Сердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонность бирюзы,
В ее глаза усталые.
Все, что есть лазурного,
Излилося в лучах
На зыби златошвейные,
Все, что там безбурного
И с ласкою в очах, —
В сады зеленовейные.
В стекла бирюзовые
Одна глядит гроза
Из чуждой ей обители…
Больше не суровые,
Печальные глаза,
Любили ль вы, простите ли?..
На наших дубах и березах
Старинныя чары лежат,
И часто, в полуночных грезах,
Вдруг петь начинает весь сад.
Порою родное то пенье
Я слышу всю ночь до утра,
И сердце в тоске и томленье
Зовет тебя, друг и сестра!
Другие мне чужды душою,
И страшно мне в чуждом краю.
Идти бы нам вместе с тобою…
Дай верную руку свою!..
Идти — и не ведать разлуки,
И вместе, окончивши путь,
Под эти волшебные звуки
На отчей могиле заснуть!
На наших дубах и березах
Старинные чары лежат,
И часто, в полуночных грезах,
Вдруг петь начинает весь сад.
Порою родное то пенье
Я слышу всю ночь до утра,
И сердце в тоске и томленье
Зовет тебя, друг и сестра!
Другие мне чужды душою,
И страшно мне в чуждом краю.
Идти бы нам вместе с тобою…
Дай верную руку свою!..
Идти — и не ведать разлуки,
И вместе, окончивши путь,
Под эти волшебные звуки
На отчей могиле заснуть!
Напрасно думаешь слезами
Тоску от сердца ты прогнать:
Всевышним богом — не людями
Тебе назначено страдать.
Конечно, сердцу нестерпимо
Расстаться с тем, что так любимо;
Что мило — больно потерять:
Нельзя не плакать, не вздыхать.
Так, верно, верно: ты несчастна;
Твоей души супруг прекрасный
Так скоро отказался жить.
Он жертва смерти, он зарыт.
Но что? ужель весну младую
Слезам ты хочешь посвятить?
Ужели юность золотую
В тоске ты хочешь проводить?
Ужель утрата роковая
Пребудет памятна всегда?
Ужель, что было, забывая,
Не улыбнешься? милая! слезами
Тоски от сердца не прогнать:
Всевышним богом, а не нами
Тебе положено страдать.
Камни млеют в истоме,
Люди залиты светом,
Есть ли города летом
Вид постыло-знакомей? В трафарете готовом
Он — узор на посуде…
И не все ли равно вам:
Камни там или люди? Сбита в белые камни
Нищетой бледнолицей,
Эта одурь была мне
Колыбелью-темницей.Коль она не мелькает
Безотрадно и чадно,
Так, давя вас, смыкает,
И уходишь так жадноВ лиловатость отсветов
С высей бледно-безбрежных
На две цепи букетов
Возле плит белоснежных.Так, устав от узора,
Я мечтой замираю
В белом глянце фарфора
С ободочком по краю.
Мой бедный, мой далекий друг!
Пойми, хоть в час тоски бессонной,
Таинственно и неуклонно
Снедающий меня недуг…
Зачем в моей стесненной гру? ди
Так много боли и тоски?
И так ненужны маяки,
И так давно постыли люди,
Уныло ждущие Христа…
Лишь дьявола они находят…
Их лишь к отчаянью приводят
Извечно лгущие уста…
Все, кто намеренно щадит,
Кто без желанья ранит больно…
Иль — порываний нам довольно,
И лишь недуг — надежный щит? 29 декабря 1912
Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.
Захлёбываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.
Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи,
И платья шёлковые струи
Колеблются вокруг колен.
И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.
Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.
Со мною будь в часы тоски,
Когда светильник догорает,
Биенье жизни замирает
И с силой кровь стучит в виски.
Со мною будь в печальный миг,
Когда в душе слабеет вера,
И жизнь — зловещая мегера,
А время — хилый гробовщик.
Будь здесь, когда слабею духом,
И люди, мнится мне тогда,
Живут, жужжат, подобно мухам,
И умирают без следа.
Будь здесь, когда в борьбе суровой
Конец настанет для меня,
И там за гранью жизни новой,
Блеснет заря иного дня.
Бродил я под тенью деревьев,
Один со своею тоской,
И снова старая греза
Впилась мне в сердце змеей.
Певицы воздушные! Где вы
Подслушали песнь мою?
Заслышу ее и снова
Отраву смертельную пью.
