Готовь,
рабочий молодой,
себя к военной встрече.
И на воде
и под водой —
зажми
буржуя
крепче.
Для нас
прикрыт
банкирский шкаф —
и рубль
не подзаймёте.
Сидят
на золотых мешках
Антантовские тети.
Пугая
вражьи корабли,
гудком
разиньте глотку,
на комсомольские рубли
мы
выстроим подлодку.
Гони буржуй
на рыбий пир —
у океана в яме.
Корабль
буржуевый
топи
рабочими рублями!
Люди говорили морю: "До свиданья",
Чтоб приехать вновь они могли -
В воду медь бросали, загадав желанья, -
Я ж бросал тяжелые рубли.
Может, это глупо, может быть — не нужно, -
Мне не жаль их — я ведь не Гобсек.
Ну, а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, -
После злиться будет: "Вот ведь, — скажет, — люди!
Видно, денег куры не клюют".
Будет долго мыслить головою бычьей:
"Пятаки — понятно — это медь.
Ишь — рубли кидают, — завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!"
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал -
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем более — что я загадал!
Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
И все и всех найдешь в порядке.
А ты — как ряженый на святки —
Играешь в прятки сам с собой,
С твоим искусством и судьбой.
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит, —
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
Из миллиона вероятий
Тебе одно придется кстати,
Но не дается, как назло
Твое заветное число.
Загородил полнеба гений,
Не по тебе его ступени,
Но даже под его стопой
Ты должен стать самим собой.
Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска у слепца,
Когда отыскан угол зренья
И ты при вспышке озаренья
Собой угадан до конца.
По воде, на колёсах, в седле, меж горбов и в вагоне,
Утром, днём, по ночам, вечерами, в погоду и без,
Кто за делом большим, кто за крупной добычей — в погони
Отправляемся мы, судьбам наперекор, всем советам вразрез.И наши щёки жгут пощёчинами ветры,
Горбы на спины нам наваливает снег…
Но впереди — рубли длиною в километры
И крупные дела величиною в век.За окном и за нашими душами света не стало,
И вне наших касаний повсюду исчезло тепло.
На земле дуют ветры, за окнами похолодало,
Всё, что грело, светило, теперь в темноту утекло.И вот нас бьют в лицо пощёчинами ветры,
И жены от обид не поднимают век,
Но впереди — рубли длиною в километры,
И крупные дела величиною в век.Как чужую гримасу, надел я чужую одежду,
Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез?
До и после, в течение, вместо, во время и между
Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.Мне щёки обожгли пощёчины и ветры,
Я взламываю лёд, плыву в пролив Певек!
Ах, где же вы, рубли длиною в километры?..
Всё вместо них дела величиною в век.
Снова печь барахлит — тут рублей не жалей…
«Сделай, парень, а то околею!»
Он в ответ: «У меня этих самых рублей —
Я тебе ими бампер обклею».Все заначки с зарплат
В горле узком у вас,
У меня же — «фиат! ,
А по-русскому — ВАЗ.Экономя, купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули».Кандидатскую я защитил без помех —
Всех порадовал темой отменной:
«Об этническом сходстве и равенстве всех
Разномастных существ во Вселенной».
____________________«Так чего же тебе? Хочешь — «Марльборо», «Кент»?»
Он не принял и этого дара:
«У меня, — говорит, — постоянный клиент —
Он бармен из валютного бара».Не в диковинку «Кент»? Разберёмся, браток.
Не по вкусу коньяк и икорка? —
Я снимаю штаны и стою без порток:
«На-ка джинсы — вчера из Нью-Йорка».Он ручонки простёр —
Я брючата отдал.
До чего ж я хитёр:
Угадал, угадал! Ах, не зря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули».Но вернул мне штаны всемогущий блондин,
Бросил в рожу мне, крикнув вдогонку:
«Мне вчера за починку мигалки один
Дал мышиного цвета дублёнку!»Я мерзавец, я хам,
Стыд меня загрызёт!
