Шел я парком утренним. Мысли нездоровые
Голову тиранили. Чувства были грубы.
Пихта распустила «ягоды» пунцовые,
Пухлые и клейкие, как у женщин губы.
О, мои целители, не из ягод ягоды
В лиственницах шелковых, в пихтовой глуши!
Для своей фантазии я построю пагоды,
Буду вам молиться я отзвуком души.
Сладка ягода в лес поманит,
Щедрой спелостью удивит.
Сладка ягода одурманит,
Горька ягода отрезвит.Ой, крута судьба, словно горка,
Доняла она, извела.
Сладкой ягоды — только горстка,
Горькой ягоды — два ведра.Я не ведаю, что со мною,
Для чего она так растет…
Сладка ягода — лишь весною,
Горька ягода — круглый год.Над бедой моей ты посмейся,
Погляди мне вслед из окна.
Сладку ягоду рвали вместе,
Горьку ягоду — я одна.
Я в праздник, меж дубов, один бродя тоскливо,
С крестьянкой встретился. Румяна, молода,
Лицом приветлива, нарядна и красива,
Она, по ягоду зашедшая сюда,
Мне ягод поднесла. Я был ей благодарен.
Смеясь и бусами играя на груди,
Она мне молвила: «Один, скучаешь, барин?»
А я ответил ей печально: «Проходи».
В далёкий лес ребят орава
Давно с лукошками ушла.
А малышей ждала канава.
Там тоже ягода была.Берёшь с собой стакан гранёный
И пропадаешь с головой,
Счастливый, целеустремлённый,
В канаве этой луговой.Все ягоды раздашь, бывало,
Раздаришь всё, что принесли,
Как будто нам передавала
Канава доброту земли.
Старый учитель
Продаёт клубнику
Вместе с торговками
В одном ряду.
Я узнал его
Тихого
Среди крика.
И вдруг испугался:
«Не подойду…»
Но не сумел
Подошёл, покланялся.
Взял от смущения
Ягоду в рот.
Старый учитель
Торговец покладистый:
За пробу
Денег с меня не берёт.
— Купите ягод!
Жалеть не станете…
И смотрит.
И, кажется, не узнаёт.
И я смотрю
Какой же он старенький!
Зачем он ягоды продаёт?
— Берите!
Смотрите, какие спелые!
И глядя на лакомый
Тот товар,
Я вспомнил
Наши уроки первые —
Он нам романтику
Преподавал.
Но я его ни о чем
Не выпытываю.
Меня и так смутил
Его вид.
Продаётся
Романтика позабытая.
И горькой платой
Мой рубль звенит.
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах! Под сосною под зеленою
Спать положите вы меня;
Ай, люли, люли, ай, люли, люли,
Спать положите вы меня.
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах! Сосенушка ты зеленая,
Не шуми же надо мной!
Ай, люли, люли, ай, люли, люли,
Не шуми же надо мной!
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах! Красавица, душа-девица,
Полюби же ты меня!
Ай, люли, люли, ай, люли, люли,
Полюби же ты меня!
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Как в лес меня послали
По ягоду чернику,
Я в лес не заходила
И ягод не сбирала:
Пошла я на кладбище,
К родимой на могилу;
Над нею залилася
Горючими слезами:
«Кто плачет над могилой?
Меня в могиле будит?»
«Я, матушка родная,
Пришла к тебе поплакать
Сиротскими слезами.
Кто косы мне расчешет?
Кто личико умоет?
Кто лаской приголубит?»
«Иди домой ты, дочка!
Там мать тебе другая
И волосы расчешет,
И личико умоет;
А суженый молодчик
И лаской приголубит».
Вот снова роща в чёрных ямах,
и взрывы душу леденят,
и просит ягод, просит ягод
в крови лежащий лейтенант.
И я, парнишка невеликий,
в траве проползав дотемна,
несу пилотку земляники,
а земляника не нужна.
Побрёл я, маленький, усталый,
до удивленья невысок,
и ночью дымной, ночью алой
пристал к бредущим на восток.
