Из гроба твой стих нам гремит,
Поэт, опочивший так рано.
Воздушный корабль твой летит
‘По синим волнам океана’. Всегда твоя песня жива,
И сладки, как звуки органа,
Твои золотые слова:
‘По синим волнам океана’. И музыку кто-то творит
Для песни певца-великана,
И музыка та говорит:
‘По синим волнам океана’. И, вызвав обдуманных нот
Аккорды из струн фортепьяно,
Садится она и поет:
‘По синим волнам океана’, И глаз ее светлых эмаль,
Мне кажется, дымку тумана
Пронзая, кидается вдаль —
‘По синим волнам океана’, И, думами, думами полн,
Дрожу я, как в миг урагана
Бросаемый бурею челн
‘По синим волнам океана’. И вместе с певицей тогда
Я рад бы без цели и плана
Умчаться бог знает куда
‘По синим волнам океана’
Взгляните, как льется, как вьется она —
Красивая, злая, крутая волна!
Это мчится Ореланна,
Величава, глубока,
Шибче, шибче — и близка
К черной бездне Океана.
Бурлит и ревет Океан — великан, —
Гроза на хребте, на плечах ураган;
Вздулся — высится приливом,
Горы волн шумя крутит —
Будет схватка: он сердит,
И река полна порывом. Летит в Океан Ореланна стрелой —
И вот налетела, рвет волны волной,
Где ж победа? где уклонка?
Ты нейдешь назад, река,
Ты упряма и дика!
Бейся, бейся, амазонка! Свое взяла сила: река не сдалась
И в грудь Океану, как жалко, впилась.
Уязвлен боец огромной
Захрипел и застонал;
Тише, тише — и помчал
Волны с жалобою томной.
Воздуха чистого в легком дыхании
Мне твоей поступи веянье слышится;
На море, белой волны колыхании
Все мне волна твоих персей колышется,
Тополя стройного в лиственном шелесте
Чудится топот твой нежный, таинственный, —
В целой природе твои только прелести
Я созерцаю, о друг мой единственный.
Ты — мое сердце в полудне высокое,
Месяц серебряный, звездочка скромная;
Ты — моя радость и горе глубокое,
День мой блестящий и ночь моя темная.
Взгляни, как высится прекрасно
Младой прельстительницы грудь!
Ее ты можешь в неге страстной
Кольцом объятий обогнуть,
Но и орла не могут взоры
Сквозь эти жаркие затворы
Пройти и в сердце заглянуть.
О, там — пучина; в чудном споре
С волной там борется волна,
И необъятно это море,
Неизмерима глубина.
Там блещут искры золотые, Но мрак и гибель в глубине,
Там скрыты перлы дорогие,
И спят чудовища на дне.
Те искры — неба отраженье,
Алмазных звезд отображенье
На хрустале спокойных вод:
Возникнет страсти дуновенье —
Взмутится тишь, пойдет волненье,
И милый блеск их пропадет.
Те перлы — в сумраке витают,
Никем незримы, лишь порой
Из мрака вызваны грозой
Они в мир светлый выступают,
Блестят в очах и упадают
Любви чистейшею слезой;
Но сам не пробуй, дерзновенный,
Ты море темное рассечь
И этот жемчуг драгоценный
Из бездны сумрачной извлечь!
Нет, трещины своей судьбины!
Страшись порывом буйных сил
Тревожит таинство пучины,
Где тихо дремлет крокодил! Когда ж, согрев мечту родную
И мысля сладко отдохнуть,
Ты склонишь голову младую
На эту царственную грудь,
И слыша волн ее движенье,
Закроешь очи жарким сном,
То знай, что это усыпленье
На зыбком береге морском.
Страшись: прилив быть может хлынет;
Тогда тебя, мой сонный челн,
Умчит порыв нежданных волн,
И захлестнет, и опрокинет!
Игриво поверхность земли рассекая,
Волнуясь и пенясь, кипя и сверкая,
Хрустальные реки текут в океан,
Бегут, ниспадают по склону земному
В бездонную пасть к великану седому,
И их поглощает седой великан.
О, как разновиден их бег своенравный!
Та мчится угрюмо под тенью дубравной,
А эта — широкой жемчужной стеной
Отважно упала с гранитной вершины
И стелется лёгкой, весёлой волной,
Как светлая лента по персям долины
Здесь дикий поток, весь — лишь пена и прах.