Сам дублёнку отдам,
Если брат привезёт!.. Ах, зачем я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»? Я на жалость его да на совесть беру,
К человечности тоже взывая:
Мол, замёрзну в пути, простужусь и умру,
И задавит меня грузовая.Этот ВАЗ, «Жигули», этот в прошлом «фиат»
Я с моста Бородинского скину! —
Государственной премии лауреат
Предлагал мне за лом половину.Подхожу скособочась,
Встаю супротив,
Предлагаю: «А хочешь
В кооператив?»Ведь не зря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»!«У меня, — говорит, — две квартиры уже,
Разменяли на Марьину Рощу,
Три машины стоят у меня в гараже:
На меня, на жену да на тёщу».«Друг! Что надо тебе? Я в афёры нырну!
Я по-новой дойду до Берлина!..»
Вдруг сказал он: «Устрой-ка мою… не жену
Отдыхать в санаторий Совмина!»Что мне делать? Шатаюсь,
Сползаю в кювет.
Всё — иду, нанимаюсь
В Верховный Совет… Эх, зазря я купил за рубли
«Жигулёнок», «Жигуль», «Жигули»…
Сидят три девы-стеклодувши
с шестами, полыми внутри.
Их выдуваемые души
горят, как бычьи пузыри.Душа имеет форму шара,
имеет форму самовара.
Душа — абстракт. Но в смысле формы
она дает любую фору! Марине бы опохмелиться,
но на губах ее горит
душа пунцовая, как птица,
которая не улетит! Нинель ушла от моториста.
Душа высвобождает грудь,
вся в предвкушенье материнства,
чтоб накормить или вздохнуть.Уста Фаины из всех алгебр
с трудом две буквы назовут,
но с уст ее абстрактный ангел
отряхивает изумруд! Дай дуну в дудку, постараюсь.
Дай гостю душу показать.
Моя душа не состоялась,
из формы вырвалась опять.В век Скайлэба и Байконура
смешна кустарность ремесла.
О чем, Марина, ты вздохнула?
И красный ландыш родился.Уходят люди и эпохи,
но на прилавках хрусталя
стоят их крохотные вздохи
по три рубля, по два рубля… О чем, Марина, ты вздохнула?
Не знаю. Тело упорхнуло.
Душа, плененная в стекле,
стенает на моем столе.
Всего один мотив
Доносит с корабля;
Один аккредитив —
На двадцать два рубля.А жить ещё две недели,
Работы — на восемь лет,
Но я докажу на деле,
На что способен аскет! Дежурная по этажу
Грозилась мне на днях —
В гостиницу вхожу
В час ночи, на руках.А жить ещё две недели,
Работы — на восемь лет,
Но я докажу на деле,
На что способен скелет! В столовой номер два
Всегда стоит кефир;
И мыслей полна голова,
И все — про загробный мир.А жить ещё две недели,
Работ — на восемь лет,
Но я докажу на деле,
На что способен скелет! Одну в кафе позвал —
Увы, романа нет;
Поел и убежал,
Как будто в туалет.А жить ещё две недели,
Работы — на восемь лет,
Но я докажу на деле,
На что способен аскет! А пляжи все полны
Пленительнейших вдов,
Но стыдно снять штаны —
Ведь я здесь с холодов.А жить еще две недели,
Работы — на восемь лет,
Но я докажу на деле,
На что способен аскет! О проклятый Афон! —
Влюбился, словно тля,
Беру последний фонд —
Все двадцать два рубля.Пленительна, стройна,
Все деньги на проезд,
Наверное, она
Сегодня же проест.А жить ещё две недели,
Работ — на восемь лет,
Но я докажу на деле,
На что способен… скелет!
Я стою у высоких дверей,
Я слежу за работой твоей.
Ты устал. На лице твоем пот,
Словно капелька жира, течет.
Стой! Ты рано, дружок, поднялся.
Поработай еще полчаса! К четырем в предвечернюю мглу
Магазин задремал на углу.
В ресторане пятнадцать минут
Ты блуждал по равнине Меню, —
Там, в широкой ее полутьме,
Протекает ручей Консоме, Там в пещере незримо живет
Молчаливая тварь — Антрекот;
Прислонившись к его голове,
Тихо дремлет салат Оливье…
Ты раздумывал долго. Потом
Ты прицелился длинным рублем. Я стоял у дверей, недвижим,
Я следил за обедом твоим,
Этот счет за бифштекс и компот
Записал я в походный блокнот,
И швейцар, ливреей звеня,
С подозреньем взглянул на меня.А потом, когда стало темно,
Мери Пикфорд зажгла полотно.
