Он стар и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде не хочется.
Он сразу с вопроса:
«А Вы не из Витебска?..» —
Пиджак старомодный на лацканах вытерся…
«Нет, я не из Витебска…» —
Долгая пауза.
А после — слова монотонно и пасмурно:
«Тружусь и хвораю…
По утрам на планете мирной
голубая трава
в росе… Я не знаю ваших фамилий, —
знаю то,
что известно всем:
бесконечно дышит вселенная,
мчат ракеты,
как сгустки солнца.
Это — ваши мечты и прозрения
Ваши знания.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим, словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу
разрывая в клочья,
Мы в зале ожидания живем.
Любой из нас
все время ждет чего-то… Начальника у дома ждет шофер,
поигрывая
ключиком от «Волги»…
Вот аккуратный старичок в пенсне.
Он ждет.
Он едет в Вологду за песнями.
Старуха,
что-то бормоча о пенсии,
За тобой
через года
иду,
не колеблясь.
Если ты — провода,
я — троллейбус.
Ухвачусь за провода
руками долгими,
буду жить всегда-всегда
твоими токами.
Живу, как хочу, -
светло и легко.
Живу, как лечу, -
высоко-высоко.
Пусть небу смешно,
но отныне
ни дня
не будет оно
краснеть за меня…
Что может быть лучше —
Катька, Катышок, Катюха —
тоненькие пальчики.
Слушай,
человек-два-уха,
излиянья
папины.
Я хочу,
чтобы тебе
не казалось тайной,
почему отец
Пришла ко мне пора платить долги.
А я-то думал,
что еще успею…
Не скажешь, что подстроили враги.
Не спрячешься за юношеской спесью.
И вот я мельтешу то здесь, то там.
Размахиваю разными словами:
«Я расплачусь с долгами!
Я отдам!..
Поверьте мне!..»
А. Киреевой
Я, как блиндаж партизанский, травою пророс.
Но, оглянувшись, очень отчетливо вижу:
падают мальчики, запнувшись за мину, как за порог,
наткнувшись на очередь, будто на ленточку финиша.
Падают мальчики, руки раскинув просторно,
на чернозем, от безделья и крови жирный.
Падают мальчики, на мягких ладонях которых —
такие прекрасные,
Города, начинающиеся с вокзалов…
Есть у каждого города
возраст и голос.
Есть одежда своя.
И особенный запах.
И лицо,
И не сразу понятная
гордость… Города, города!
Сколько было вас —
разных?!
Горбуша в сентябре идет метать икру…
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней дробиночки икры…
Горбуша прет, шурша,
Е. Евтушенко
Такая жизненная полоса,
а может быть, предначертанье свыше.
Других я различаю голоса,
а собственного голоса не слышу.
И все же он, как близкая родня,
единственный,
кто согревает в стужу.
До смерти будет он внутри меня.
Гитара ахала, подрагивала, тенькала,
звала негромко,
переспрашивала,
просила.
И эрудиты головой кивали: «Техника!..»
Неэрудиты выражались проще: «Сила!..»
А я надоедал:
«Играй, играй, наигрывай!
Играй, что хочешь. Что угодно. Что попало».
Из тучи вылупился дождь такой наивный,
Вроде просто: найти и расставить слова.
Жаль, что это все реже.
И все больней…
Вновь бумага лежит — ни жива, ни мертва —
будто знает,
что ты прикоснешься к ней.Но ведь где-то есть он, в конце концов,
тот —
единственный,
необъяснимый тот —
гениальный порядок привычных нот,
Давай покинем этот дом, давай покинем, -
нелепый дом,
набитый скукою и чадом.
Давай уйдем к своим домашним богиням,
к своим уютным богиням, к своим ворчащим…
Они, наверно, ждут нас?
Ждут. Как ты думаешь?
Заварен чай, крепкий чай. Не чай — а деготь!
Горят цветные светляки на низких тумбочках,
от проносящихся машин дрожат стекла…
Бежала,
как по воздуху.
С лицом,
как май, заплаканным.
И пляшущие волосы
казались рыжим пламенем.
И только дыма не было,
но шла волна горячая…
Она бежала —
нежная,
Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила, мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила…»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным, будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она, говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом, в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Здравствуй, мама!
Опять мне снится песня твоя.
Здравствуй, мама!
Светла, как память, нежность твоя.
Этот мир не от солнца такой золотой —
Он наполнен до края твоей добротой.
