Ударил ветр. Валы Евксина
Шумят и блещут подо мной,
И гордо вздулся парус мой
На гордых персях исполина.
Мой мир, оторван от земли,
Летит, От берега вдали
Теряет власть земная сила;
Здесь только небо шлет грозу;
Кругом лишь небо, а внизу —
Одна широкая могила.
И лежа я, раздумья полн,
С размашистой качели волн —
От корня мачты — к небу очи
Приподнимал, и мнилось мне:
Над зыбью моря звезды ночи
Качались в темной вышине;
Всё небо мерно колыхалось,
И неподвижную досель
Перст божий зыблет, мне казалось,
Миров несметных колыбель, —
И тихо к горизонту падал
Мой взор: там вал разгульный прядал.
И из — за края корабля
Пучина грудь приподнимала
И глухо вздох свой разрешала
Седые кудри шевеля.
То на горе, то в долине,
Часом на палубе в море —
Весело мне на чужбине,
Любо гулять на просторе.
После ж веселья чужбины,
Радостей суши и моря —
Дайте родной мне кручины!
Дайте родимого горя!
Бегун морей дорогою безбрежной
Стремился в даль могуществом ветрил,
И подо мною с кормою быстробежной
Кипучий вал шумливо говорил. Волнуемый тоскою безнадежной,
Я от пловцов чело моё укрыл,
Поникнул им над влагою мятежной
И жаркую слезу в неё сронил. Снедаема изменой беспощадно,
Моя душа к виновнице рвалась,
По ней слеза последняя слилась — И, схваченная раковиной жадной,
Быть может, перл она произвела
Для милого изменницы чела!
Отовсюду объятый равниною моря,
Утес гордо высится, — мрачен, суров,
Незыблем стоит он, в могуществе споря
С прибоями волн и с напором веков.
Валы только лижут могучего пяты;
От времени только бразды вдоль чела;
Мох серый ползет на широкие скаты,
Седая вершина — престол для орла. Как в плащ исполин весь во мглу завернулся
Поник, будто в думах, косматой главой;
Бесстрашно над морем всем станом нагнулся
И грозно нависнул над бездной морской.
Вы ждете — падет он — не ждите паденья!
Наклонно он стал, чтобы сверху взирать
На слабые волны с усмешкой презренья
И смертного взоры отвагой пугать. Он хладен, но жар в нем закован природный:
Во дне чудодейства зиждительных сил
Он силой огня — сын огня первородный —
Из сердца земли мощно выдвинут был!
Взлетел и застыл он твердыней гранита.
Ему не живителен солнечный луч;
Для нег его грудь вековая закрыта;
И дик и угрюм он: зато он могуч! Зато он неистовой радостью блещет,
Как ветры помчатся в разгульный свой путь,
Когда в него море бурунами блещет
И прыгает жадно гиганты на грудь.
Вот молнии пламя над ним засверкало.
Перун свой удар ему в сердце нанес —
Что ж? — огненный змей изломил свое жало,
И весь невредимый хохочет утес.
Небо полночное звезд мириадами
Взорам бессонным блестит;
Дивный венец его светит Плеядами,
Альдебараном горит.
Пышных тех звезд красоту лучезарную
Бегло мой взор миновал,
Все облетел, но, упав на Полярную,
Вдруг, как прикованный, стал. Тихо горишь ты, дочь неба прелестная,
После докучного дня;
Томно и сладостно, дева небесная,
Смотришь с высот на меня.
Жителя севера ночь необъятная
Топит в лукавую тьму:
Ты безвосходная, ты беззакатная —
Солнце ночное ему! В длинную ночь селянин озабоченной,
Взоры стремя к высотам,
Ждет, не пропустит поры обуроченной:
Он наглядит ее там,
Где Колесница небес безотъедная
Искрой полярной блестит;
Там в книге звездной пред ним семизвездная
Времени буква стоит. Плаватель по морю бурному носится —
Где бы маяк проблеснул?
У моря жадного дна не допросится,
Берег — давно потонул.
Там его берег, где ты зажигаешься,
Горний маяк для очес!
