Обыватель верит моде:
Кто в рекламе, тот и витязь.
Сорок фото на комоде:
«Прорицатель», «Ясновидец»! Дорогой, остановитесь…
Нет, его вы не уймете:
Не мечтает он о меде,
Жидкой патокой насытясь.Но проходит мода скоро.
Где вы, диспуты и споры?
Пустота на ринге.И, увы, предстанут взору
Три-четыре золотинки
И вот сто-олько сору.
Моих собратьев моды атакуют,
Но неохота поддаваться мне.
Остаться старомодным я рискую,
Как пограничник на коне.Почувствовав, как целится мне в спину
С той стороны потомок басмача,
Я первым карабин старинный вскину
И выпущу обойму сгоряча.И в зарослях запутаюсь, как в сплетнях.
А если ранят, опаленным ртом
Я крикну: — Приложи траву-столетник,
А все антибиотики потом.Увидеть бы склоненным над собою
Прекрасное лицо…
И сквозь века
Услышать: «Мой любимый, что с тобою?»
Новее слов как будто нет пока.
Всё с себя снимаю — слишком душно,
За погодой следую послушно,
Но… всё долой — нельзя ж! Значит за погодой не угнаться —
Дальше невозможно раздеваться!
Да! Это же не пляж! Что-то с нашей модой стало ныне:
Потеснили «макси» — снова «мини»,
Вновь, вновь переворот! Право, мне за модой не угнаться —
Дальше невозможно раздеваться,
Но — и наоборот! Скучно каждый вечер слушать речи.
У меня за вечер по две встречи!
Тот и другой не прост.Значит мне приходится стараться…
Но нельзя ж всё время раздеваться —
Вот, вот ведь в чём вопрос!
Гули-гули-гуленьки,
Девоньки-девуленьки!
Вы оставьте мне на память
В сердце загогулинки.Не гляди, что я сердит:
По тебе же сохну-то!
Я не с фронта инвалид,
Я — любовью трёхнутый.Выходите к Ванечке,
Да Манечки-мотанечки!
Вы что стоите, как старушки —
Божьи одуванчики? Милый мой — каменотёс,
Сильный он да ласковый,
Он мне с Англии привёз
Лифчик пенопластовый.Здеся мода отстаёт.
Вот у нас, в Австралии,
Очень в моде в этот год
В три обхвата талии.Уж не знаю я, как тут,
А, к примеру, в Дании
Девок в загсы волокут
При втором свидании.Я не знаю, как у вас,
А у нас во Франции
Замуж можно десять раз —
И все без регистрации.Ой! Табань, табань, табань,
А то в берег врежемся.
Не вставай в такую рань,
Давай ещё понежимся! Без ушка иголочка,
Оля! Ольга, Олечка,
Ты поднеси-ка инвалиду
Столько да полстолечка.На пути, на перепутье
Молодуху сватал дед,
Сперва думали, что шутит,
Оказалося, что — нет.Мой милёнок всё допил
Дочисту и допьяна,
Потому и наступил
В мире кризис топливный.Ты не вой, не ной, не ной —
Этот кризис нефтяной,
Надо больше опасаться,
Что наступит спиртовой! Гляну я — одна семья
На таком воскреснике:
Да все друг другу сыновья
Али даже крестники.
О вкусах не спорят, есть тысяча мнений —
Я этот закон на себе испытал.
Ведь даже Эйнштейн — физический гений —
Весьма относительно всё понимал.Оделся по моде, как требует век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!..»
А я — тот же самый.Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё! Набедренный пояс из шкуры пантеры.
О да! Неприлично! Согласен! Ей-ей!
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры им было видней.Оделся по моде, как в каменный век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё! Оденусь — как рыцарь я после турнира:
Знакомые вряд ли узнают меня;
И крикну, как Ричард, я (в драме Шекспира):
«Коня мне! Полцарства даю за коня!»Но вот усмехнётся и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё! Вот трость, канотье — я из нэпа. Похоже?
Не надо оваций — к чему лишний шум?
Ах, в этом костюме узнали? Ну что же —
Тогда я одену последний костюм.Долой канотье, вместо тросточки — стек.
И шепчутся дамы:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё!
Будьте же бдительны —
Всё относительно!
Всё-всё! Всё!
Модою —
объяты все:
и размашисто
и куцо,
словно
белка в колесе
каждый
самокритикуется.
Сам себя
совбюрократ
бьет
в чиновничие перси.
«Я
всегда
советам рад.
Критикуйте!
Я —
без спеси.
Но…
стенгазное мычанье…
Где
в рабкоре
толку статься?
Вы
пишите замечания
и пускайте
по инстанциям».
Самокритик
совдурак
рассуждает,
помпадурясь:
«Я же ж
критике
не враг.
Но рабкорь —
разводит дурость.
Критикуйте!
Не обижен.
Здравым
мыслям
сердце радо.
Но…
чтоб критик
был
не ниже,
чем
семнадцтого разряда».
Сладкогласый
и ретивый
критикует подхалим.
С этой
самой
директивы
не был
им
никто
хвалим.
Сутки
сряду
могут крыть
тех,
кого
покрыли свыше,
чтоб начальник,
видя прыть,
их
из штатов бы
не вышиб.
Важно
пялят
взор спецы́
на критическую моду, —
дескать —
пойте,
крит-певцы,
языком
толчите воду.
Много
было
каждый год
разударнейших кампаний.
Быть
тебе
в архиве мод —
мода
на самокопанье.
А рабкор?
Рабкор —
смотрите! —
приуныл
и смотрит криво:
от подобных
самокритик
у него
трещит загривок.
Безработные ручища
тычет
зря
в карманы он.
Он —
обдернут,
он —
прочищен,
он зажат
и сокращен.
Лава фраз —
не выплыть вплавь.
Где размашисто,
где куцо,
модный
лозунг
оседлав,
каждый —
самокритикуется.
Граждане,
вы не врите-ка,
что это —
самокритика!
Покамест
точат начальники
демократические лясы,
меж нами
живут молчальники —
овцы
рабочего класса.
А пока
молчим по-рабьи,
бывших
белых
крепнут орды —
рвут,
насилуют
и грабят,
непокорным —
плющат морды.
Молчалиных
кожа
устроена хи́тро:
плюнут им
в рожу —
рожу вытрут.
«Не по рылу грохот нам,
где ж нам
жаловаться?
Не прощаться ж
с крохотным
с нашим
с жалованьицем».
Полчаса
в кутке
покипят,
чтоб снова
дрожать начать.
Эй,
проснитесь, которые спят!
Разоблачай
с головы до пят.
Товарищ,
не смей молчать!