На земле хороших людей немало,
Сердечных людей немало.
И все-таки лучше всех на земле —
Было… Я от этого слова бегу,
И никак убежать не могу.
Было… Опустевшую песню свою
Я тебе на прощанье пою.
Было… Упрекать я тебя не хочу,
Не заплачу и не закричу.
Было… Не заплачу и не закричу.
Ладно. Пронеслось, прошумело, прошло.
Ладно. И земля не вздохнет тяжело.
Снега растаяли, весна права,
Я теперь все стерплю.
Опять по-новому звучат слова
Я тебя люблю! Ты судьба!
Я без милости и щедрости твоей,
Как тень без солнца и береза без ветвей.
Но ты без меня —
Очаг без огня.
Моя судьба! Войду я солнышком в твое окно,
Сто веков жить велю.
В этом мире, в этом городе,
Там, где улицы грустят о лете,
Ходит где-то самый сильный, самый гордый,
Самый лучший человек на свете.
Вновь зима в лицо мне вьюгой дунула,
И навстречу вьюге я кричу:
— Если я тебя придумала —
Стань таким, как я хочу.
Я однажды вернулся туда,
В тихий город, — сквозь дни и года.
Показался мне город пустым.
Здесь когда-то я был молодым.
Здесь любовь моя прежде жила,
Помню я третий дом от угла.
Помню я третий дом от угла.
Я нашел этот дом, я в окно постучал,
Я назвал её имя, почти прокричал!
Ждать тебя, быть с тобой
Мне всегда хочется.
Говорят, что любовь
Первая кончится,
Что любовь первая скоро закончится.
Нам твердят вновь и вновь,
Что придёт к нам и вторая любовь.
Но ведь солнце одно глядит на нас,
Жизнь одна — она твоя,
Игру нашли смешную,
и не проходит
дня —
ревнуешь,
ревнуешь,
ревнуешь ты меня.
К едва знакомым девушкам,
к танцам под баян,
к аллеям опустевшим,
к морю,
Где-то
оторопь зноя
с ног
человека валит.
Где-то метель по насту
щупальцами
тарахтит…
А твоего
солнца
Понимаешь,
трудно говорить мне с тобой:
в целом городе у вас —
ни снежинки.
В белых фартучках
школьницы идут
гурьбой,
и цветы продаются на Дзержинке.
Там у вас — деревья в листве…
А у нас, —
Может, напрасно
Ночью и днем
Прошлая осень
В сердце моем?
Может, напрасно
Мне ветер приносит
Глупую сказку,
Что ты придешь.
Там, за окошком,
Ты — словно тихий шорох ветра,
(Я так тебя люблю!)
Ты — словно добрый лучик света,
(Я так тебя люблю!)
Ты — и надежда, и мечта,
Мне даже страшно поверить в это…
Ты и тепло мое и вьюга, —
(Любовь моя всегда ждала тебя.)
Как мы смогли найти друг друга,
Ты пришла — настала в мире будто весна.
Шар земной запомнил имя твоё.
Всё имеет срок, а ты бессмертна, страна.
Жизнь моя, дыханье моё.
Я смогу держать в ладонях солнце,
Я пройду сквозь годы-времена,
всё смогу, я всё на свете смогу,
если ты со мной, страна!
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть. «Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Не печалься о сыне,
Злую долю кляня,
По бурлящей России
Он торопит коня.
Громыхает гражданская война
От темна до темна,
Много в поле тропинок,
Только правда одна.
Обступили.
В поклонах кренятся.
От улыбок
исходит сияние…
«Переводчика
не потребуется!
Как-никак мы все —
россияне.
Вспомним Родину,
посудачим!.
Задохнулись канонады,
В мире тишина,
На большой земле однажды
Кончилась война.
Будем жить, встречать рассветы,
Верить и любить.
Только не забыть бы это,
Не забыть бы это,
Лишь бы не забыть!
Покроется небо пылинками звезд,
и выгнутся ветки упруго.
Тебя я услышу за тысячу верст.
Мы — эхо,
Мы — эхо,
Мы — долгое эхо друг друга.И мне до тебя, где бы ты ни была,
дотронуться сердцем нетрудно.
Опять нас любовь за собой позвала.
Мы — нежность,
Мы — нежность.
Так полыхнуло —
сплеча,
сполна —
над ледяным прудом! .
(Два человека —
он и она —
были виновны в том…)
В доме напротив полночный лифт
взвился до чердака.
Свет был таким,