Там его дно, где ты в небо впиваешься,
Сребреный якорь небес! Вижу: светил хоровод обращается —
Ты неподвижна одна.
Лик неба синего чудно меняется —
Ты неизменно верна.
Не от того ли так сердцу мечтателя
Мил твой таинственный луч?
Молви, не ты ли в деснице создателя,
Звездочка, вечности ключ?
От грусти-злодейки, от черного горя
В волненье бежал я до Черного моря
И воздух в пути рассекал как стрела,
Злодейка догнать беглеца не могла.
Домчался я, стали у берега кони,
Зачуяло сердце опасность погони…
Вот, кажется, близко, настигнет, найдет
И грудь мою снова змеей перевьет. Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,
И тени негусты олив и каштанов.
Где скроюсь, когда после яркого дня
Так ярко луна озаряет меня;
Когда, очарованный ночи картиной,
Бессонный, в тиши, над прибрежной стремниной
Влачу я мечтой упоенную лень
И, малый, бросаю огромную тень?
Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,
Уйду ль погрузиться в соленые волны?
Тоска меня сыщет, и в море она
Поднимется мутью с песчаного дна.
Пущусь ли чрез море? — На бреге Тавриды
Она меня встретит, узнает, займет
И больно в глубоких объятьях сожмет. Страшусь… Но доселе ехидны сердечной
Не чувствуя жала, свободный, беспечный,
Смотрю я на южный лазоревый свод,
На лоно широко раскинутых вод
И, в очи небес устремив свои очи,
Пью сладостный воздух серебряной ночи . Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?
Помедли, беглец возвратится домой.
Постой, пред тобою минутный изменник,
Приду к тебе сам я -и снова твой пленник,
В груди моей светлого юга красу
Как новую пищу тебе принесу
И с новою в сердце скопившейся силой
Проснусь для страданья, для песни унылой. А ныне, забывший и песни и грусть,
Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,
Смотрю на волнистую грудь исполина
И волн его говор твержу наизусть.
Взгляни, как высится прекрасно
Младой прельстительницы грудь!
Ее ты можешь в неге страстной
Кольцом объятий обогнуть,
Но и орла не могут взоры
Сквозь эти жаркие затворы
Пройти и в сердце заглянуть.
О, там — пучина; в чудном споре
С волной там борется волна,
И необъятно это море,
Неизмерима глубина.
Там блещут искры золотые, Но мрак и гибель в глубине,
Там скрыты перлы дорогие,
И спят чудовища на дне.
Те искры — неба отраженье,
Алмазных звезд отображенье
На хрустале спокойных вод:
Возникнет страсти дуновенье —
Взмутится тишь, пойдет волненье,
И милый блеск их пропадет.
Те перлы — в сумраке витают,
Никем незримы, лишь порой
Из мрака вызваны грозой
Они в мир светлый выступают,
Блестят в очах и упадают
Любви чистейшею слезой;
Но сам не пробуй, дерзновенный,
Ты море темное рассечь
И этот жемчуг драгоценный
Из бездны сумрачной извлечь!
Нет, трещины своей судьбины!
Страшись порывом буйных сил
Тревожит таинство пучины,
Где тихо дремлет крокодил! Когда ж, согрев мечту родную
И мысля сладко отдохнуть,
Ты склонишь голову младую
На эту царственную грудь,
И слыша волн ее движенье,
Закроешь очи жарким сном,
То знай, что это усыпленье
На зыбком береге морском.
Страшись: прилив быть может хлынет;
Тогда тебя, мой сонный челн,
Умчит порыв нежданных волн,
И захлестнет, и опрокинет!
Долго шёл между горами
И с раската на раскат…
Горы! тесно между вами;
Между вами смертный сжат; Тесно, сердце воли просит,
И от гор, от их цепей,
Лёгкий конь меня уносит
В необъятный мир степей.
Зеленеет бархат дерна —
Чисто; гладко; ровен путь;
Вдоволь воздуха; просторно:
Есть, где мчаться, чем дохнуть.
Грудь свободна — сердце шире!
Есть, где горе разнести!
