Они себе спокойно жили.
И в теплоте грехов своих,
Тучнея телом, не тужили,
Что духа правды мало в них. Они средь общего недуга
И развращенья своего
Взаимно берегли друг друга,
Не выдавая никого. И мнилось — счастья дождь перловый
Там всех во мраке орошал,
Но к ним собрат явился новый
И мирно жить им помешал. Душою честной, сердцем правым
Он возлюбив не мрак, но свет,
Не шел на сборище к лукавым
И к нечестивым на совет. Он против зла восстал с уликой,
Вступясь за правду и закон,
Восстал — и тем соблазн великой
Распространил повсюду он, — И отшатнулся каждый житель
Тех мест нечистых от него,
И все кричат: ‘Он — возмутитель!
Схватить! Связать! Изгнать его! ’ А помните — народом чтима,
Средь богом избранных земель,
На торжище Ерусалима
Была заветная купель;. И с каждой срочною денницей
То место некто посещал,
И чудотворною десницей
В купели воду возмущал; И тот, кто первый погружался
В те возмущенные струи, — От злых недугов исцелялся
И силы обновлял свои. Тот благодатный посетитель…
Скажите, люди: кто он был?
И он был также возмутитель, —
Он воду грешников мутил. Но были дни тогда иные,
И на целителя того
Там не кричали те больные:
‘Схватить! Связать! Изгнать его! ’
Когда ты так мило лепечешь «люблю»,
Волшебное слово я жадно ловлю;
Он мне так ново, так странно, так чудно!
Не верить — мне страшно, а верить — мне трудно.
Быть может, ты сердца следя моего
Одни беспредметно слепые стремленья
И сжалясь над долей его запустенья,
Подумала: «Дай, я наполню его!
Он мил быть не может, но тихо, бесстрастно
Я буду питать его чувства порыв;
Не боле, чем прежде, я буду несчастна,
А он… он, может быть, и будет счастлив!»
И с ангельской лаской, с небесным приветом
Ко мне обратила ты дружеский взор
И в сердце моём, благодатно согретом,
Все радости жизни воскресли с тех пор.
О, ежели так — пред судьбой без упорства
Смиряя заносчивых дум мятежи,
Готов я признать добродетель притворства,
Заслугу не правды, достоинство лжи.
Чрез добрую цель оправдания средства,
Безгрешность коварства и благость кокетства
Не зная, как сладить с судьбой и с людьми,
Я жил безотрадно, я ты без участья
Несчастному кинув даяние счастья,
С радушной улыбкой сказала: возьми!
О, ежели так — для меня ненавистен
Яд правды несносной и тягостных истин,
С которыми свет был мне мрачен и пуст,
Когда, я блаженства проникнутый дрожью,
До глупости счастлив прелестною ложью
Твоих обаяньем помазанных уст.
Полночь бьет. — Готово!
Старый год — домой!
Что-то скажет новый
Пятьдесят седьмой? Не судите строго, —
Старый год — наш друг
Сделал хоть немного,
Да нельзя же вдруг. Мы и то уважим,
Что он был не дик,
И спасибо скажем, —
Добрый был старик. Не был он взволнован
Лютою войной.
В нем был коронован
Царь земли родной. С многих лиц унылость
Давняя сошла,
Царственная милость
Падших подняла. Кое-что сказалось
С разных уголков,
Много завязалось
Новых узелков. В ход пошли вопросы,
А ответы им,
Кривы или косы, —
Мы их распрямим. Добрых действий семя
Сеет добрый царь;
Кипятится время,
Что дремало встарь. Год как пронесется —
В год-то втиснут век.
Так вперед и рвется,
Лезет человек. Кто, измят дорогой,
На минутку стал,
Да вздремнул немного —
Глядь! — уж и отстал. Ну — и будь в последних,
Коль догнать не хват, —
Только уж передних
Не тяни назад! Не вводи в свет знанья
С темной стороны
Духа отрицанья,
Духа сатаны. Человек хлопочет,
Чтоб разлился свет, —
Недоимки хочет
Сгладить прошлых лет. Ну — и слава богу!
Нам не надо тьмы,
Тщетно бьют тревогу
Задние умы. ‘Как всё стало гласно! —
Говорят они. —
Это ведь опасно —
Боже сохрани! Тех, что мысль колышут,
Надо бы связать.
Пишут, пишут, пишут…
А зачем писать? Стало всё научно,
К свету рвется тварь,
Мы ж благополучно
Шли на ощупь встарь. Тьма и впредь спасла бы
Нас от разных бед.
Мы же зреньем слабы, —
Нам и вреден свет’. ~- Но друзья ль тут Руси
С гласностью в борьбе?
Нет — ведь это гуси
На уме себе! В маске патриотов
Мраколюбцы тут
Из своих расчетов
Голос подают. Недруг просвещенья
Вопреки добру
Жаждет воспрещенья
Слову и перу; В умственном движенье,
В правде честных слов —
‘Тайное броженье’
Видеть он готов. Где нечисто дело,
Там противен свет,
Страшно всё, что смело
Говорит поэт. Там, где руки емки
В гуще барыша,
Норовит в потемки
Темная душа, Жмется, лицемерит,
Вопиет к богам…
Только Русь не верит
Этим господам. Время полюбило
Правду наголо.