«Гуляла девица и пела
Ту песню раз и не раз;
У ней мы подслушали песню,
Она осталась у нас».
Молчите, лукавые птицы!
Я знаю, хочется вам
Тоску мою похитить…
Да я-то ее не отдам!
Ворон расклюй васильковые очи,
Ширь убаюкает: тихо усну;
Синим окутают саваном ночи,
Тучей холодной задернут луну
Черные призраки сон не встревожат,
Слышишь, — поет околдованный бор…
Звезды полюбят, погаснут, быть может,
Томно овеяв дыханьями гор.
Горе, тоска — и тоска вы ушли ли?
Юные кости схоронит земля.
Были друзья, — да и те позабыли…
Брат мой, отец мой — родные поля.
Вольно душе. На просторе рыдая
Гаснет закат. Потонули года.
Степи, я к вам ухожу засыпая!..
Умерло солнце. Со мной. Навсегда.
С какою негою, с какой тоской влюбленной
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
Бессмысленно-нема… нема, как опаленный
Небесной молнии огнем!
Вдруг, от избытка чувств, от полноты сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц…
Но скоро добрый сон, младенчески-беспечный,
Сходил на шелк твоих ресниц —
И на руки к нему глава твоя склонялась,
И матери нежней тебя лелеял он…
Стон замирал в устах… дыханье уравнялось —
И тих и сладок был твой сон.
А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла…
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась,
Иль в сон иной бы перешла.
Элегия
В теплой комнате сижу я,
Ветер воет на дворе,
И мятель сильней бушует
О полуночной поре.
Тихо в комнате; докучно
Только маятник стучит...
На душе тоски тяжелой
Бремя тяжкое лежит.
Длится ночь как бесконечность.
Легкий сон ко мне слетел...
Вдруг среди полночной бури
Грохот громко прогремел:
То из заднего прохода
У старушки сорвалось,
Что уснула на лежанке,
Табаком набивши нос.
Тихо снова: тяжелее
Грусть томит... Ах! скоро ль день?
Озарит он скоро ль светом
И души, и ночи тень?
И нас томит порой тоска;
Душа бредет по злому кругу,
Понура, пасмурна, плоска,
Долиной тусклых черных снов.
Но мы не говорим друг другу
И в эти дни обидных слов, —
Нет, никогда… Пусть мы не те, —
Но знаем, помним: час отлива
Другой заменит час — прилива, —
Вернемся мы к былой черте.
И тихо сетуем, устало
Грызя орехи злой тоски, —
И в плавной речи грустных жалоб
Слова доверчиво-легки
Плывут, дыша бывалым раем, —
А злой досады злое жало
Мы поцелуем обрываем.
И ждем:
Минует эта мука,
Уйдет тоска, завянет скука…
Так днем ненастным, за дождем,
Проглянет солнце, и сквозь окна
Прольет огней лучей волокна.
Отвяжися, тоска,
Пылью поразвейся!
Что за грусть, коли жив, —
И сквозь слезы смейся!
Не диковинка — пир
При хорошей доле;
Удаль с горя поет,
Пляшет и в неволе.
Уж ты как ни хвались
Умной головою —
Громовых облаков
Не отвесть рукою.
Грусть-забота не спит,
Без беды крушится;
Беззаботной душе
И на камне спится.
Коли солнышка нет —
Ясный месяц светит;
Изменила любовь, —
Песня не изменит!
Сердце просит не слез,
А живет отрадой;
Вот умрешь — ну, тогда
Ничего не надо.
Пейзаж ее лица, исполненный так живо
Вибрацией весны влюбленных душ и тел,
Я для грядущего запечатлеть хотел:
Она была восторженно красива.Живой душистый шелк кос лунного отлива
Художник передать бумаге не сумел.
И только взор ее, мерцавший так тоскливо,
С удвоенной тоской, казалось, заблестел.И странно: сделалось мне больно при портрете,
Как больно не было давно уже, давно.
И мне почудился в унылом кабинетеПечальный взор ее, направленный в окно.
Велик укор его, и ряд тысячелетий
Душе моей в тоске скитаться суждено.
Грозный лень проходил в непонятной тоске.
Не дымили прямыя, высокия трубы…
Проходили солдаты… Отчетливо-грубы
Умолкали шаги вдалеке…
Отдавался горнистом сигнал на рожке.
Вразсыпную бросалась толпа без отчета.
