Изумрудный лист банана,
На журчащей Годавери
Завтра утром — рано, рано —
Помоги горячей вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по тихим волнам,
Успокой больные грезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда в дали тумана
Потеряю я из виду
Изумрудный лист банана,
Я молиться в поле выду;
И тебе, богиня Кали,
Принесу мои запястья,
Песню тайны и печали
Заменю напевом счастья.
Если ж ты, мой лист банана,
Опрокинешь эту ношу,
Завтра утром — рано, рано —
Амулеты все я сброшу.
Вдоль по тихой Годавери
Я пойду полна печали,
И безумной баядере
Будет чуждой Дурга-Кали.
Сладострастныя тени на темной постели окружили, легли,
притаились, манят.
Наклоняются груди, сгибаются спины, веет жгучий, тягучий,
глухой аромат.
И, без силы подняться, без воли прижаться и вдавить свои
пальцы в округлости плеч,
Точно труп наблюдаю безстыдныя тени в раздражающем
блеске курящихся свеч;
Наблюдаю в мерцаньи колен изваянья, беломраморность
бедер, оттенки волос…
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает тела в
разноцветный хаос.
О, далекое утро на вспененном взморье, странно-алыя
краски стыдливой зари!
О, весенние звуки в серебряном сердце и твой сказочно-
ласковый образ, Мари!
Это утро за ночью, за мигом признанья, перламутрово-
чистое утро любви,
Это утро, и воздух, и солнце, и чайки, и везде — точно
отблеск — улыбки твои!
Озаренный, смущенный, ребенок влюбленный, я безсильно
плыву в безграничности грез…
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает мечты
в разноцветный хаос.
Я знаю этот свет, неутомимо-четкий,
И слишком резкий стук пролетки в тишине,
Пред окнами контор железные решетки,
Пустынность улицы, не дышащей во сне.
Ночь канула в года, свободно и безумно.
Еще горят огни всех вдохновенных сил.
Но свежий утренник мне веет в грудь бесшумно,
Недвижные дома — как тысячи могил.
Там люди-трупы спят, вдвоем и одиноко,
То навзничь, рот открыв, то ниц — на животе,
Но небо надо мной глубоко и высоко,
И даль торжественна в открытой наготе!
Два равных мира есть, две равные стихии:
Мир дня и ночи мир, безумства и ума,
Но тяжки грани их — часы полуночные,
Когда не властен свет и расточилась тьма.
Он ко мне безстыдно прикоснулся…
Это было на заре вечерней.
Он ко мне безстыдно прикоснулся…
Сердце вечерами легковерней.
Снились мне всю ночь мужския ласки
На безгрешной, девичьей постели.
Снились мне всю ночь мужския ласки
И от ласк мои колени млели.
Утром я проснулась истомленной
От неясных, сладких ожиданий.
Утром я проснулась истомленной,
И весь день глаза мои в тумане.
Он желал, чтоб вечером пришла я,
(Этот голос слышу я повсюду!)
Он сказал, чтоб вечером пришла я
Вновь, в беседку липовую, к пруду.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Мне улыбкой милой улыбнется.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Вновь ко мне так странно прикоснется!
Он ко мне бесстыдно прикоснулся…
Это было на заре вечерней.
Он ко мне бесстыдно прикоснулся…
Сердце вечерами легковерней.
Снились мне всю ночь мужские ласки
На безгрешной, девичьей постели.
Снились мне всю ночь мужские ласки
И от ласк мои колени млели.
Утром я проснулась истомленной
От неясных, сладких ожиданий.
Утром я проснулась истомленной,
И весь день глаза мои в тумане.
Он желал, чтоб вечером пришла я,
(Этот голос слышу я повсюду!)
Он сказал, чтоб вечером пришла я
Вновь, в беседку липовую, к пруду.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Мне улыбкой милой улыбнется.
Может быть, он, как вчера, и нынче
Вновь ко мне так странно прикоснется!
Утро, раннее утро. Прохлада
Нежит губы в прозрачном тумане,
И душа, истомясь от желаний,
Уходящему холоду рада.
Ведь ты ждешь меня, крошка-Миньона?
Час условный: отец на работе,
Мать на рынке. В притворной дремоте
Ведь ты внемлешь шагам у балкона?
Я войду, — и мы медлить не будем!
Лишний взгляд — и минута пропала!
Я скользну под твое одеяло,
Я прижмусь к разбежавшимся грудям.
Здесь ты ночь провела. Ароматны
Испаренья желанного тела.
Требуй знаками вольно и смело,
Но молчи: все слова непонятны!
Я хочу, чтобы ты отдавалась
Каждым нервом истоме влюбленной,
Чтобы ты, как звезда, истомленной,
Как звезда пред рассветом, осталась.
И когда, после всех упоений,
Мы на солнце посмотрим в тревоге,
Я сожму твои бледные ноги,
Зацелую в томленьи колени.
И, дыша еще слишком неровно,
Ты, раздетая, спрыгнешь с кровати:
Миг последних, прощальных обятий,
Миг улыбки — невинно-греховной!
Блещет солнце. Встречаются люди.
Дребезжа, проезжает телега.