Угрюмой местностью болотной
мы шли без карты, кое-как,
и лётчик брёл бессамолётный,
и в руку раненный моряк,
Кричали дети, ржали кони.
Тоской и мужеством объят,
на белой-белой колокольне
на всю Россию бил набат.
Мы шли, калика за каликой,
самим себе поводыри,
и долго пахла земляникой
пилотка, алая внутри…
Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко,
Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко.
Ох, я бы рад тебе воспевать,
Ох, я бы рад тебе воспевать.
Я бы рад, я бы рад тебе воспевати,
Я бы рад, я бы рад тебе воспевати,
Ох, мово голосу не стало,
Ох, мово голосу не стало.
Потерял, растерял я свой голосочек,
Потерял, растерял я свой голосочек.
Ох, по чужим садам летая,
Ох, по чужим садам летая.
По чужим по садам, по садам летая,
По чужим по садам, по садам летая.
Ох, горьку ягоду все клевал,
Ох, горьку ягоду все клевал.
Горькую ягоду, ягоду калину,
Горькую ягоду, ягоду калину.
Ох, сладкую малину,
Ох, сладкую малину.
Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко,
Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко.
Ох, я бы рад тебе воспевать,
Ох, я бы рад тебе воспевать.
«Ты воспой, ты воспой в саду, соловейка!
Ты воспой, ты воспой в саду, соловейка!»
«Ох, я бы рад тебе воспевати,
Ох, я бы рад тебе воспевати.
Я бы рад, я бы рад тебе воспевати,
Я бы рад, я бы рад тебе воспевати,
Ох, мово голоса не стало,
Ох, мово голоса не стало:
Потерял, растерял я свой голосочек,
Потерял, растерял я свой голосочек,
Ох, по чужим садам летая,
Ох, по чужим садам летая.
По чужим по садам, по садам летая,
По чужим по садам, по садам летая,
Горькую ягоду все клевал,
Горькую ягоду все клевал.
Горькую ягоду, ягоду калину,
Горькую ягоду, ягоду калину,
Ох, спелую малину,
Ох, спелую малину».
«Я по батеньке плачу вечерами,
Я по батеньке плачу вечерами,
Ох, а по маменьке зарею,
Ох, а по маменьке зарею,
По милом по дружку ноченька не спится,
По милом по дружку ноченька не спится,
Ох, во сне милого видала,
Ох, во сне милого видала».
Мы шли от ягоды к ягоде
И от гриба к грибу
На дальнюю мельницу Lagedi,
В приветливую избу.
В лесу бежала извивная
Порожистая река.
Дрожала в руке узывная
Талантливая рука.
И чувства чуть поздноватые
В груди чертили свой знак:
И щеки продолговатые
Твои алели, как мак.
И выпуклости бронзотелые
Чуть бились под блузкой твоей.
И косы твои параллельные
Спадали вблизи ушей.
И очи твои изумрудные
Вонзали в мои свою сталь,
Скрывая за ней запрудную
Безудержную печаль.
Даря поцелуи короткие, —
Как молния, их лезвие! —
Бросала ты строки четкие
Свои — о себе, про свое…
В них было так много лирики,
Была она так резка…
Смотрел, как тают пузырики
В ключе на опушке леска.
Смотрел, как играет с мушкою,
Выпрыгивая на мель,
Быв в то же время игрушкою
Сама для меня — форель…
Мы ели чернику черную,
Фиолевый гоноболь,
Срывали траву узорную
И сладкую знали боль…
Погода стояла дивная,
Чуть перились облака,
А рядом, как ты, узывная,
Стремглавно неслась река.
Ты так напугана, должно быть
Еще с младенчества, что я
Весь трепещу глазами трогать
Неосторожными тебя.
Ты так боишься потрясений,
Хотя бы чуть неверных слов,
Что даже здесь, в благой сирени,
Твой взор от ужаса лилов…
Но… где здесь город? где здесь люди?
Здесь только ты. Здесь только я.
