Ты говоришь — спокойствие дороже
Тебе всего, всей прелести мирской, —
И рад бы я быть вечно настороже,
Чтоб охранять твой женственный покой,
Чтобы неслись тревоги жизни мимо,
А ты на них смотрела бы шутя,
Меж сладких грез, легко, невозмутимо,
Как милое, беспечное дитя.
Когда толпа рушителей покоя
Со всех сторон несносная шумит,
Я, над твоим успокоеньем стоя,
Мигал бы им: тс! Не шумите: спит.
Но иногда чтоб цену лишь умножить
Спокойствия в глазах твоих, — тебя
Порой я сам желал бы потревожить,
Хотя б навлек гнев твой на себя.
Скажу: ‘Проснись! Мне хочется лазури:
Дай мне на миг взглянуть тебе в глаза!
Как ты спала? Не виделось ли бури
Тебе в мечтах? Не снилась ли гроза?
И не было неловко, душно, знойно
Тебе во сне? ‘ — И молвлю, миг спустя:
‘Ну, бог с тобой, мой ангел, спи спокойно!
Усни опять, прелестное дитя! ‘
Видали ль вы преображенный лик
Жильца земли в священный миг кончины —
В сей пополам распределенный миг,
Где жизнь глядит на обе половины? Уж край небес душе полуоткрыт;
Ее глаза туда уж устремились,
А отражать ее бессмертный вид
Черты лица еще не разучились, — И неземной в них отразился б день
Во всех лучах великого сиянья,
Но те лучи еще сжимает тень
Последнего бессмертного страданья. Но вот — конец! — Спокоен стал больной.
Спокоен врач. Сама прошла опасность —
Опасность жить. Редеет мрак земной,
И мертвый лик воспринимает ясность Так над землей, глядишь, ни ночь, ни день;
Но холодом вдруг утро засвежело,
Прорезалась рассветая ступень, —
И решено сомнительное дело. Всмотритесь в лик отшедшего туда,
В известный час он ясностью своею
Торжественно вам, кажется, тогда
Готов сказать: ‘Я понял! разумею! Узнал! ‘ — Устам как будто нарушать
Не хочется святыню безглагольства.
А на челе оттиснута печать
Всезнания и вечного довольства. Здесь, кажется, душа, разоблачась,
Извне глядит на это облаченье,
Чтоб в зеркале своем в последний раз
Последних дум проверить выраженье. Но тленье ждет добычи — и летит
Бессмертная, и, бросив тело наше,
Она земным стихиям говорит:
Голодные, возьмите: , это ваше!
Жизни вялой мы сбросили цепи.
Ты от дев городских друга к деве степной
Выноси чрез родимые степи! ‘ Конь кипучий бежит; бег и ровен и скор;
Быстрина седоку неприметна!
Тщетно хочет его упереться там взор.
Степь нагая кругом беспредметна. Там над шапкой его только солнце горит,
Небо душной лежит пеленою;
А вокруг — полный круг горизонта открыт,
И целуется небо с землёю! И из круга туда, поцелуи любя
Он торопит летучего друга…
Друг летит, он летит; — а всё видит себя
Посредине заветного круга. Краткий миг — ему час, длинный час — ему миг:
Нечем всаднику время заметить;
Из груди у него вырвался клик, —
Но и эхо не может ответить. ‘Ты несёшься ль, мой конь, иль на месте стоишь? ‘
Конь молчит — и летит в бесконечность!
Безграничная даль, безответная тишь
Отражают, как в зеркале, вечность. ‘Там она ждёт меня! Там очей моих свет! ‘
Пламя чувства в груди пробежало;
Он у сердца спросил: ‘Я несусь или нет? ‘
‘Ты несёшься! ‘ — оно отвечало. Но и в сердце обман. ‘Я лечу, как огонь,
Обниму тебя скоро, невеста’.
Юный всадник мечтал, а измученный конь
Уж стоял — и не трогался с места.
Прости! — Как много в этом звуке
Глубоких тайн заключено!
Святое слово! — В миг разлуки
Граничит с вечностью оно.
Разлука… Где ее начало?
В немом пространстве без конца
Едва «да будет» прозвучало
Из уст божественных творца,
Мгновенно бездна закипела,
Мгновенно творческий глагол
Черту великого раздела
В хаосе дремлющем провел.
Сей глас расторгнул сочетанья,
Стихии рознял, ополчил,
И в самый первый миг созданья
С землею небо разлучил,
И мраку бездны довременной
Велел от света отойти, -
И всюду в первый день вселенной
Промчалось грустное «прости».
С тех пор доныне эти звуки
Идут, летят из века в век,
И, брошенный в юдоль разлуки,
Повит страданьем человек.С тех пор как часто небо ночи
Стремит в таинственной дали
Свои мерцающие очи
На лоно сумрачной земли
И, к ней объятья простирая,
В свой светлый край ее манит!
Напрасно, — узница родная
В оковах тяжести скорбит.