Здесь не то, что в душном мире:
Есть, чем вздох перевести! Бездна пажитей пространных
Мелким стелется ковром;
Море трав благоуханных
Блещет радужно кругом.
Удалой бурно — крылатый
Вер летит: куда лететь?
Вольный носит ароматы:
Не найдёт, куда их деть.
Вот он. Вот он — полн веселья —
Прах взвивает и бурлит
И, кочуя, . от безделья
Свадьбу чёртову крутит. Не жалеет конской мочи
Добрый конь мой: исполать!
О, как весело скакать
Вдаль, куда смотрят очи,
И пространство поглощать! Ветер вольный! брат! — поспорим!
Кто достойнее венка?
Полетим безводным морем!
Нам арена широка.
Виден холм из — за тумана,
На безхолмьи великан;
Видишь ветер — вон курган —
И орёл летит с кургана:
Там ристалищу конец;
Там узнаем, чей венец:
Конь иль ветр — кто обгонит? Мчимся: степь дрожит и стонет;
Тот и этот, как огонь,
И лишь ветр у кургана
Зашумел в листах бурьяна —
У кургана фыркнул конь.
Недавно, странник кругосветный,
Ты много, много мне чудес
Представил в грамотке приветной
Из-под тропических небес.
Всё отразилось под размахом
Разумно-ловкого пера:
Со всею прелестью и страхом
Блестящих волн морских игра,
Все переломы, перегибы,
И краска пышных облаков,
И птичий взлет летучей рыбы,
И быт пролетный моряков,
Востока пурпур и заката
И звезд брильянтовая пыль,
Живое веянье пассата
И всемертвящий знойный штиль.
За эти очерки в отплату
Хотел бы я, свой кончив путь
И возвратясь теперь, собрату
Представить также что-нибудь.
Оставив невскую столицу,
Я тоже съездил за границу,
Но, тронув море лишь слегка,
Я, как медведь гиперборейской,
Чужой средь сферы европейской,
На всё смотрел издалека.
Я видел старые громады
Альпийских гор во весь их рост,
В странах заоблачных каскады,
И Сен-Готард, и Чертов мост.
Кому же новость — эти горы?
Я видел их картинный строй,
Уступы, выступы, упоры;
Чрез целый горизонт порой,
Игрой всех красок теша взоры,
Тянулись в блеске их узоры —
Казалось, в небе пир горой…
Но что сказать о них? Спокойны
Подъяты в ужас высоты;
В венце снегов, они достойны
Благоговейной немоты.
К сравненьям мысли простираю…
Но что мне взять в подобье им
Пред тем, кто, бурями носим,
Ходил в морях от края к краю?
Я соблазняюсь и дерзаю
Прибегнуть к образам морским:
Гора с горой в размерах споря
И снежной пенясь белизной,
Вдали являлась предо мной
В твердыню сжавшегося моря
Окаменелою волной,
Как будто, ярой мощи полны,
Всплеснулись к небу эти волны,
И, поглощая прах и пыль,
Сквозь тучи хлынув в высь лазури,
Оцепенели чада бури,
И вдруг сковал их вечный штиль,
И, не успев упасть, нависли
В пространстве, — над скалой скала
И над горой гора, как мысли,
Как тени божьего чела.
И се: он вывел свой народ.
За ним египетские кони,
Гром колесниц и шум погони;
Пред ним лежит равнина вод;
И, осуждая на разлуку
Волну с волною, над челом
Великий вождь подъемлет руку
С её властительным жезлом.
И море, вспенясь и отхлынув,
Сребром чешуйчатым звуча,
Как зверь, взметалось, пасть раздвинув,
Щетиня гриву и рыча,
И грудь волнистую натужа,
Ища кругом — отколь гроза?
Вдруг на неведомого мужа
Вперило мутные глаза —
И видит: цепь с народа сбросив,
Притёк он, светел, к берегам,
Могущ, блистающ, как Иосиф,
И бога полн, как Авраам;
Лик осин венцом надежды,
И огнь великий дан очам;
Не зыблет ветр его одежды;
Струёю тихой по плечам
Текут власы его льняные,
И чудотворною рукой
Подъят над бездною морской
Жезл, обращавшийся во змия…
То он! — и воплем грозный вал,
Как раб, к ногам его припал.