Здесь только ягоды на блюде,
И скрыта ль в ягодах змея?..
Здесь только море, только травы,
Нет ревности и нет вина.
Зачем же в сердце лить отравы
Для аппетита и для сна?
Не запирай ножей в буфете,
Но лучше душу отвори,
Утончившуюся на Фете
В дни утренней твоей зари.
Спокойна будь, дыши свободней,
Поправься в тихом уголке.
Я не убью тебя сегодня,
А будущее — вдалеке…
Как по морю-морю синему,
Плывет стадо лебединое,
Лебединое, павлиное.
Вперед стада — сера утушка;
Плывет она с лебедятами,
Со малыми со детятами.
Где ни взялся млад ясен сокол, —
Убил-ушиб серу утушку,
Он пух пустил по поднебесью,
Он перышки — под дубровушку.
На том месте сладки ягоды росли,
Сладки ягоды — изюм-виноград.
Сбиралися красны девушки
Брать ягоды, что изюм-виноград.
Тут шел-прошел добрый молодец,
Добрый молодец Иванушка;
Не дошедчи, он черну шляпу снял:
«Бог на помочь, красны девушки,
Брать ягоды, что изюм-виноград!»
Все девушки поклонилися;
Одна девица не склонится,
Не склонится, не поклонится....
Стоят девицы у кроватушки,
Ронят слезы во шелков платок....
«Я чаяла, что не ты идешь,
Не ты идешь, не ты кланяешься!
Вот я склонюсь, вот я поклонюсь,
С тобой, милый, поздороваюсь!»
Казанская губерния, Чебоксарский уезд.
Магницкий, стр. 100 («круговая»).
Стоял Терновный куст.
Лиса мошенничать обыкла
И в плутни вникла.
Науку воровства всю знает наизуст,
Как сын собачий
Науку о крючках,
А попросту бессовестный подьячий.
Лисице ягоды прелестны на сучках,
И делает она в Терновник лапой хватки,
Подобно как писец примается за взятки.
Терновный куст
Как ягодой, так шильем густ
И колется. Лиса ярится,
Что промысел ея без добычи варится.
Лисица говорит Терновнику: «Злодей!
Все лапы исколол во злобе ты своей».
Терновник отвечал: «Бранись, как ты изволишь:
Не я тебе колю, сама себя ты колешь».
Читатель! знаешь ли, к чему мои слова?
Каков Терновный куст, сатира такова.
Средь слабых луж и предвечерних бликов,
на станции, запомнившейся мне,
две девочки с лукошком земляники
застенчиво стояли в стороне.
В своих платьишках, стираных и старых,
они не зазывали никого,
два маленькие ангела базара,
не тронутые лапами его.
Они об этом думали едва ли,
хозяечки светающих полян,
когда с недетским тщаньем продавали
ту ягоду по два рубля стакан.
Земли зеленой тоненькие дочки,
сестренки перелесков и криниц,
и эти их некрепкие кулечки
из свернутых тетрадочных страниц,
где тихая работа семилетки,
свидетельства побед и неудач
и педагога красные отметки
под кляксами диктантов и задач…
Проехав чуть не половину мира,
держа рублевки смятые в руках,
шли прямо к их лукошку пассажиры
в своих пижамах, майках, пиджаках.
Не побывав на маленьком вокзале,
к себе кулечки бережно прижав,
они, заметно подобрев, влезали
в уже готовый тронуться состав.
На этот раз, не поддаваясь качке,
на полку забираться я не стал —
ел ягоды. И хитрые задачки
по многу раз пристрастно проверял.
С Клименою Касандр по ягоды пошел,
И в роще ходя с ней, с ней много их нашел,
И говорит он так: хоть ягоды и зрелы;
Не трогай их: смотри на нихъ; так будут целы:
Смотри на их красы доволясь мыслью той,
Подобно так как я твоею красотой.
Престань, престань шутить, да ягоды не кушай.
Ешь ягоды одна, ешь ягоды и слушай,
Что буду говорить: я слушать не хочу:
Пойди отселе прочь иль громко закричу,
И в пастве раскажу колико ты дерзаешь.