Дрожит и вздувает хребет серебристой,
Упорствует в схватке с оградой кремнистой
И мучится, сжатый в крутых берегах.
Там речка без битвы напрасной м трудной
Преграды обходит покорной дугой
И чистого поля ковёр изумрудной,
Резвясь, огибает алмазной каймой,
И дальше — спокойно, струёю безмолвной,
Втекла в многовидный, шумливый поток:
Взыграл многоводной, в строптивые волны
Взял милые капли и в море повлёк.
Там катятся реки, и в дольнем теченье
Не общий удел им природою дан;
Но там — их смыкает одно назначенье:
Но там их приемлет один океан!
Отовсюду объятый равниною моря,
Утес гордо высится, — мрачен, суров,
Незыблем стоит он, в могуществе споря
С прибоями волн и с напором веков.
Валы только лижут могучего пяты;
От времени только бразды вдоль чела;
Мох серый ползет на широкие скаты,
Седая вершина — престол для орла. Как в плащ исполин весь во мглу завернулся
Поник, будто в думах, косматой главой;
Бесстрашно над морем всем станом нагнулся
И грозно нависнул над бездной морской.
Вы ждете — падет он — не ждите паденья!
Наклонно он стал, чтобы сверху взирать
На слабые волны с усмешкой презренья
И смертного взоры отвагой пугать. Он хладен, но жар в нем закован природный:
Во дне чудодейства зиждительных сил
Он силой огня — сын огня первородный —
Из сердца земли мощно выдвинут был!
Взлетел и застыл он твердыней гранита.
Ему не живителен солнечный луч;
Для нег его грудь вековая закрыта;
И дик и угрюм он: зато он могуч! Зато он неистовой радостью блещет,
Как ветры помчатся в разгульный свой путь,
Когда в него море бурунами блещет
И прыгает жадно гиганты на грудь.
Вот молнии пламя над ним засверкало.
Перун свой удар ему в сердце нанес —
Что ж? — огненный змей изломил свое жало,
И весь невредимый хохочет утес.
В ризе святости и славы,
Опоясан стариной,
Старец — Киев предо мной
Возблистал золотоглавый.
Здравствуй, старец величавый!
Здравствуй, труженик святой!
Здравствуй, Днепр — поитель дивной
Незабвенной старины!
Чу! На звон твоей струны
Сердце слышит плеск отзывной,
Удалой, многоразливной
Святославоской волны.
Здесь Владимир кругом тесным
Сыновей своих сомкнул
И хоругви развернул,
И наитьем полн небесным,
Здесь, под знамением крестным,
В Днепр народ свой окунул. Днепр — Перуна гроб кровавый,
Путь наш к грекам! Не в тебе ль
Русской славы колыбель?
Семя царственной державы,
Пелена народной славы,
Наша крёстная купель? Ты спешишь в порыве смелом
Краю северному в честь,
О делах его дать весть
Полдня сладостным пределам,
И молву о царстве белом
К морю чёрному принесть.
И красуясь шириною
Ладии носящих вод,
Ты свершаешь влажный ход
Говорливою волною,
Под стремглавной крутизною
Гордых киевских высот. Цвесть, холмы счастливые, небо вам дозволило,
Славу вам навеяло;
Добрая природа вас возвела и всходила,
Взнежила, взлелеяла;
Насадила тополи, дышит милой негою,
Шепчет сладкой тайною,
Веет ароматами над златобрегою
Светлою Украиною.
Брег заветный! Взыскан ты милостью небесною,
Дланию всесильною:
Каждый шаг означен здесь силою чудесною,
Жизнью безмогильною.
Руси дети мощные! Ополчимся ж, верные,
На соблазны битвою
И сойдём в безмолвии в глубины пещерные
С тёплою молитвою!
От грусти-злодейки, от черного горя
В волненье бежал я до Черного моря
И воздух в пути рассекал как стрела,
Злодейка догнать беглеца не могла.
Домчался я, стали у берега кони,
Зачуяло сердце опасность погони…
Вот, кажется, близко, настигнет, найдет
И грудь мою снова змеей перевьет. Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,
И тени негусты олив и каштанов.
Где скроюсь, когда после яркого дня
Так ярко луна озаряет меня;
Когда, очарованный ночи картиной,
Бессонный, в тиши, над прибрежной стремниной
Влачу я мечтой упоенную лень
И, малый, бросаю огромную тень?
Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,
Уйду ль погрузиться в соленые волны?