Ты сидел недвижимо — и вдруг
Обернулся, скрывая испуг, —
Ты услышал, как рядом с тобой
Я дожевывал хлеб с ветчиной… Две кровати легли в полумгле,
Два ликера стоят на столе,
Пьяной женщины крашеный рот
Твои мокрые губы зовет.
Ты дрожащей рукою с нее
Осторожно снимаешь белье.Я спокойно смотрел… Все равно
Ты оплатишь мне счет за вино,
И за женщину двадцать рублей
Обозначено в книжке моей…
Этот день, этот час недалек:
Ты ответишь по счету, дружок!.. Два ликера стоят на столе,
Две кровати легли в полумгле.
Молчаливо проходит луна.
Неподвижно стоит тишина.
В ней — усталость ночных сторожей,
В ней — бессонница наших ночей.
В нашем хозяйстве —
дыра за дырой.
Трат масса,
расходов рой.
Поэтому
мы
у своей страны
берем взаймы.
Конечно,
дураков нету
даром
отдавать
свою монету.
Заем
поэтому
так пущен,
что всем доход —
и берущим
и дающим.
Ясно,
как репа на блюде, —
доход обоюден.
Встань утром
и, не смущаемый ленью,
беги
к ближайшему
банковскому отделению!
Не желая
посторонним отвлекаться,
требуй сразу
— подать облигаций!
Разумеется,
требуй
двадцатипятирублевые.
А нет четвертного —
дело плевое!
Такие ж облигации,
точка в точку,
за пять рублей,
да и то в рассрочку!
Выпадет счастье —
участвуешь в выигрыше
в пятой части.
А если
не будешь молоть Емелю
и купишь
не позднее чем к 1-му апрелю,
тогда —
от восторга немеет стих —
рассрочка
от четырех месяцев
и до шести.
А также
(случай единственный в мире!)
четвертные
продаются
по 24,
а пятерка —
по 4 и 8 гривен.
Словом:
доходов — ливень!
Этот заем
такого рода,
что доступен
для всего трудового народа.
Сидишь себе
и не дуешь в ус.
На каждый рубль —
гривенник плюс.
А повезет,
и вместо денежного поста —
выигрываешь
тысяч до полуста.
А тиражей —
масса,
надоедают аж:
в год до четырех.
За тиражом тираж!
А в общем,
сердце радостью облей, —
разыгрывается
до семнадцати миллионов рублей.
На меня обижаются:
— Что ты,
в найме?
Только и пишешь,
что о выигрышном займе! —
Речь моя
кротка и тиха:
— На хорошую вещь —
не жалко стиха. —
Грядущие годы
покрыты тьмой.
Одно несомненно: на 27-й
(и то, что известно,
про то и поём)
— выгоднейшая вещь
10% заем!
Мы без этих машин — словно птицы без крыл, -
Пуще зелья нас приворожила
Пара сот лошадиных сил
И, должно быть, нечистая сила.
Нас обходит на трассе легко мелкота -
Нам обгоны, конечно, обидны, -
Но на них мы смотрим свысока — суета
У подножия нашей кабины.
И нам, трехосным,
Тяжелым на подъем
И в переносном
Смысле и в прямом,
Обычно надо позарез,
И вечно времени в обрез, -
Оно понятно — это дальний рейс.
В этих рейсах сиденье — то стол, то лежак,
А напарник приходится братом.
Просыпаемся на виражах -
На том свете почти правым скатом.
Говорят, все конечные пункты Земли
Нам маячат большими деньгами,
Говорят, километры длиною в рубли
Расстилаются следом за нами.
Не часто с душем
Конечный этот пункт, -
Моторы глушим -
Плашмя на грунт.
Пусть говорят — мы за рулем
За длинным гонимся рублем, -
Да, это тоже! Только суть не в нем.
На равнинах поем, на подъемах ревем, -
Шоферов нам еще, шоферов нам!
Потому что, кто только за длинным рублем,
Тот сойдет на участке неровном.
Полным баком клянусь, если он не пробит, -
Тех, кто сядет на нашу галеру,
Приведем мы и в божеский вид,
И, конечно, в шоферскую веру!
Земля нам пухом,
Когда на ней лежим
Полдня под брюхом -
Что-то ворожим.
Мы не шагаем по росе -
Все наши оси, тонны все
В дугу сгибают мокрое шоссе.