Прости, когда меня без жалости терзаешь.
Постой, постой —- иду; не любишь ты меня.
А ты по ягоды невинную взманя,
Мне вольностью моей доволиться мешаешь,
И со свободой мя невинности лишаешь:
Пойди, доколь еще владею я собой.
На что ходила я по ягоды с тобой!
Пойди —- суровостью против меня ты чьванься,
Иду с мучением —-пойди —- ах нет останься.
Не агница ль бежит сама ко зверю в лес,
Стремящася сама, чтоб волк ее унес:
Не птичка ли летит во сети распущенны:
Не тучи ли к дождю над рощей возмущенны:
Не жатвенна ль уже минуты мне часа:
Не хочет ли скосить лужайку здесь коса:
Не лилия ли здесь: не роза ли здесь вянет:
Не гром ли на меня из страшной тучи грянет.
Как солнечны лучи взойдут на оризонть,
И освещаются луга, леса и понт,
Ко удовольствию по темной ночи взора,
Предшествует лучам багряная аѵрора,
И возбуждая птиц гоня за паство тень,
Прекрасный пастухам предвозвещает день:
А мне смятение твое предвозвещает,
Что тщетно кровь моя жар страсти ошущает
И вместо ахъ! Зари гонящей тени зрак,
Мне жизни моея являет вечный мракь.
Я чаял то что ты нежнейшая девица:
А ты свирепая и алчущая львица.
Конечно зачалась во злейших ты часахъ…
В непроходимыхь ты родилася лесах,
Суровейшими там питалася плодами,
И напоялася горчайшими водами.
Ахъ! Неть от нежныя родилась я крови;
Не знала б без тово я нежныя любви,
И о Касандре бы не думала во веки.
О горы и долы, дубровы, рощи, реки!
Свидетели мне вы: любила ль я ево.
Но едака любовь не стоит ни чево:
Деревья таковы, которыя безплодны:
Шиповник без цветов и рытвины безводны.
И естьли кто прямой любови не вкушаль,
На свете тот себя еще не утешал.
А я по одному то знаю вображенью,
И по несносному тобой себе раженью.
Я прямо не любиль по ныне ни ково:
А ты дражайшая миляе мне всево.
Коль я тебе мила, оставь меня ты в воле,
И ни чево себе в любви не требуй боле.
Когда бы для тово родился виноград,
Чтоб только им один довольствовался взглядъ;
Начто бы ягоды такия распложати:
Или желание к досаде умножати?
Такой я сладости в любови не хочу:
Однажды я сказал и вечно замолчу.
Молчит, однако он пастушку осязает:
Пастушка пастуха взаимно лобызаеть.
Бузина цельный сад залила!
Бузина зелена, зелена,
Зеленее, чем плесень на чане!
Зелена, значит, лето в начале!
Синева — до скончания дней!
Бузина моих глаз зеленей!
А потом — через ночь — костром
Ростопчинским! — в очах красно
От бузинной пузырчатой трели.
Красней кори на собственном теле
По всем порам твоим, лазорь,
Рассыпающаяся корь
Бузины — до зимы, до зимы!
Что за краски разведены
В мелкой ягоде слаще яда!
Кумача, сургуча и ада —
Смесь, коралловых мелких бус
Блеск, запекшейся крови вкус.
Бузина казнена, казнена!
Бузина — целый сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
Кровью веточек огнекистых —
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца — твоей, моей…
А потом — водопад зерна,
А потом — бузина черна:
С чем-то сливовым, с чем-то липким.
Над калиткой, стонавшей скрипкой,
Возле дома, который пуст,
Одинокий бузинный куст.
Бузина, без ума, без ума
Я от бус твоих, бузина!
Степь — хунхузу, Кавказ — грузину,
Мне — мой куст под окном бузинный
Дайте. Вместо Дворцов Искусств
Только этот бузинный куст…
Новосёлы моей страны!