Тоска меня сыщет, и в море она
Поднимется мутью с песчаного дна.
Пущусь ли чрез море? — На бреге Тавриды
Она меня встретит, узнает, займет
И больно в глубоких объятьях сожмет. Страшусь… Но доселе ехидны сердечной
Не чувствуя жала, свободный, беспечный,
Смотрю я на южный лазоревый свод,
На лоно широко раскинутых вод
И, в очи небес устремив свои очи,
Пью сладостный воздух серебряной ночи . Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?
Помедли, беглец возвратится домой.
Постой, пред тобою минутный изменник,
Приду к тебе сам я -и снова твой пленник,
В груди моей светлого юга красу
Как новую пищу тебе принесу
И с новою в сердце скопившейся силой
Проснусь для страданья, для песни унылой. А ныне, забывший и песни и грусть,
Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,
Смотрю на волнистую грудь исполина
И волн его говор твержу наизусть.
Кудри девы-чародейки,
Кудри — блеск и аромат,
Кудри — кольца, струйки, змейки,
Кудри — шелковый каскад!
Вейтесь, лейтесь, сыпьтесь дружно,
Пышно, искристо, жемчужно!
Вам не надобен алмаз:
Ваш извив неуловимый
Блещет краше без прикрас,
Без перловой диадемы;
Только роза — цвет любви,
Роза — нежности эмблема —
Красит роскошью эдема
Ваши мягкие струи.
Помню прелесть пирной ночи, —
Живо помню я, как вы,
Задремав, чрез ясны очи
Ниспадали с головы;
В ароматной сфере бала,
При пылающих свечах,
Пышно тень от вас дрожала
На груди и на плечах;
Ручка нежная бросала
Вас небрежно за ушко,
Грудь у юношей пылала
И металась высоко.
Мы, смущенные, смотрели, —
Сердце взорами неслось,
Ум тускнел, уста немели,
А в очах сверкал вопрос:
«Кто ж владелец будет полный
Этой россыпи златой?
Кто-то будет эти волны
Черпать жадною рукой?
Кто из нас, друзья-страдальцы,
Будет амвру их впивать,
Навивать их шелк на пальцы,
Поцелуем припекать,
Мять и спутывать любовью
И во тьме по изголовью
Беззаветно рассыпать?»Кудри, кудри золотые,
Кудри пышные, густые —
Юной прелести венец!
Вами юноши пленялись,
И мольбы их выражались
Стуком пламенных сердец;
Но, снедаемые взглядом
И доступны лишь ему,
Вы ручным бесценным кладом
Не далися никому:
Появились, порезвились —
И, как в море вод хрусталь,
Ваши волны укатились
В неизведанную даль!
Недавно, странник кругосветный,
Ты много, много мне чудес
Представил в грамотке приветной
Из-под тропических небес.
Всё отразилось под размахом
Разумно-ловкого пера:
Со всею прелестью и страхом
Блестящих волн морских игра,
Все переломы, перегибы,
И краска пышных облаков,
И птичий взлет летучей рыбы,
И быт пролетный моряков,
Востока пурпур и заката
И звезд брильянтовая пыль,
Живое веянье пассата
И всемертвящий знойный штиль.
За эти очерки в отплату
Хотел бы я, свой кончив путь
И возвратясь теперь, собрату
Представить также что-нибудь.
Оставив невскую столицу,
Я тоже съездил за границу,
Но, тронув море лишь слегка,
Я, как медведь гиперборейской,
Чужой средь сферы европейской,
На всё смотрел издалека.
Я видел старые громады
Альпийских гор во весь их рост,
В странах заоблачных каскады,
И Сен-Готард, и Чертов мост.
Кому же новость — эти горы?
Я видел их картинный строй,
Уступы, выступы, упоры;
Чрез целый горизонт порой,
Игрой всех красок теша взоры,
Тянулись в блеске их узоры —
Казалось, в небе пир горой…
Но что сказать о них? Спокойны
Подъяты в ужас высоты;
В венце снегов, они достойны
Благоговейной немоты.
К сравненьям мысли простираю…
Но что мне взять в подобье им
Пред тем, кто, бурями носим,
Ходил в морях от края к краю?