Тогда, небесной мощи полный,
Владычным оком он блеснул,
И моря трепетные волны
Жезлом разящим расхлестнул,
И вся пучина содрогнулась,
И в смертном ужасе она,
И застонав, перевернулась…
И ветер юга, в две стены,
И с той, и с этой стороны
Валы ревущие спирая,
Взметал их страшною грядой,
И с бурным воем, в край из края
Громаду моря раздирая,
Глубокой взрыл её браздой,
И волны, в трепете испуга,
Стеня и подавляя стон,
Взирают дико с двух сторон,
Отодвигаясь друг от друга,
И средь разрытой бездны вод
Вослед вождю грядёт народ;
Грядёт — и тихнет волн тревога.
И воды укрощают бой,
Впервые видя пред собой
Того, который видел бога.
Погоня вслед, но туча мглы
Легла на вражеские силы:
Отверзлись влажные могилы;
Пучина сдвинулась; валы,
Не видя царственной угрозы,
Могущей вспять их обратить,
Опять спешат совокупить
Свои бушующие слёзы,
И, с новым рёвом торжества,
Вступя в стихийные права,
Опять, как узнанные братья,
Друг к другу ринулись о объятья
И, жадно сдвинув с грудью грудь,
Прияли свой обычный путь.
И прешед чрез рябь морскую,
И погибель зря врагов,
Песнь возносит таковую
Сонм израильских сынов:
«Воспоём ко господу:
Славно бо прославился!
Вверг он в море бурное
И коня и всадника.
Бысть мне во спасение
Бог мой — и избавися.
Воспоём к предвечному:
Славно бо прославился!
Кто тебе равным, о боже, поставлен?
Хощешь — и бурей дохнут небеса,
Море иссохнет — буди прославлен!
Дивен во славе творяй чудеса!
Он изрёк — и смерть готова.
Кто на спор с ним стать возмог?
Он могущ; он — брани бог;
Имя вечному — Егова.
Он карающ, свят и благ;
Жнёт врагов его десница;
В бездне моря гибнет враг,
Тонут конь и колесница;
Он восхощет — и средь вод
Невредим его народ.
Гром в его длани; лик его ясен;
Солнце и звёзды — его словеса;
Кроток и грозен, благ и ужасен;
Дивен во славе творяй чудеса!»
И в веселии великом
Пред женами Мариам,
Оглашая воздух кликом,
Ударяет по струнам,
В славу божьего закона,
Вещим разумом хитра —
Мужа правды — Аарона
Вдохновенная сестра.
Хор гремит; звенят напевы;
«Бог Израиля велик!»
Вторят жёны, вторят девы,
Вторят сердце и язык:
«Он велик!»
А исполненный святыни,
Внемля звукам песни сей,
В предлежащие пустыни
Тихо смотрит Моисей.
Белело море млечной пеной.
Татарский конь по берегу мчал
Меня к обрывам страшных скал
Меж Симеисом и Лименой,
И вот — они передо мной
Ужасной высятся преградой;
На камне камень вековой;
Стена задвинута стеной;
Громада стиснута громадой;
Скала задавлена скалой.
Нагромоздившиеся глыбы
Висят, спираясь над челом,
И дико брошены кругом
Куски, обломки и отшибы;
А время, став на их углы,
Их медленно грызет и режет:
Здесь слышен визг его пилы,
Его зубов здесь слышен скрежет.
Здесь бог, когда живую власть
Свою твореньем он прославил,
Хаоса дремлющего часть
На память смертному оставил.
Зияют челюсти громад;
Их ребра высунулись дико,
А там — под ними — вечный ад,
Где мрак — единственный владыко;
И в этой тьме рад — рад ездок,
Коль чрез прорыв междуутесный
Кой — где мелькает светоносный
Хоть скудный неба лоскуток.