Из-за ягоды — бузины,
Детской жажды моей багровой,
Из-за древа и из-за слова:
Бузина (по сей день — ночьми…),
Яда — всосанного очьми…
Бузина багрова, багрова!
Бузина — целый край забрала
В лапы. Детство мое у власти.
Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.
Я бы века болезнь — бузиной
Назвала…
Алик — авиатор (это значит — летчик) —
Алым самолетом режет облака.
Боря — барабанщик.
Влас — водопроводчик.
Глеб — гранатометчик, меткая рука.
Дима —
Детский доктор. Ходит он в больницу.
Ева —
Ездит в цирке на коне верхом.
Женя —
Жница в поле.
Жнет она пшеницу.
Зинаида —
Зодчий.
Значит, строит дом.
Игорь — самый главный
Инженер завода —
Из фанеры строит новый пароход.
Костя капитаном будет парохода,
К берегам Камчатки Костя поплывет.
Леня — лучший лоцман. Он через пороги
Лодок, пароходов водит караван.
Миша машинистом служит на дороге,
Мчится днем и ночью — в бурю и в туман.
Николай — наборщик. Он за буквой букву
Набирает в строчки опытной рукой.
Осип —
Огородник,
Он копает брюкву.
Павел —
Пограничник,
Парень боевой.
Родион —
Рабочий,
Рудокоп в Донбассе.
Соня —
Санитарка.Толя —
Тракторист.
Умная
Ульяна
Учит деток в классе.
Федя —
Физкультурник, первый футболист.
Харитон — художник. Он для вас картинки
Хорошо умеет кистью рисовать.
Цезарь вам картинки вытравит на цинке,
Цинковые доски передаст в печать.
Чарли — это черный мальчик-африканец.
Чужестранцам Чарли чистит башмаки.
Черною суконкой он наводит глянец,
Часто получая только тумаки.
Шура — славный штурман.
Штурмовал он льдины.
Шквал ему не страшен, в стужу он не мерз.
Щелкают копыта. Это с Украины
Щорс верхом несется, настоящий Щорс.
Эрик, мой приятель, чинит выключатель.
Это наш электрик, слесарь и монтер.
Юрий будет дельным
Юнгой корабельным.
Юрий любит бури и морской простор.
Яков — знаменитый маленький садовник —
Яблони и груши вырастил в саду,
Ягоду малину, ягоду крыжовник.
Я на днях учиться к Якову пойду.
1Природа всегда молчалива,
Ее красота в немоте.
И рыжик, и ландыш, и слива
Безмолвно стремятся к мечте.
Их губят то птицы, то черви,
То люди их губят; но злак
Лазурит спокойствие в нерве,
Не зная словесных клоак.
Как жили бы люди красиво,
Какой бы светились мечтой,
Когда бы (скажу для курсива):
Их Бог одарил немотой.
Безмолвие только — стыдливо,
Стыдливость близка Красоте.
Природа всегда молчалива,
И счастье ее — в немоте.2Постой… Что чирикает чижик,
Летящий над зрелым овсом? —
— И слива, и ландыш, и рыжик
Всегда, и везде, и во всем:
И в осах, и в синих стрекозах,
И в реках, и в травах, и в пнях,
И в сочно пасущихся козах,
И в борзо-бегущих конях,
И в зареве грядковых ягод,
И в нимфах заклятых прудов,
И в палитре сияющих радуг,
И в дымных домах городов…
Природа всегда бессловесна,
И звуки ее — не слова.
Деревьям, поверь; неизвестно —
Чем грезит и дышит трава…
Мечтанья алеющих ягод
Неясны пчеле и грибам.
Мгновенье им кажется за год;
Все в мире приходит к гробам.3Я слышу, над зарослью речек,
Где ночь — бирюзы голубей,
Как внемлет ажурный кузнечик
Словам голубых голубей:
«И рыжик, и слива, и ландыш
Безмолвно стремятся к мечте.
Им миг ослепительный дан лишь,
Проходит их жизнь в немоте.
Но слушай! В природе есть громы,
И бури, и штормы, и дождь.
