В каком бы я ни был далёком краю,
Какой бы не шёл стороной,
Я вижу родную столицу мою
И слышу я голос родной.Московское солнце повсюду горит,
Повсюду лучи свои льёт.
Недаром в Испании город Мадрид
Московские песни поёт! Москва окрыляет любого из нас
И учит работать и жить.
И тот, кто в Москве побывает хоть раз
Не сможет её позабыть! В ней сила народа, в ней Сталин живёт
Не сразу все устроилось,
Москва не сразу строилась,
Москва слезам не верила,
А верила любви.
Снегами запорошена,
Листвою заворожена,
Найдет тепло прохожему,
А деревцу — земли.
Александра, Александра,
Этот город — наш с тобою,
Хоронила Москва Шукшина,
хоронила художника, то есть
хоронила Москва мужика
и активную совесть.
Он лежал под цветами на треть,
недоступный отныне.
Он свою удивленную смерть
предсказал всенародно в картине.
Тополей влюбленное цветенье
вдоль по Ленинградскому шоссе…
Первое мое стихотворенье
на твоей газетной полосе… Первый трепет, первое свиданье
в тихом переулочке твоем.
Первое и счастье и страданье.
Первых чувств неповторимый гром.Первый сын, в твоем дому рожденный.
Первых испытаний седина.
Первый выстрел. Город затемненный.
Первая в судьбе моей война.Выстояла, сводки принимая,
Забытый миллионами людей,
Исхлёстанный студёными ветрами,
Скатился за Москву вчерашний день,
Оставив только пламя за лесами.Вот в этот день без знака, без судьбы
Без предзнаменований очень хмурых
Я был несложным образом убит
Под розовым и пыльным абажуром.И две ноги снесли меня к огням.
Извилин состраданием влекомы,
Приветствовали пьяницы меня,
Которым горе всякое знакомо.И зажигали странные огни,
Экспресс Москва-Варшава, тринадцатое место, -
В приметы я не верю — приметы ни при чем:
Ведь я всего до Минска, майор — всего до Бреста, -
Толкуем мы с майором, и каждый — о своем.
Я ему про свои неполадки,
Но ему незнакома печаль:
Материально — он в полном порядке,
А морально… Плевать на мораль!
По Москве брожу я с негром,
А вокруг белым-бело.
Белым снегом, белым снегом
Всю столицу замело.Друга черного встречаю
И вожу смотреть Москву,
Господином величаю
И товарищем зову.Мне с тобой легко и странно,
Как со сбывшейся мечтой.
Здравствуй, государство Гана
(Бывший Берег Золотой)! Я когда-то в пионерах,
Давай покинем этот дом, давай покинем, -
нелепый дом,
набитый скукою и чадом.
Давай уйдем к своим домашним богиням,
к своим уютным богиням, к своим ворчащим…
Они, наверно, ждут нас?
Ждут. Как ты думаешь?
Заварен чай, крепкий чай. Не чай — а деготь!
Горят цветные светляки на низких тумбочках,
от проносящихся машин дрожат стекла…
В часы большого торжества
Прохладным ранним летом
Сияет вечером Москва
Незатемнённым светом.
Поёт на улице народ,
Шумит, ведёт беседы.
Так вот он — час, и день, и год
Свершившейся победы!
Нажми, водитель, тормоз наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
Слезайте, граждане, приехали, конец —
Охотный ряд, Охотный ряд!
Когда-то здесь горланили купцы,
Москву будила дымная заря,
И над сугробами звенели бубенцы —
Охотный ряд, Охотный ряд!
Пустое болтают, что счастье где-то
У синего моря, у дальней горы.
Подошёл к телефону, кинул монету
И со Счастьем — пожалуйста! — говори.
Свободно ли Счастье в шесть часов?
Как смотрит оно на весну, на погоду?
Считает ли нужным до синих носов
Топтать по Петровке снег и воду?
Счастье торопится — надо решать,
Счастье волнуется, часто дыша.
Дочка, знаешь ли ты, как мы строили доты?
Это было в начале войны, давно.
Самый лучший и строгий комсорг — работа
Нас спаяла в одно.Мы валились с ног, но, шатаясь, вставали —
Ничего, что в огне голова.
Впереди фронтовые дымились дали,
За плечами была Москва.Только молодость не испугаешь бомбёжкой!
И, бывало, в часы, когда небо горит,
Мы, забыв про усталость, с охрипшей гармошкой
Распевали до самой зари.Эти ночи без сна, эти дни трудовые,
Невозможно не вклиниться
в человеческий водоворот —
у подъезда гостиницы
тесно толпится народ.
Не зеваки беспечные,
что на всех перекрестках торчат, –
дюжий парень из цеха кузнечного,
комсомольская стайка девчат.Искушенный в политике
и по части манер,
в шляпе, видевшей видики,
КолыбельнаяБаю-бай! Мы спим не дома,
Люди мимо нас идут.
Нам закроет глазки дрема.
Ничего! Уснем и тут! Там вверху готовы к бою,
Там глядят зенитки с крыш, —
А таким, как мы с тобою,
Надо прятаться, малыш.Черный враг летит неслышно,
Хочет город наш бомбить,
Хочет всех таких малышек,
Всех ребяток перебить.Но злодеи не прорвутся —
Не на пляже и не на «зиме»,
не у входа в концертный зал, –
я глазами тебя своими
в тесной кухоньке увидал.
От работы и керосина
закраснелось твое лицо.
Ты стирала с утра для сына
обиходное бельецо.А за маленьким за оконцем,
белым блеском сводя с ума,
стыла, полная слез и солнца,
Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
Как птицы, заливаются
Трамвайные звонки.
Шумная, веселая,
Весенняя Москва.