Заря с востока кинет розы —
Росой увлажатся поля;
О, это слезы, скорби слезы, -
В слезах купается земля.
Давно в века уходят годы
И в вечность катятся века,
Все так же льется слез природы
Неистощимая река! Прости! Прости! — Сей звук унылый
Дано нам вторить каждый час
И, наконец — в дверях могилы, -
Его издать в последний раз;
И здесь, впервые полон света,
Исходит он, как новый луч,
Как над челом разбитых туч
Младая радуга завета,
И смерть спешит его умчать,
И этот звук с одра кончины,
Здесь излетев до половины,
Уходит в небо дозвучать, -
И, повторен эдемским клиром
И принят в небе с торжеством,
Святой глагол разлуки с миром —
Глагол свиданья с божеством!
Не широки, не глубоки
Крыма водные потоки,
Но зато их целый рой
Сброшен горною стеной,
И бегут они в долины,
И через камни и стремнины
Звонкой прыгают волной,
Там виясь в живом узоре,
Там теряясь между скал
Или всасываясь в море
Острее змеиных жал.
Смотришь: вот — земля вогнулась
В глубину глухим котлом,
И растительность кругом
Густо, пышно развернулась.
Чу! Ключи, ручьи кипят, —
И потоков быстрых змейки
Сквозь подземные лазейки
Пробираются, шипят;
Под кустарников кудрями
То скрываются в тени,
То блестящими шнурами
Меж зелеными коврами
Передернуты они,
И, открыты лишь частями,
Шелковистый режут дол
И жемчужными кистями
Низвергаются в котел. И порой седых утесов
Расплываются глаза,
И из щелей их с откосов
Брызжет хладная слеза;
По уступам вперехватку,
Впересыпку, вперекатку,
Слезы те бегут, летят,
И снопами водопад,
То вприпрыжку, то вприсядку,
Бьет с раската на раскат;
То висит жемчужной нитью, То ударив с новой прытью,
Вперегиб и вперелом,
Он клубами млечной пены
Мылит скал крутые стены,
Скачет в воздух серебром,
На мгновенье в безднах вязнет
И опять летит вперед,
Пляшет, отпрысками бьет,
Небо радугами дразнит,
Сам себя на части рвет.
Вам случалось ли от жажды
Умирать и шелест каждый
Шопотливого листка,
Трепетанье мотылька,
Шум шагов своих тоскливых
Принимать за шум в извивах
Родника иль ручейка?
Нет воды! Нет мер страданью;
Смерть в глазах, а ты иди
С пересохшею гортанью,
С адским пламенем в груди!
Пыльно, — душно, — зной, — усталость!
Мать-природа! Где же жалость?
Дай воды! Хоть каплю! — Нет!
Словно высох целый свет.
Нет, поверьте, нетерпеньем
Вы не мучились таким,
Ожидая, чтоб явленьем
Вас утешила своим
Ваша милая: как слабы
Те мученья! — И когда бы
В миг подобный вам она
Вдруг явилась, вся полна
Красоты и обаянья,
Неги, страсти и желанья,
Вся готовая любить, —
Вмиг сей мыслью, может быть,
Вы б исполнились единой:
О, когда б она Ундиной
Или нимфой водяной
Здесь явилась предо мной!
И ручьями б разбежалась
Шелковистая коса,
И на струйки бы распалась
Влажных локонов краса,
И струи те, пробегая
Через свод ее чела
Слоем водного стекла,
И чрез очи ниспадая,
Повлекли б и из очей
Охлажденных слез ручей,
И потом две водных течи
Справа, слева и кругом
На окатистые плечи
Ей низверглись, — И потом
С плеч, где скрыт огонь под снегом
Тая с каждого плеча,
Снег тот вдруг хрустальным бегом
Покатился бы, журча,
Влагой чистого ключа, —
И, к объятиям отверсты,
Две лилейные руки,
Растеклись в фонтанах персты,
И — не с жаркой глубиной,
Но с святым бесстрастным хладом —
Грудь рассыпалась каскадом
И расхлынулась волной!
Как бы я втянул отрадно
Эти прелести в себя!
Ангел — дева! Как бы жадно
Вмиг я выпил всю тебя!
Тяжести мои смущает мысли.
Может быть, сдается мне, сейчас —
В этот миг — сорвется этих масс
Надо мной висящая громада
С грохотом и скрежетаньем ада,
И моей венчая жизни блажь,
Здесь меня раздавит этот кряж,
И, почет соединив с обидой,
Надо мной он станет пирамидой,
Сложенной из каменных пластов.
Лишь мелькнет последние мгновенье, —
В тот же миг свершится погребенье,
В тот же миг и памятник готов.
Похорон торжественных расходы:
Памятник — громаднее, чем своды
Всех гробниц, и залп громов, и треск,
Певчий — ветер, а факел — солнца блеск,
Слезы — дождь, все, все на счет природы,
Все от ней, и где? В каком краю? —
За любовь к ней страстную мою!