Вторгаются вихри в хоромы
Спокойно мечтающих рощ,
И губят, и душат былинки,
Листву, насекомых, цветы,
Срывая с цветов пелеринки, —
Но мы беззаботны, как ты.
Мы все, будет время, погибнем, —
Закон изменения форм.
Пусть гимну ответствует гимном
Нам злом угрожающий шторм.
Она справедлива — стихия, —
Умрет, что должно умереть.
Налеты ее огневые
Повсюду: и в прошлом, и впредь.
Восславим грозовые вихри:
Миры освежает гроза.
И если б стихии затихли,
Бог, в горе, закрыл бы глаза.
Но помни: Бессмертное — живо!
Стремись к величавой мечте!
Величье всегда молчаливо
И сила его — в немоте!»
Да с начала века животленнова
Сотворил бог небо со землею,
Сотворил бог Адама со Еввою,
Наделил питаньем во светлом раю,
Во светлом раю жити во свою волю.
Положил господь на их заповедь великую:
А и жить Адаму во светлом раю,
Не скушать Адаму с едново древа
Тово сладка плоду виноградова.
А и жил Адам во светлом раю,
Во светлом раю со своею со Еввою
А триста тридцать три годы.
Прелестила змея подколодная,
Приносила ягоды с едина древа, —
Одну ягоду воскушал Адам со Еввою
И узнал промеж собою тяжкой грех,
А и тяжкой грех и великой блуд:
Согрешил Адаме во светлом раю,
Во светлом раю со своею со Еввою.
Оне тута стали в раю нагим-ноги,
А нагим-ноги стали, босешуньки, —
Закрыли соромы ладонцами,
Пришли оне к самому Христу,
К самому Христу-царю небесному.
Зашли оне на Фаор-гору,
Кричат-ревут зычным голосом:
«Ты небесной царь, Исус Христос!
Ты услышал молитву грешных раб своих,
Ты спусти на землю меня трудную,
Что копать бы землю капарулями,
А копать землю капарулями,
А и сеить семена первым часом».
А небесной царь, милосерде свет,
Опущал на землю ево трудную.
А копал он землю копарулями,
А и сеил семена первым часом,
Выростали семена другим часом,
Выжинал он семена третьим часом.
От своих трудов он стал сытым быть,
Обуватися и одеватися.
От тово колена от Адамова,
От това ребра от Еввина
Пошли христиане православныя
По всей земли светорусския.
Живучи Адаме состарелся,
Состарелся, переставился,
Свята глава погребенная.
После по той потопе по Ноевы,
А на той горе Сионския,
У тоя главы святы Адамовы
Выростала древо кипарисова.
Ко тому-та древу кипарисову
Выпадала книга голубиная,
Со небес та книга повыпадала:
В долину та книга сорока пядей,
Поперек та книга двадцети пядей,
В толшину та книга тридцети пядей.
А на ту гору на Сионскую
Собиралися-соезжалися сорок царей со царевичем.
Сорок королей с королевичем,
И сорок калик со каликою,
И могучи-сильныя богатыри,
Во единой круг становилися.
Проговорит Волотомон-царь,
Волотомон-царь Волотомонович,
Сорок царей со царевичем,
Сорок королей с королевичем,
А сорок калик со каликою
И все сильныя-могучи богатыри
А и бьют челом покланяются
А царю Давыду Евсеевичу:
«Ты премудры царь Давыд Евсеевич!
Подыми ты книгу голубиную,
Подыми книгу, распечатывай,
Распечатовай ты, просматривай,
Просматривай ее, прочитывай:
От чего зачелся наш белой свет?
От чего зачался со(л)нцо праведно?
От чего зачелся и светел месец»?
От чего зачалася заря утрення?
От чего зачалася и вечерняя?
От чего зачалася темная ночь?
От чего зачалися часты звезды?».
Проговорит премудры царь,
Премудры царь Давыд Евсеевич:
«Вы сорок царей со царевичем,
А и сорок королей с королевичем,
И вы сорок калик со каликою,
И все сильны могучи богатыри!