На колесах наш дом, стол и кров — за рулем, -
Это надо учитывать в сметах.
Мы друг с другом расчеты ведем
Крепким сном в придорожных кюветах.
Чехарда длинных дней — то лучей, то теней…
А в ночные часы перехода
Перед нами бежит без сигнальных огней
Шоферская лихая свобода.
Сиди и грейся -
Болтает, как в седле…
Без дальних рейсов
Нет жизни на Земле!
Кто на себе поставил крест,
Кто сел за руль, как под арест, -
Тот не способен на далекий рейс.
В день, когда мы, поддержкой земли заручась,
По высокой воде, по соленой, своей,
Выйдем в точно назначенный час, -
Море станет укачивать нас,
Словно мать непутевых детей.
Волны будут работать — и в поте лица
Корабельные наши бока иссекут,
Терпеливо машины начнут месяца
Составлять из ритмичных секунд.
А кругом — только водная гладь, — благодать!
И на долгие мили кругом — ни души!..
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.
Наши будни — без праздников, без выходных, -
В море нам и без отдыха хватит помех.
Мы подруг забываем своих:
Им — до нас, нам подчас не до них, -
Да простят они нам этот грех!
Нет, неправда! Вздыхаем о них у кормы
И во сне имена повторяем тайком.
Здесь совсем не за юбкой гоняемся мы,
Не за счастьем, а за косяком.
А кругом — только водная гладь, — благодать!
Ни заборов, ни стен — хоть паши, хоть пляши!..
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.
Говорят, что плывем мы за длинным рублем, -
Кстати, длинных рублей просто так не добыть, -
Но мы в море — за морем плывем,
И еще — за единственным днем,
О котором потом не забыть.
А когда из другой, непохожей весны
Мы к родному причалу придем прямиком, -
Растворятся морские ворота страны
Перед каждым своим моряком.
В море — водная гладь, да еще — благодать!
И вестей — никаких, сколько нам ни пиши…
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.
И опять уплываем, с землей обручась -
С этой самою верной невестой своей, -
Чтоб вернуться в назначенный час,
Как бы там ни баюкало нас
Море — мать непутевых детей.
Вот маяк нам забыл подморгнуть с высоты,
Только пялит глаза — ошалел, обалдел:
Он увидел, что судно встает на винты,
Обороты врубив на предел.
А на пирсе стоять — все равно благодать, -
И качаться на суше, и петь от души.
Нам, вернувшимся, не привыкать привыкать
После громких штормов к долгожданной тиши!
МСПО предложило вузовцам меню
завтраков по… 3 рубля 50 копеек.
Славлю,
от восторга воя,
дядю
ЭМЭСПЭО я.
Видит дядя:
вузовцы
в голод
знанием грузятся.
На голодных вузов глядя,
вдрызг
расчувствовался дядя.
Говорит,
глаза коряча:
«Вот вам —
завтрак разгорячий
Черноморских
устриц с писком
заедайте
супом-биском.
Ешьте,
если к дичи падки,
на жаркое
куропатки.
Рыбку ели?
Ах, не ели?
Вот
на третье вам —
форели.
А на сладкое
же
жрите
это бламанже.
Не забудете
века
завтрак
на два червяка!»
Что ж,
я дядю не виню:
он
привык к таким меню.
Только
что-то
вузовцы
не едят,
конфузятся.
«Что приуныли?
Бокалы не пените?!
Жир куропатки
шампанским полей!»
«Добрый дядя,
у нас
стипендий
только всего —
25 рублей!»
Ты расскажи,
ЭМЭСПЭО, нам,
чтобы зажить
с комсомолом в ладах,
много ль
таких
расцветает пионом
в расканцелярских
ваших садах?
Опустили бы,
мечтатели,
головки
с поднебесий
на вонючие столовки.
Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, — так ведь нет:
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили те дубы на гробы.
Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,
Но явился всем на страх вертопрах!
Добрый молодец он был, ратный подвиг совершил —
Бабку-ведьму подпоил, дом спалил!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Здесь и вправду ходит кот, как направо — так поет,
Как налево — так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын — цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один — в магазин.
Как-то раз за божий дар получил он гонорар:
В Лукоморье перегар — на гектар.
Но хватил его удар. Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар мемуар.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Тридцать три богатыря порешили, что зазря
Берегли они царя и моря.