Я соблазняюсь и дерзаю
Прибегнуть к образам морским:
Гора с горой в размерах споря
И снежной пенясь белизной,
Вдали являлась предо мной
В твердыню сжавшегося моря
Окаменелою волной,
Как будто, ярой мощи полны,
Всплеснулись к небу эти волны,
И, поглощая прах и пыль,
Сквозь тучи хлынув в высь лазури,
Оцепенели чада бури,
И вдруг сковал их вечный штиль,
И, не успев упасть, нависли
В пространстве, — над скалой скала
И над горой гора, как мысли,
Как тени божьего чела.
И се: он вывел свой народ.
За ним египетские кони,
Гром колесниц и шум погони;
Пред ним лежит равнина вод;
И, осуждая на разлуку
Волну с волною, над челом
Великий вождь подъемлет руку
С её властительным жезлом.
И море, вспенясь и отхлынув,
Сребром чешуйчатым звуча,
Как зверь, взметалось, пасть раздвинув,
Щетиня гриву и рыча,
И грудь волнистую натужа,
Ища кругом — отколь гроза?
Вдруг на неведомого мужа
Вперило мутные глаза —
И видит: цепь с народа сбросив,
Притёк он, светел, к берегам,
Могущ, блистающ, как Иосиф,
И бога полн, как Авраам;
Лик осин венцом надежды,
И огнь великий дан очам;
Не зыблет ветр его одежды;
Струёю тихой по плечам
Текут власы его льняные,
И чудотворною рукой
Подъят над бездною морской
Жезл, обращавшийся во змия…
То он! — и воплем грозный вал,
Как раб, к ногам его припал.
Тогда, небесной мощи полный,
Владычным оком он блеснул,
И моря трепетные волны
Жезлом разящим расхлестнул,
И вся пучина содрогнулась,
И в смертном ужасе она,
И застонав, перевернулась…
И ветер юга, в две стены,
И с той, и с этой стороны
Валы ревущие спирая,
Взметал их страшною грядой,
И с бурным воем, в край из края
Громаду моря раздирая,
Глубокой взрыл её браздой,
И волны, в трепете испуга,
Стеня и подавляя стон,
Взирают дико с двух сторон,
Отодвигаясь друг от друга,
И средь разрытой бездны вод
Вослед вождю грядёт народ;
Грядёт — и тихнет волн тревога.
И воды укрощают бой,
Впервые видя пред собой
Того, который видел бога.
Погоня вслед, но туча мглы
Легла на вражеские силы:
Отверзлись влажные могилы;
Пучина сдвинулась; валы,
Не видя царственной угрозы,
Могущей вспять их обратить,
Опять спешат совокупить
Свои бушующие слёзы,
И, с новым рёвом торжества,
Вступя в стихийные права,
Опять, как узнанные братья,
Друг к другу ринулись о объятья
И, жадно сдвинув с грудью грудь,
Прияли свой обычный путь.
И прешед чрез рябь морскую,
И погибель зря врагов,
Песнь возносит таковую
Сонм израильских сынов:
«Воспоём ко господу:
Славно бо прославился!
Вверг он в море бурное
И коня и всадника.
Бысть мне во спасение
Бог мой — и избавися.
Воспоём к предвечному:
Славно бо прославился!
Кто тебе равным, о боже, поставлен?
Хощешь — и бурей дохнут небеса,
Море иссохнет — буди прославлен!
Дивен во славе творяй чудеса!
Он изрёк — и смерть готова.
Кто на спор с ним стать возмог?
Он могущ; он — брани бог;
Имя вечному — Егова.
Он карающ, свят и благ;
Жнёт врагов его десница;
В бездне моря гибнет враг,
Тонут конь и колесница;
Он восхощет — и средь вод
Невредим его народ.
Гром в его длани; лик его ясен;
Солнце и звёзды — его словеса;
Кроток и грозен, благ и ужасен;
Дивен во славе творяй чудеса!»
И в веселии великом
Пред женами Мариам,
Оглашая воздух кликом,
Ударяет по струнам,
В славу божьего закона,
Вещим разумом хитра —
Мужа правды — Аарона
Вдохновенная сестра.
Хор гремит; звенят напевы;
«Бог Израиля велик!»
Вторят жёны, вторят девы,
Вторят сердце и язык:
«Он велик!»
А исполненный святыни,
Внемля звукам песни сей,
В предлежащие пустыни
Тихо смотрит Моисей.
Не широки, не глубоки
Крыма водные потоки,
Но зато их целый рой
Сброшен горною стеной,
И бегут они в долины,
И через камни и стремнины
Звонкой прыгают волной,
Там виясь в живом узоре,
Там теряясь между скал
Или всасываясь в море
Острее змеиных жал.