Торопливо везде запирали ворота.
Залп за залпом гремел вдалеке.
Не забуду я девушку с ясным лицом
И высокаго юношу с пламенным взглядом:
Словно брат и сестра, шли в толпе они рядом.
Их нигде не встречали потом.
Только видела темная ночь, как тайком,
Словно воры, собрались на кладбище люди.
Осторожно дышали стесненныя груди
И солдаты стояли кругом.
Грозный лень проходил в непонятной тоске.
Не дымили прямые, высокие трубы…
Проходили солдаты… Отчетливо-грубы
Умолкали шаги вдалеке…
Отдавался горнистом сигнал на рожке.
Врассыпную бросалась толпа без отчета.
Торопливо везде запирали ворота.
Залп за залпом гремел вдалеке.
Не забуду я девушку с ясным лицом
И высокого юношу с пламенным взглядом:
Словно брат и сестра, шли в толпе они рядом.
Их нигде не встречали потом.
Только видела темная ночь, как тайком,
Словно воры, собрались на кладбище люди.
Осторожно дышали стесненные груди
И солдаты стояли кругом.
С какою негою, с какой тоской влюблённый
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нём!
Бессмысленно-нема… нема, как опалённый
Небесной молнии огнём, —Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц…
Но скоро добрый сон, младенчески-беспечный,
Сходил на шёлк твоих ресниц —И на руки к нему глава твоя склонялась,
И, матери нежней, тебя лелеял он…
Стон замирал в устах… дыханье уравнялось —
И тих и сладок был твой сон.А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла…
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась —
Иль в сон иной бы перешла.
Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю,
В безбрежных днях Земли я освящен.
Я голубым вспоил расцветом лен,
Он отцветет, я в холст его свиваю.
Я в белизну всех милых одеваю,
Когда для милых путь Земли свершен,
В расплавленный металл влагаю звон,
И в нем огнем по холоду играю.
Как верный раб, неся дары Царю,
Освобождаем мудрою десницей,
И труд раба вознагражден сторицей,—
Я в золото все прахи претворю,
Да в Смерти буду встречен, бледнолицый,
Всей силой, что в мирах зажгла зарю.
Как льдины взгроможденные
Одна за другую,
Весной освобожденные, —
Я звонко ликую.
И как вода, запевшая
За льдиною плотной,
Дрожит душа, вскипевшая
В тоске безотчетной.
В тоске от нетерпения,
Я жду поцелуя.
Скорей, скорее — пения,
Блаженствуй, ликуя.
И плотные и тонкие,
Расторгнуты льдины.
Звучите, песни звонкие,
Сверкайте, картины!
Живут освобожденные
Создания мысли.
Их радуги сплетенные
Как ткани повисли.
Весь мир — одно сверкание
Улыбки свободной,
Блаженство набегания
Волны полноводной.
Один поток разливистый,
Под дымкою тонкой,
Напев мечты, прерывистый,
Неверный, но звонкий.
Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают и падают снежинки
На тихую задумчивую ель.
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною —
Смертельною тоской пронзённый день.
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
Забуду ли народный плач у Горок,
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали и падали снежинки
На ленинский — от снега белый — гроб.
Полно тоски и безнадежья,
Отчаянья и пустоты,
В разгуле своего безбрежья,
Безжалостное море, ты!
Невольно к твоему унынью
Непостижимое влечет
И, упояя очи синью,
Тщетою сердце обдает.
Зачем ты, страшное, большое,
Без тонких линий и без форм?
Владеет кто твоей душою:
Смиренный штиль? свирепый шторм?
И не в тебе ли мой прообраз, —
Моя загадная душа, —
Что вдруг из беспричинно-доброй
Бывает зверзче апаша?
Не то же ли и в ней унынье
И безнадежье, и тоска?
Так влейся в душу всею синью:
Она душе моей близка!
Средь мотоциклетовых цикад
Слышу древних баобабов запах.
Впрочем, не такая ли тоска
Обкарнала страусов на шляпы? Можно вылить бочки сулемы,
Зебу превратить в автомобили,
Но кому же нужно, чтобы мы
Так доисторически любили? Чтобы губы — бешеный лоскут,
Створки раковин, живое мясо,
Захватив помадную тоску,
Задыхались напастями засух.Чтобы сразу, от каких-то слов,
Этот чинный, в пиджаке и шляпе,
Мот бы, как неистовый циклоп,
Нашу круглую звезду облапить? Чтобы пред одной, и то не той,
Ни в какие радости не веря,
Изойти берложной теплотой
На смерть ошарашенного зверя.