Каждый взял себе надел, кур завел и там сидел
Охраняя свой удел не у дел.
Ободрав зеленый дуб, дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп стал и груб.
И ругался день-деньской бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой под Москвой.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
А русалка — вот дела! — честь недолго берегла
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика — не желают знать сынка:
Пусть считается пока сын полка.
Как-то раз один колдун — врун, болтун и хохотун, —
Предложил ей, как знаток бабских струн:
Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму.
И пошла она к нему, как в тюрьму.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Бородатый Черномор, лукоморский первый вор —
Он давно Людмилу спер, ох, хитер!
Ловко пользуется, тать тем, что может он летать:
Зазеваешься — он хвать — и тикать!
А коверный самолет сдан в музей в запрошлый год —
Любознательный народ так и прет!
И без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь.
Ох, скорей ему накличь паралич!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Нету мочи, нету сил, — Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил:
— Дай рубля, прибью, а то, я добытчик али кто?!
А не дашь — тогда пропью долото!
— Я ли ягод не носил? — снова Леший голосил.
— А коры по сколько кил приносил?
Надрывался издаля, все твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля, ах ты тля!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
И невиданных зверей, дичи всякой — нету ей.
Понаехало за ней егерей.
Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет.
Все, о чем писал поэт, — это бред.
Ты уймись, уймись, тоска.
Душу мне не рань.
Раз уж это присказка —
Значит, дело дрянь.
Вперед иди не без оглядки,
Но оглянися и сравни
Былые дни и наши дни.
Старомосковские порядки —
Чертовски красочны они.
Но эти краски ядовиты
И поучительно-страшны.
Из тяжких мук народных свиты
Венки проклятой старины.
На этих муках рос, жирея,
Самодержавный гнусный строй,
От них пьянея и дурея,
Беспечно жил дворянский рой,
Кормились ими все кварталы
Биржевиков и палачей,
Из них копились капиталы
Замоскворецких богачей.
На днях в газете зарубежной
Одним из белых мастеров
Был намалеван краской нежной
Замоскворецкий туз, Бугров
Его купецкие причуды,
Его домашние пиры
С разнообразием посуды
Им припасенной для игры
Игра была и впрямь на диво:
В вечерних сумерках, в саду
С гостями туз в хмельном чаду
На «дичь» охотился ретиво,
Спеша в кустах ее настичь.
Изображали эту «дичь»
Коньяк, шампанское и пиво,
В земле зарытые с утра
Так, чтоб лишь горлышки торчали.
Визжали гости и рычали,
Добычу чуя для нутра.
Хозяин, взяв густую ноту,
Так объявлял гостям охоту:
«Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять,
Вдруг охотник прибегает,
Прямо в зайчика стреляет.
Пиф-паф, ой-ой-ой,
Умирает зайчик мой!»
Неслися гости в сад по знаку.
Кто первый «зайца» добывал,
Тот, соблюдая ритуал,
Изображал собой собаку
И поднимал свирепый лай,
Как будто впрямь какой Кудлай.
В беседке «зайца» распивали,
Потом опять в саду сновали,
Пока собачий пьяный лай
Вновь огласит купецкий рай.
Всю ночь пролаяв по-собачьи,
Обшарив сад во всех местах,
Иной охотник спал в кустах,
Иной с охоты полз по-рачьи.
Но снова вечер приходил,
Вновь стол трещал от вин и снедей,
И вновь собачий лай будил
Жильцов подвальных и соседей.
При всем при том Бугров-купец
Был оборотистый делец, —
По вечерам бесяся с жиру,
Не превращался он в транжиру,
Знал: у него доходы есть,
Что ни пропить их, ни проесть,
Не разорит его причуда,
А шли доходы-то откуда?
Из тех каморок и углов,
Где с трудового жили пота.
Вот где купчине был улов
И настоящая охота!
Отсюда греб он барыши,
Отсюда медные гроши
Текли в купецкие затоны
И превращались в миллионы,
Нет, не грошей уж, а рублей,
Купецких верных прибылей.
Обогащал купца-верзилу
Люд бедный, живший не в раю,
Тем превращая деньги в силу,
В чужую силу — не в свою.