Голубина книга не малая,
А голубина книга великая:
В долину книга сорока пядей,
Поперек та книга двадцети пядей,
В толшину та книга тридцети пядей,
На руках держать книгу — не удержать,
Читать книгу — не прочести.
Скажу ли я вам своею памятью,
Своей памятью, своей старою,
От чего зачался наш белой свет,
От чего зачался со(л)нцо праведно,
От чего зачался светел месяц,
От чего зачалася заря утрення,
От чего зачалася и вечерняя,
От чего зачалася темная ночь,
От чего зачалися часты звезды.
А и белой свет — от лица божья,
Со(л)нцо праведно — от очей его,
Светел месяц — от темичка,
Темная ночь — от затылечка,
Заря утрення и вечерняя — от бровей божьих,
Часты звезды — от кудрей божьих!».
Все сорок царей со царевичем поклонилися,
И сорок королей с королевичем бьют челом,
И сорок калик со каликою,
Все сильныя-могучия богатыри.
Проговорит Волотомон-царь,
Волотомон-царь Волотомович:
«Ты премудры царь Давыд Евсеевич!
Ты скажи, пожалуй, своею памятью,
Своей паметью стародавную:
Да которой царь над царями царь?
Котора моря всем морям отец?
И котора рыба всем рыбам мати?
И котора гора горам мати?
И котора река рекам мати?
И котора древа всем древам отец?
И котора птица всем птицам мати?
И которой зверь всем зверям отец?
И котора трава всем травам мати?
И которой град всем градом отец?»
Проговорит премудры царь,
Премудры царь Давыд Евсеевич:
«А небесной царь — над царями царь,
Над царями царь, то Исус Христос;
Акиян-море — всем морям отец.
Почему он всем морям отец?
Потому он всем морям отец, —
Все моря из него выпали
И все реки ему покорилися.
А кит-рыба — всем рыбам мати.
Почему та кит-рыба всем рыбам мати?
Потому та кит-рыба всем рыбам мати, —
На семи китах земля основана.
Ердань-река — рекам мати.
Почему Ердань-река рекам мати?
Потому Ердань-река рекам мати, —
Крестился в ней сам Исус Христос.
Сионская гора — всем горам мати, —
Ростут древа кипарисовы,
А берется сера по всем церквам,
По всем церквам место ладону.
Кипарис-древа — всем древам отец.
Почему кипарис всем древам отец?
Потому древам всем отец, —
На нем распят был сам Исус Христос,
То небесной царь.
Мать божья плакала Богородица,
А плакун-травой утиралася,
Потому плакун-трава всем травам мати.
Единорог-зверь — всем зверям отец.
Почему единорог всем зверям отец?
Потому единорог всем зверям отец, —
А и ходит он под землею,
А не держут ево горы каменны,
А и те-та реки ево быстрыя;
Когда выдет он из сырой земли,
А и ищет он сопротивника,
А тово ли люта льва-зверя;
Сошлись оне со львом во чистом поле,
Начали оне, звери, дратися:
Охота им царями быть,
Над всемя́ зверями взять большину́,
И дерутся оне о своей большине́.
Единорог-зверь покоряется,
Покоряется он льву-зверю,
А и лев подписан — царем ему быть,
Царю быть над зверями всем,
А и хвост у него колечиком.
(А) нагой-птица — всем птицам мати,
А живет она н(а) акиане-море,
А вьет гнездо на белом камене;
Набежали гости карабельшики
А на то гнездо нагай-птицы
И на ево детушак на маленьких,
Нагай-птица вострепенется,
Акиан-море восколыблется,
Кабы быстры реки разливалися,
Топят много бусы-корабли,
Топят много червленыя корабли,
А все ведь души напрасныя.
Ерусалим-град — всем градам отец.
Почему Иерусалим всем градам отец?
Потому Ерусалим всем градам отец,
Что распят был в нем Исус Христос,
Исус Христос, сам небесной царь,
Опричь царства Московскаго».