.
Слились сладчайше
я
 и мотор:
«Крылья Икар
в скалы низверг,
чтоб воздух-река
тек в Кенигсберг.
От чертежных дел
седел Леонардо,
чтоб я
   летел,
куда мне надо.
Калечился Уточкин,
чтоб близко-близко,
от солнца на чуточку,
парить над Двинском.
Рекорд в рекорд
вбивал Горро́,
чтобы я
    вот —
этой тучей-горой.
Коптел
   над «Гномом»
Юнкерс и Дукс,
чтоб спорил
      с громом
моторов стук».
Что же —
    для того
       конец крылам Ика́риным,
человечество
      затем
        трудом заводов никло, —
чтобы этакий
      Владимир Маяковский,
                барином,
Кенигсбергами
      распархивался
            на каникулы?!
Чтобы этакой
      бесхвостой
           и бескрылой курице
меж подушками
        усесться куце?!
Чтоб кидать,
      и не выглядывая из гондолы,
кожуру
   колбасную —
         на города и долы?!.
Нет!
  Вылазьте из гондолы, плечи!
100 зрачков
     глазейте в каждый глаз!
Завтрашнее,
     послезавтрашнее человечество,
мой
  неодолимый
        стальнорукий класс, —
я
 благодарю тебя
         за то,
           что ты
              в полетах
и меня,
   слабейшего,
        вковал своим звеном.
Возлагаю
    на тебя —
        земля труда и пота —
горизонта
     огненный венок.
Мы взлетели,
      но еще — не слишком.
Если надо
    к Марсам
        дуги выгнуть —
сделай милость,
        дай
          отдать
            мою жизнишку.
Хочешь,
    вниз
      с трех тысяч метров
               прыгну?!

Владимир Маяковский

Хулиган (Республика наша в опасности…)

Республика наша в опасности.
              В дверь
лезет
   немыслимый зверь.
Морда матовым рыком гулка́,
лапы —
    в кулаках.
Безмозглый,
      и две ноги для ляганий,
вот — портрет хулиганий.
Матроска в полоску,
          словно леса́.
Из этих лесов
       глядят телеса.
Чтоб замаскировать рыло мандрилье,
шерсть
   аккуратно
        сбрил на рыле.
Хлопья пудры
       («Лебяжьего пуха»!),
бабочка-галстук
        от уха до уха.
Души не имеется.
        (Выдумка бар!)
В груди —
     пивной
         и водочный пар.
Обутые лодочкой
качает ноги водочкой.
Что ни шаг —
враг.
— Вдрызг фонарь,
         враги — фонари.
Мне темно,
      так никто не гори.
Враг — дверь,
       враг — дом,
враг —
   всяк,
      живущий трудом.
Враг — читальня.
        Враг — клуб.
Глупейте все,
      если я глуп! —
Ремень в ручище,
        и на нем
повисла гиря кистенем.
Взмахнет,
     и гиря вертится, —
а ну —
   попробуй встретиться!
По переулочкам — луна.
Идет одна.
     Она юна.
— Хорошенькая!
        (За́ косу.)
Обкрутимся без загсу! —
Никто не услышит,
         напрасно орет
вонючей ладонью зажатый рот.
— Не нас контрапупят —
            не наше дело!
Бежим, ребята,
       чтоб нам не влетело! —
Луна
   в испуге
       за тучу пятится
от рваной груды
        мяса и платьица.
А в ближней пивной
          веселье неистовое.
Парень
    пиво глушит
          и посвистывает.
Поймали парня.
        Парня — в суд.
У защиты
     словесный зуд:
— Конечно,
     от парня
         уйма вреда,
но кто виноват?
        — Среда.
В нем
   силу сдерживать
           нет моготы.
Он — русский.
       Он —
          богатырь!
— Добрыня Никитич!
          Будьте добры,
не трогайте этих Добрынь! —
Бантиком
     губки
        сложил подсудимый.
Прислушивается
        к речи зудимой.
Сидит
   смирней и краше,
чем сахарный барашек.
И припаяет судья
        (сердобольно)
«4 месяца».
      Довольно!
Разве
   зверю,
      который взбесится,
дают
   на поправку
         4 месяца?
Деревню — на сход!
          Собери
              и при ней
словами прожги парней!
Гуди,
  и чтоб каждый завод гудел
об этой
    последней беде.
А кто
   словам не умилится,
тому
   агитатор —
        шашка милиции.
Решимость
      и дисциплина,
             пружинь
тело рабочих дружин!
Чтоб, если
     возьмешь за воротник,
хулиган раскис и сник.
Когда
   у больного
        рука гниет —
не надо жалеть ее.
Пора
   топором закона
           отсечь
гнилые
    дела и речь!