Бугров, не знаю, где он ныне,
Скулит в Париже иль в Берлине
Об им утерянном добре
Иль «божьей милостью помре»,
В те дни, когда жильцы подвалов
Купца лишили капиталов
И отобрали дом и сад,
Где (сколько, бишь, годков назад?
Года бегут невероятно!)
Жилось купчине столь приятно.
Исчез грабительский обман.
Теперь у нас рубли, копейки
Чужой не ищут уж лазейки,
К врагам не лезут уж в карман,
А, силой сделавшись народной,
Страну из темной и голодной
Преобразили в ту страну,
Где мы, угробив старину
С ее основою нестойкой,
Сметя хозяйственный содом,
Мир удивляем новой стройкой
И героическим трудом.
Не зря приезжий иностранец,
Свой буржуазный пятя глянец
В Москве пробывши день иль два
И увидав, как трудовая
Вся пролетарская Москва
В день выходной спешит с трамвая
Попасть в подземное нутро,
Чтоб помогать там рыть метро, —
Всю спесь теряет иностранец
И озирается вокруг.
Бежит с лица его румянец,
В ресницах прячется испуг:
«Да что же это в самом деле!»
Он понимает еле-еле,
Коль объясненье мы даем,
Что государству наш работник
Сам, доброй волею в субботник
Свой трудовой дает заем,
Что он, гордясь пред заграницей
Своей рабочею столицей,
В метро работает своем,
Что трудовой его заем
Весь оправдается сторицей:
Не будет он спешить с утра,
Чтоб сесть в метро, втираясь в давку,
Он сам, жена и детвора
В метро усядутся на лавку
Без лютой брани, без толчков,
Без обдирания боков,
Без нахождения местечка
На чьих-нибудь плечах, грудях, —
Исчезнет времени утечка
И толкотня в очередях, —
Облепленный людскою кашей
Не будет гнать кондуктор взашей
Дверь атакующих «врагов».
Метро к удобствам жизни нашей —
Крупнейший шаг из всех шагов,
Вот почему с такой охотой
— Видали наших молодчаг? —
Мы добровольною работой
Спешим ускорить этот шаг.
Не надо часто нам агитки:
Мы знаем, долг какой несем.
И так у нас везде во всем
от Ленинграда до Магнитки,
от мест, где в зной кипит вода,
от наших южных чудостроев
И до челюскинского льда,
Где мы спасли своих героев.
На днях — известно всем оно! —
Магниткой сделано воззванье.
Магнитогорцами дано
Нам всем великое заданье:
Еще налечь, еще нажать,
Расходов лишних сузить клетку
И новым займом поддержать
Свою вторю лятилетку.
Воззванье это — документ
Неизмеримого значенья.
В нем, что ни слово, аргумент
Для вдохновенья, изученья,
Для точных выводов о том,
Каких великих достижений
Добились мы своим трудом
И вкладом в наш советский дом
Своих мильярдных сбережений.
Магнитострой — он только часть
Работы нашей, но какая!
Явил он творческую страсть,
Себя и нас и нашу власть
Призывным словом понукая.
Да, мы работаем, не спим,
Да, мы в труде — тяжеловозы,
Да, мы промышленность крепим,
Да, поднимаем мы колхозы,
Да, в трудный час мы не сдаем,
Чертополох враждебный косим,
Да, мы культурный наш подъем
На новый уровень возносим,
Да, излечась от старых ран,
Идя дорогою победной,
Для пролетариев всех стран
Страной мы стали заповедной,
Да, наши твердые шаги
С днем каждым тверже и моложе!
Но наши ярые враги —
Враги, они не спят ведь тоже, —
Из кузниц их чадит угар,
Их склады пахнут ядовито,
Они готовят нам удар,
Вооружаясь неприкрыто;
Враг самый наглый — он спешит,
Он у границ советских рыщет,
Соседей слабых потрошит, —
На нас он броситься решит,
Когда союзников подыщет,
Он их найдет: где есть игла,
Всегда подыщется к ней нитка.
Сигнал великий подала
Нам пролетарская Магнитка.
Мы в трудовом сейчас бою,
Но, роя прошлому могилу,
В борьбе за будущность свою
Должны ковать в родном краю
Оборонительную силу.
И мы куем ее, куем,
И на призыв стальной Магнитки —
Дать государству вновь заем —
Мы, сократив свои прибытки,
Ответный голос подаем:
Да-е-е-е-ем!!!