Смотришь: вот — земля вогнулась
В глубину глухим котлом,
И растительность кругом
Густо, пышно развернулась.
Чу! Ключи, ручьи кипят, —
И потоков быстрых змейки
Сквозь подземные лазейки
Пробираются, шипят;
Под кустарников кудрями
То скрываются в тени,
То блестящими шнурами
Меж зелеными коврами
Передернуты они,
И, открыты лишь частями,
Шелковистый режут дол
И жемчужными кистями
Низвергаются в котел. И порой седых утесов
Расплываются глаза,
И из щелей их с откосов
Брызжет хладная слеза;
По уступам вперехватку,
Впересыпку, вперекатку,
Слезы те бегут, летят,
И снопами водопад,
То вприпрыжку, то вприсядку,
Бьет с раската на раскат;
То висит жемчужной нитью, То ударив с новой прытью,
Вперегиб и вперелом,
Он клубами млечной пены
Мылит скал крутые стены,
Скачет в воздух серебром,
На мгновенье в безднах вязнет
И опять летит вперед,
Пляшет, отпрысками бьет,
Небо радугами дразнит,
Сам себя на части рвет.
Вам случалось ли от жажды
Умирать и шелест каждый
Шопотливого листка,
Трепетанье мотылька,
Шум шагов своих тоскливых
Принимать за шум в извивах
Родника иль ручейка?
Нет воды! Нет мер страданью;
Смерть в глазах, а ты иди
С пересохшею гортанью,
С адским пламенем в груди!
Пыльно, — душно, — зной, — усталость!
Мать-природа! Где же жалость?
Дай воды! Хоть каплю! — Нет!
Словно высох целый свет.
Нет, поверьте, нетерпеньем
Вы не мучились таким,
Ожидая, чтоб явленьем
Вас утешила своим
Ваша милая: как слабы
Те мученья! — И когда бы
В миг подобный вам она
Вдруг явилась, вся полна
Красоты и обаянья,
Неги, страсти и желанья,
Вся готовая любить, —
Вмиг сей мыслью, может быть,
Вы б исполнились единой:
О, когда б она Ундиной
Или нимфой водяной
Здесь явилась предо мной!
И ручьями б разбежалась
Шелковистая коса,
И на струйки бы распалась
Влажных локонов краса,
И струи те, пробегая
Через свод ее чела
Слоем водного стекла,
И чрез очи ниспадая,
Повлекли б и из очей
Охлажденных слез ручей,
И потом две водных течи
Справа, слева и кругом
На окатистые плечи
Ей низверглись, — И потом
С плеч, где скрыт огонь под снегом
Тая с каждого плеча,
Снег тот вдруг хрустальным бегом
Покатился бы, журча,
Влагой чистого ключа, —
И, к объятиям отверсты,
Две лилейные руки,
Растеклись в фонтанах персты,
И — не с жаркой глубиной,
Но с святым бесстрастным хладом —
Грудь рассыпалась каскадом
И расхлынулась волной!
Как бы я втянул отрадно
Эти прелести в себя!
Ангел — дева! Как бы жадно
Вмиг я выпил всю тебя!
Тяжести мои смущает мысли.
Может быть, сдается мне, сейчас —
В этот миг — сорвется этих масс
Надо мной висящая громада
С грохотом и скрежетаньем ада,
И моей венчая жизни блажь,
Здесь меня раздавит этот кряж,
И, почет соединив с обидой,
Надо мной он станет пирамидой,
Сложенной из каменных пластов.
Лишь мелькнет последние мгновенье, —
В тот же миг свершится погребенье,
В тот же миг и памятник готов.
Похорон торжественных расходы:
Памятник — громаднее, чем своды
Всех гробниц, и залп громов, и треск,
Певчий — ветер, а факел — солнца блеск,
Слезы — дождь, все, все на счет природы,
Все от ней, и где? В каком краю? —
За любовь к ней страстную мою!
Плывут мореходцы — и вдруг озадачен
Их взор выступающим краем земли;
Подъехали: остров! — Но он не означен
На карте; они этот остров нашли,
Открыли; — и в их он владенье по праву
Поступит, усилит страны их державу. Пристали: там бездна природы красот,
Еще не страдавших от силы воинской, —
Жемчужные горы! Лесами встает
Из гротов коралловых мох исполинской.
Какие растенья! Какие цветы!