Правде ж дай, чтоб было —
Всё вокруг светло! Действуй, правду множа!
Будь хоть чином мал,
Да умом вельможа,
Сердцем генерал! Бедствий чрезвычайных
Не сули нам, гусь!
Нет здесь ковов тайных, —
Не стращай же Русь! Русь идет не труся
К свету через мглу.
Видно, голос гуся —
Не указ орлу. Русь и в ус не дует,
Полная надежд,
Что восторжествует
Над судом невежд, — Что венок лавровый
В стычке с этой тьмой
Принесет ей новый
Пятьдесят седьмой, — И не одолеют
Чуждых стран мечи
Царства, где светлеют
Истины лучи, — И разумной славы
Проблеснет заря
Нам из-под державы
Светлого царя.
Довольно и беглого взгляда:
Воссел — вы узнали без слов —
Средь зелени Летнего Сада
Отлитый из бронзы Крылов,
И, видимо, в думе глубок он,
И чтоб то дума была —
Подслушать навесился локон
На умную складку чела.
Разогнута книга; страницу
Открыл себе дедушка наш,
И ловко на льва и лисицу
Намечен его карандаш.
У ног баснописца во славе
Рассыпан зверей его мир:
Квартет в его полном составе,
Ворона, добывшая сыр,
И львы и болотные твари,
Петух над жемчужным зерном,
Мартышек лукавые хари,
Барашки с пушистым руном.
Не вся ль тут живность предстала
Металлом себя облила
И группами вкруг пьедестала
К ногам чародея легла? Вы помните, люди: меж вами
Жил этот мастистый старик,
Правдивых уроков словами
И жизненным смыслом велик.
Как меткий был взгляд его ясен!
Какие он вам истины он
Развертывал в образах басен,
На притчи творцом умудрен!
Умел же он истины эти
В такие одежды облечь,
Что разом смекали и дети,
О чем ведет дедушка речь.
Представил он матушке-Руси
Рассказ про гусиных детей,
И слушали глупые гуси —
Потомки великих гусей.
При басне его о соседе
Сосед на соседа кивал,
А притчу о Мишке-медведе
С улыбкой сам Мишка читал.
Приятно и всем безобидно
Жил дедушка, правду рубя.
Иной… да ведь это же стыдно
Узнать в побасенке себя!
И кто предъявил бы, что колки
Намеки его на волков,
Тот сам напросился бы в волки,
Признался, что сам он таков.
Он создал особое царство,
Где умного деда перо
Карало и злость и коварство,
Венчая святое добро.
То царство звериного рода:
Все лев иль орел его царь,
Какой-нибудь слон воевода,
Плутовка-лиса — секретарь;
Там жадная щука — исправник,
А с парой поддельных ушей
Всеобщий знакомец — наставник,
И набран совет из мышей.
Ведь, кажется, всё небылицы:
С котлом так дружится горшок,
И сшитый из старой тряпицы
В великом почёте мешок;
Там есть говорящие реки
И в споре с ручьём водопад,
И словно как мы — человеки —
Там камни, пруды говорят.
Кажись баснописец усвоил,
Чего в нашем мире и нет;
Подумаешь — старец построил
Какой фантастический свет,
А после, когда оглядишься,
Захваченной деда стихом,
И в бездну житейского толка
Найдёшь в его складных речах:
Увидишь двуногого волка
с ягнёнком на двух же ногах:
Там в перьях павлиньих по моде
Воронья распущена спесь,
А вот и осёл в огороде:
‘Здорово, приятель, ты здесь? ‘
Увидишь тех в горьких утехах,
А эту в почётной тоске:
Беззубою белку в орехах
И пляшущих рыб на песке,
И взор наблюдателей встретит
Там — рыльце в пушку, там — судью,
Что дел не касаяся, метит
На первое место в раю.
Мы все в этих баснях; нам больно
Признаться, но в хоть взаймы
Крыловскую правду, невольно,
Как вол здесь мычу я: ‘и мы! ‘
Сам грешен я всем возвещаю:
Нередко читая стихи,
Друзей я котлом угощаю,
Демьяновой страшной ухи. Довольно и беглого взгляда:
Воссел — вы узнали без слов —
Средь зелени Летнего Сада
Отлитый из бронзы Крылов, —
И станут мелькать мимоходом
Пред ликом певца своего
С текущим в аллее народом
Ходячие басни его:
Пойдут в человеческих лицах
Козлы, обезьяны в очках;
Подъедут и львы в колесницах
На скачущих бурно конях;
Примчатся в каретах кукушки,
Рогатые звери придут,
На памятник деда лягушки,
Вздуваясь, лорнет наведут, —
И в Клодта живых изваяньях
Увидят подобья свои,
И в сладостных дам замечаньях
Радастся: ‘mais oui, c’est joli’
Порой подойдёт к великану
И серый кафтан с бородой
И скажет другому кафтану:
‘Митюха, сынишко ты мой
Читает про Мишку, мартышку
Давно уж, — понятлив, хоть мал:
На память всю вызубрил книжку,
Что этот старик написал’.
О, если б был в силах нагнуться
Бессмертный народу в привет!
О, если б мог хоть улыбнуться
Задумчивый бронзовый дед!
Нет, — тою ж всё думою полный
Над группой звериных голов
Зрим будет недвижный, безмолвный
Из бронзы отлитый Крылов.