А между тем растут преграды,
Все жмутся к морю скал громады,
И поперек путь узкий мой
Вдруг перехвачен: нет дороги!
Свернись, мой конь, ползи змеей,
Стели раскидистые ноги,
Иль в камень их вонзай! — Идет;
Подковы даром не иступит;
Опасный встретив переход,
Он станет — оком поведет —
Подумает — и переступит, —
И по осколкам роковым,
В скалах, чрез их нависший купол,
Копытом чутким он своим
Дорогу верную нащупал. Уже я скалы миновал;
С конем разумным мы летели;
Ревел Евксин, валы белели,
И гром над бездной рокотал. Средь ярких прелестей созданья
Взгрустнулось сердцу моему:
Оно там жаждет сочетанья;
Там тяжко, больно одному.
Но, путник, ежели порою
В сей край обрывов и стремнин
Закинут будешь ты судьбою, —
Здесь — прочь от людей! Здесь будь один!
Беги сопутствующих круга,
Оставь избранницу любви,
Оставь наперсника и друга,
От сердца сердце оторви!
С священным трепетом ты внидешь
В сей новый мир, в сей дивный свет:
Громады, бездны ты увидишь,
Но нет земли и неба нет;
Благоговенье трисвятое
В тебя прольется с высоты,
И коль тогда здесь будут двое,
То будут только — бог и ты.
Ты опять передо мною,
Провозвестница всех благ!
Вновь под кровлею родною
Здесь, на невских берегах,
Здесь, на тающих снегах,
На нетающих гранитах, —
И тебя объемлет круг
То друзей полузабытых,
То затерянных подруг;
И, как перл неоценимой,
Гостью кровную любя
Сердце матери родимой
Отдохнуло близь тебя.
И певец, во дни былые
Певший голосом любви
Очи, тайной повитые,
Очи томные твои,
Пившей чашею безбрежной
Горе страсти безнадежной,
Безраздельных сердца грез, —
Видя снова образ милой,
Снова с песнию унылой
В дар слезу тебе принес…
Друг мой! прежде то ли было?
Реки песен, море слез! О, когда бы все мученья,
Все минувшие волненья
Мог отдать мне твой возврат, —
Я бы все мои стремленья,
Как с утеса водоскат,
В чашу прошлого низринул,
Я б, не дрогнув, за нее
Разом в вечность опрокинул
Все грядущее море!
Ты все та ж, как в прежни годы,
В дни недавней старины,
В дни младенческой свободы
Золотой твоей весны;
Вижу с радостию прежней
Тот же образ пред собой:
Те ж уста с улыбкой нежной,
Очи с влагой голубой…
Но рука — с кольцом обета, —
И мечты мои во прах!
Пыл сердечного привета
Замирает на устах…
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
Пусть блестит кольцо обета,
Как судьбы твоей печать!
И супругу — стих поэта
Властен девой величать.
Облекись же сам названьем!
Что шум света? Что молва?
Твой певец купил страданьем
Миру чуждые права.
Он страданьем торжествует,
Он воспитан для него;
Он лелеет, он целует
Язвы сердца своего,
и чуждается, не просит
Воздаянья на земле;
Он в груди все бури носит
И покорность на челе. Так; — покорный воле рока,
Я смиренно признаю,
Чту я свято и высоко
Участь брачную твою;
И когда перед тобою
Появлюсь на краткий миг,
Я глубоко чувство скрою,
Буду холоден и дик; —
Света грустное условье
Выполняя как закон,
Принесу, полусмущен,
Лишь вопрос мой о здоровье
Да почтительный поклон. Но в часы уединенья,
Но в полуночной тиши —
Невозбранного томленья
Буря встанет из души. —
И мечтая, торжествуя,
Полным вздохом разрешу я
В сердце стиснутый огонь;
Вольно голову, как ношу,
Сердцу тягостную, брошу
Я на жаркую ладонь,
И, как волны, звуки прянут,
Звуки — жемчуг, серебро,
Закипят они и канут
Со слезами под перо,
И в живой реке напева
Молвит звонкая струя:
Ты моя, мой ангел — дева,
Незабвенная моя!