Таких еще, смертный, не видывал ты. Там почва долин и цветных междугорий
Вся сшита из жизни, отжившей едва, —
Из раковин чудных, из масс инфузорий;
Вглядишься в пылинку: пылинка жива;
К цветку ль — великану прохожий нагнулся:
Крылатый цветок мотыльком встрепенулся, Иль резвою птичкой, и птичка летит
И звонко несется к небесным преддверьям,
И луч всепалящего солнца скользит
По радужным крыльям, по огненным перьям;
Пришлец вдруг испуган извитой змеей:
То стебель ползучий блеснул чешуей. И видно, как всходит, — и слышно, как дышит
Там каждая травка и каждый лесок;
Там дерево жизни ветвями колышет,
И каплет из трещин живительный сок,
И брызжет, — и тут же другое с ним рядом:
То дерево жизни с убийственным ядом.
И рад мореходец. ‘Хвала мне и честь! —
Он мыслит. — Вот новость для нашего века —
Земля неизвестная! Все на ней есть
И — слава всевышнему! — нет человека!
Еще здесь дороги себе на просек
Мой ближний’ — так мыслит и рад человек.
‘А если там дальше и водятся люди
На острове этом прижмем дикарей!
Заспорят: железо направим им в груди
И сдвинем их глубже — в берлоги зверей,
И выстрелы будут на вопль их ответом;
Причем озарим их евангельским светом. Встречая здесь новые тени и свет,
Потом пусть картины здесь пишет художник
Трудится ученный, и тощий поэт,
Беснуясь, восходит на шаткий треножник!
Нам надобно дело: все прочее блажь.
нам надо, во-первых, чтоб остров был наш. Мы срежем мохнатые леса опушки;
здесь будет дорога; тут станет наш флот,
Там выстроим крепость и выставим пушки, —
И если отсюда сосед подойдет,
Как силы его ни явились бы крепки,
От вражьей армады останутся щепки Какую торговлю мы здесь заведем!
Давай потом ездить и в даль и к соседям!
Каких им диковин с собой навезем!
С каким небывалом товарцем подъедем!
Вот новая пряность Европе на пир!
Вот новые яды! Пусть кушает мир! ‘ Земля под ногами гостей шевелится,
Кряхтит или охает: тягостен ей
Под новым животным пришедшим селиться
Средь выросших дико на персях у ней
Животно-кристалов, Животно-растений,
Полуминералов, полупрозябений. А гости мечтают: ‘Хозяева мы.
Без нас — тут дремала пустая природа,
И солнце без нас не умолило б тьмы,
Без пошлин сияя, блестя без дохода,
В бесплодном венце неразумных лучей. Что солнце, где нет человека очей? ‘
Но прежде чем здесь пришлецы утвердились, Другого народа плывут корабли. Прибывшие в право владений вступились.
У первых с последними споры пошли
‘Сей берег впервые не нам ли встречен? ‘ —
‘Конечно, — да нами он прежде замечен’. И вот — забелели еще паруса,
И нации новой явились пришельцы:
‘Постойте! — приезжих гудят голоса, —
По праву природы не мы ль здесь владельцы?
В соседстве тут наша земля — материк.
Оторванный лоскут ее здесь возник’.
В три царства пошли донесенья, как надо,
Об острове чудном; проснулись дворы;
Толкуют о найденном вновь Эльдорадо,
Где золото прыщет из каждой горы;
Волной красноречья хлестнули палаты,
И тонкие скачут на съезд дипломаты. Съезжаются: сколько ума в головах!
Какая премудрость у них в договорах!
А там между тем в их родимых землях
Готовятся флоты и пушки, и порох —
На случай. Все было средь тех уже дней,
Где эта премудрость казалась верней. Лишь древность седая, пленяясь витийством
Речей плутоватых, им верить могла;
А впрочем, и древле все тем же убийством,
Войной нареченным, решались дела,
И место давали губительным сценам
Афины со Спартой и Рим с Карфагеном. И вот за пленительный остров борьба
Как раз бы кровавым котлом закипела,
Но страшное зло отвратила судьба,
И лютая вспыхнуть война не успела:
Тот остров плавучий под бурный разгул,
Однажды средь яростных волн потонул, Иль, сорван могучим крылом урагана
С подводной, его подпиравшей, скалы,
Умчался в безвестную даль океана
И скрылся навеки за тучами мглы;
А там еще длились и толки и споры,
Готовились пушки, и шли договоры.