Только в теле палящая нега,
Только в грезах дрожащие груди!
Белы волны на побережьи моря,
Днем и в полночь они шумят.
Белых цветов в поле много,
Лишь на один из них мои глаза глядят.
Глубже воды в часы прилива,
Смелых сглотнет их алчная пасть.
Глубже в душе тоска о милой,
Ни днем, ни в полночь мне ее не ласкать.
На небе месяц белый и круглый,
И море под месяцем пляшет, пьяно.
Лицо твое — месяц, алы — твои губы,
В груди моей сердце пляшет, пьяно.
12 ноября 1909
Ветер качает, надышавшийся ча́мпаком,
Фиги, бананы, панданы, кокосы.
Ведут невесту подруги с лампами,
У нее руки в запястьях, у нее с лентами косы.
Рисовое поле бело под месяцем;
Черны и красны, шныряют летучие мыши.
С новобрачной мужу на циновке весело,
Целует в спину, обнимает под мышки.
Утром уходят тигры в заросли,
Утром змеи прячутся в норы.
Утром меня солнце опалит без жалости,
Уйду искать тени на высокие горы.
17 ноября 1909
Город — дом многоколонный,
Залы, храмы, лестниц винт,
Двор, дворцами огражденный,
Сеть проходов, переходов,
Галерей, балконов, сводов, —
Мир в строеньи: Лабиринт!
Яркий мрамор, медь и злато,
Двери в броне серебра,
Роскошь утвари богатой, —
И кипенье жизни сложной,
Ночью — тайной, днем — тревожной,
Буйной с утра до утра.
Там, — при факелах палящих,
Шумно правились пиры;
Девы, в ту́никах сквозящих,
С хором юношей, в монистах,
В блеске локонов сквозистых,
Круг сплетали для игры;
Там — надменные миносы
Колебали взором мир;
Там — предвечные вопросы
Мудрецы в тиши судили;
Там — под кистью краски жили,
Пели струны вещих лир!
Все, чем мы живем поныне, —
В древнем городе-дворце
Расцветало в правде линий,
В тайне книг, в узоре чисел;
Человек чело там высил
Гордо, в ла́вровом венце!
Все, что ведала Эллада, —
Только память, только тень,
Только отзвук Дома-Града;
Песнь Гомера, гимн Орфея —
Это голос твой, Эгейя,
Твой, вторично вставший, день!
Пусть преданья промолчали;
Камень, глина и металл,
Фрески, статуи, эмали
Встали, как живые были, —
Гроб раскрылся, и в могиле
Мы нашли свой идеал!
И, венчая правду сказки,
Облик женщины возник, —
Не она ль в священной пляске,
Шла вдоль длинных коридоров, —
И летели стрелы взоров,
Чтоб в ее вонзиться лик?
Не она ль взбивала кудри,
К блеску зеркала склонясь,
Подбирала гребень к пудре,
Серьги, кольца, украшенья,
Ароматы, умащенья,
Мазь для губ, для щечек мазь?
Минул ряд тысячелетий,
Лабиринт — лишь скудный прах…
Но те кольца, бусы эти,
Геммы, мелочи былого, —
С давним сердце близят снова:
Нить жемчужная в веках!
1917
Я пришла к дверям твоим
После многих лет и зим.
Ведав грешные пути,
Не достойна я войти
В дом, где Счастье знало нас.
Я хочу в последний раз
На твои глаза взглянуть,
И в безвестном потонуть.
Ты пришла к дверям моим,
Где так много лет и зим,
С неизменностью любя,
Я покорно ждал тебя.
Горьки были дни разлук,
Пусть же, после жгучих мук,
То же Счастье, как в былом,
Осеняет нас крылом.
Друг! я ведала с тех пор
Все паденья, весь позор!
В жажде призрачных утех,
Целовала жадно грех!
След твоих безгрешных ласк
Обнажала в вихре пляск!
Твой делившее восторг,
Тело — ставила на торг!
Друг! ты ведала с тех пор,
Как жесток людской укор!
Речью ласковой позволь
Успокоить эту боль;
Дай уста, в святой тоске,
Вновь прижать к твоей руке,
Дай молить тебя, чтоб вновь
Ты взяла мою любовь!
Все былое мной давно
До конца осквернено.
Тайны сладостных ночей,
И обятий, и речей,
Как цветы бросая в грязь,
Разглашала я, глумясь,
Посвящала злобно в них
Всех возлюбленных моих!
Что свершила ты, давно
Прощено, — освящено
На огне моей любви!
Душный, долгий сон порви,
Выйди вновь к былым мечтам,
Словно жрица в прежний храм!
Этот сумрачный порог
Все святыни оберег!
Я не смею, не должна…
Здесь сияла нам весна!
Здесь вплетала в смоль волос
Я венок из желтых роз!
Здесь, при первом свете дня,
Ты молился на меня!
Где то утро? где тот май?
Отсияло все. Прощай.
Нет, ты смеешь! ты должна!
Ты — тот май, и та весна,
Жемчуг утр и роз янтарь!
Ты — моей души алтарь,
Вечно чистый и святой!
И, во прахе пред тобой,
Вновь целую я, без слов,
Пыльный след твоих шагов!