Еще не запыленная,
Зеленая листва.
Костер, что где-нибудь в лесу,
Ночуя, путник палит, —
И тот повысушит росу,
Траву вокруг обвялит.Пожар начнет с одной беды,
Но только в силу вступит —
Он через улицу сады
Соседние погубит.А этот жар — он землю жег,
Броню стальную плавил,
Он за сто верст касался щек
И брови кучерявил.Он с ветром несся на восток,
В который раз лечу Москва — Одесса…
Опять не выпускают самолёт.
А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса,
Надёжная, как весь гражданский флот.
Над Мурманском — ни туч, ни облаков,
И хоть сейчас лети до Ашхабада,
Открыты Киев, Харьков, Кишинёв,
И Львов открыт — но мне туда не надо!
Когда автобус,
пыль развеяв,
прет
меж часовен восковых,
я вижу ясно:
две их,
их две в Москве —
Москвы.
1
Товарищи,
Маяковский
на радость всем нам
написал частушки
о трамвае подземном.
Что такое! Елки-палки!
По Москве — землечерпалки.
Это улиц потроха
вырывает МКХ.
Десять прошло.
Понимаете?
Десять!
Как же ж
поэтам не стараться?
Как
на театре
актерам не чудесить?
Как
не литься
Помните
раньше
дела провинций? —
Играть в преферанс,
прозябать
и травиться.
Три тысячи три,
до боли скул,
скулили сестры,
впадая в тоску.
Что такое счастье,
милый друг?
Что такое счастье
близких двух?
Выйдут москвичи из норок,
в белом все, в летнем все,
поглядеть, как на планерах
дни взмывают над шоссе.
Восходит солнце над Москвой.
Старухи бегают с тоской:
Куда, куда идти теперь?
Уж Новый Быт стучится в дверь!
Младенец, выхолен и крупен,
Сидит в купели, как султан.
Прекрасный поп поет, как бубен,
Паникадилом осиян.
Прабабка свечку зажигает,
Младенец крепнет и мужает
Крамарж, вождь чехословацкой
Народной партии (фашистов) —
главный враг признания СССР.
Я до путешествий
очень лаком.
Езжу Польшею,
по чехам,
по словакам.
Не вылажу здесь
Уж это было с вами раз:
Вы, корча из себя героя-инвалида,
Утихомирились для вида,
Но из звериных ваших глаз
Сочилась ненависть и лютая обида.
Вам «фюрер» нужен был, мечтали вы о нем.
Еще не явленный — он по ночам вам снился,
И вы сочли счастливым днем
Тот день, когда он объявился. Какой вас охватил экстаз,
Когда был «фюрер» обнаружен,
Уже прошло два года,
два бесцельных
С тех пор, когда
за юность в первый раз
Я новый год встречал от вас отдельно,
Хоть был всего квартала три от вас.
Что для меня случайных три квартала!
К тому ж метро, к тому ж троллейбус есть.
Но между нами государство встало,
И в ключ замка свою вложила честь.
В Европе есть страна — красива, аккуратна,
Величиной с Москву — возьмем такой масштаб.
Историю войны не повернешь обратно:
Осело в той стране пять тысяч русских баб.Простите, милые, поймите, я не грубо,
Совсем невмоготу вас называть «мадам».
Послушайте теперь охрипший голос друга.
Я, знаете, и сам причастен к тем годам.На совести моей Воронеж и Прилуки,
Всех отступлений лютая тоска.
Девчонок бедных мраморные руки
Цепляются за борт грузовика.Чужая сторона в неполные семнадцать…
Вновь испытанье добром и злом.
Над храмом, над лавкою частника,
Всюду знакомый паучий излом —
Свастика, свастика, свастика.
Она была нами как символ и враг
В атаках растоптана намертво,
Но свастика здесь — плодородия знак,
Простая основа орнамента.…Сейчас на Красной площади парад,
Знаменами пылает боль былая,
Радиоволны яростно трещат,
Собирались вечерами зимними,
Говорили то же, что вчера…
И порой почти невыносимыми
Мне казались эти вечера.
Обсуждали все приметы искуса,
Превращали сложность в простоту,
И моя Беда смотрела искоса
На меня — и мимо, в пустоту.
Ты сидишь на нарах посреди Москвы.
Голова кружится от слепой тоски.
На окне — намордник, воля — за стеной,
ниточка порвалась меж тобой и мной.
За железной дверью топчется солдат…
Прости его, мама: он не виноват,
он себе на душу греха не берет —
он не за себя ведь — он за весь народ. Следователь юный машет кулаком.
Ему так привычно звать тебя врагом.
За свою работу рад он попотеть…
Мы
окружены
границей белой.
Небо
Европы
ржавчиной съела
пушечных заводов
гарь и чадь.
Это —
устарело,
Реже, меньше ноют раны.
Четверть века — срок большой.
Но в виски, как в барабаны,
Бьется память, рвется в бой…
Москвичи писали письма,
Что Москвы врагу не взять.
Наконец разобрались мы,
Что назад уже нельзя.
Чем и как, с каких позиций
Оправдаешь тот поход?
Почему мы от границы
Шли назад, а не вперёд? Может быть, считать маневром,
Мудрой тактикой какой —
Только лучше б в сорок первом
Драться нам не под Москвой… Но в виски, как в барабаны,
Бьётся память, рвётся в бой,
Только меньше ноют раны:
Четверть века — срок большой.Москвичи писали письма,
«Леса. Столбы. Поля. Леса.
Наш поезд мчится в ночь…»
— Ты дописал?
— Не дописал.
— А в шахматы?
— Не прочь…
«Мелькнул за окнами перрон
И хоровод рябин…»
— Андрюшка видит пятый сон,
— А мы с тобой не спим…