И серое небо, и сонные воды…
Вдали над берегом поник
Без ветра гнущийся тростник,
Как пьяный… боже, гибнут годы!
Что ж, долго ли придется мне
В моей незамкнутой тюрьме,
Над этим бесполезным морем,
Томиться тяжкой жизни горем?
Молчит иссохшая трава
И гнется, словно и жива;
И долину и могилу
И вечерний тихий час;
Все что снилось, говорилось,
Вспоминал я много раз!
Разошлись мы, будто вовсе
И не знались никогда!
И минули невозвратно
Наши лучшие года!
Как умру, похороните
Вы меня на воле,
На степи в краю родимом,
На кургане в поле!
Чтобы даль вокруг синела,
Чтоб и Днепр и кручи
Были видны, — было слышно,
Как гремит могучий!..
Готово! Парус распустили
И двинули не без усилий,
По синим волнам в Сыр-Дарью,
С баржей баркас неторопливый.
Прощай же, Кос-Арал тоскливый!
Все ж грусть проклятую мою
Ты разгонял два года целых.
Спасибо! Сам себя хвали,
Что люди и тебя нашли
И знали, что с тобою сделать.
Во зеленой, темной роще
Кукушка кукует:
Одинокой сиротою
Девица тоскует.
А веселые, младые
Годы золотые
Уплывают, как на волнах
Цветики степные.
В неволе тяжко… хоть и воли
Узнать, пожалуй, не пришлось;
Но все-таки кой-как жилось, —
Хоть на чужом, да все ж на поле…
Теперь же тяжкой этой доли,
Как бога, ждать мне довелось.
И жду ее и поджидаю,
Свой глупый разум проклинаю,
Что дал себя он затемнить
И в луже волю утопить.