Из финала пьесы «Дети Солнца»Милый мой идет среди пустыни
В знойном море красного песка…
Знаю я, в дали туманно-синей
Ждет его пустыня и тоска… Солнце, точно чье-то злое око,
Молча смотрит с неба жгучим взглядом…
Я приду и встану с милым рядом —
Трудно ему там и одиноко! Мой милый строен и высок,
А я — красива и легка,
И оба мы, как два цветка,
На красный брошены песок… И вдвоем, объяты жгучим зноем.
Мы пойдем далеко по песку,
И в пустыне мертвой мы зароем
Он — свои мечты… а я — тоску.
О том, что мы сюда не прилетели
С какой-нибудь таинственной звезды,
Нам доказать доподлинно успели
Ученых книг тяжелые пуды. Вопросы ставить, право, мало толку —
На все готов осмысленный ответ.
Все учтено, разложено по полкам,
И не учтен лишь главный аргумент. Откуда в сердце сладкая тревога
При виде звезд, рассыпанных в ночи?
Куда нас манит звездная дорога
И что внушают звездные лучи? Какая власть настойчиво течет к нам?
Какую тайну знают огоньки?
Зачем тоска, что вовсе безотчетна,
И какова природа той тоски?
Прекрасная колонна пала,
И лавр зеленый мой увял;
А лишь об них душа мечтала,
И я, томясь, отрады ждал! Их не найду, в моем я горе,
В холодных, пламенных странах,
Ни в бурном африканском море,
Ни в светлых Индии волнах.Надежд моих уж я лишился,
И смерть без жалости веяла
И то, чем в жизни я гордился,
И то, чем жизнь моя цвела.Обширной областью земною,
Блестящим княжеским венцом,
Несметной золота ценою,
Восточным ярким жемчугом —Нигде, ничем тоске не можно
Утраты сердца заменить;
В уделе горестном лишь должно
Всю жизнь страдать и слезы лить.О, наша жизнь, которой сладость
Манит обманчивой красой!
В чем столько лет мы зрели радость, —
Минутой рушится одной.
Вижу ли ночи светило приветное
Или денницы прекрасной блистание,
В сердце ласкаю мечту безответную,
Грустную думу земного страдания… Пусть бы сошла к нам уж ночь та угрюмая
Или бы солнце на небе сокрылося,
Ропот сердечный унял бы я, думая:
Так что и счастье мое закатилося… Так же, как мир ночью мрачной, безмолвною,
Сердце оделося черною тучею,
Но, как назло мне, величия полные,
Шепчутся звезды с волною кипучею… Невыразимая, невыносимая
Давит тоска мою душу пустынную…
Где же ты, прелесть мечтаний любимая?
Люди сгубили тебя, неповинную.Завистью черной, насмешкой жестокою
Ожесточили они сердце нежное
И растерзали навек одинокую
Душу страдальца рукою небрежною.
Измученный тоскою и недугом
И угасая в полном цвете лет,
Проститься я с тобой желал как с другом,
Но хладен был прощальный твой привет;
Но ты не веришь мне, ты притворилась,
Что в шутку приняла слова мои;
Моим слезам смеяться ты решилась,
Чтоб с сожаленьем не явить любви;
Скажи мне, для чего такое мщенье?
Я виноват, другую мог хвалить,
Но разве я не требовал прощенья
У ног твоих? Но разве я любить
Тебя переставал, когда, толпою
Безумцев молодых окружена,
Горда одной своею красотою,
Ты привлекала взоры их одна?
Я издали смотрел, почти желая,
Чтоб для других очей твой блеск исчез;
Ты для меня была, как счастье рая
Для демона, изгнанника небес.Обращено к Н.Ф. Ивановой.
Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка.
Чувствую — дышу и хорошею…
Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.Я её и знать не знал, меняя города, —
А она мне шепчет: «Так ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.Одному идти — куда ни шло, ещё могу,
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу,
С виду прост, а изнутри — коварен.Я не клевещу, подобно вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу,
Так что — никаких противоречий.Одари, судьба, или за деньги отоварь! —
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь!
До чего ж живучая хвороба! Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй.
Ночью — бац! — со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй!
Гадом буду, я не приревную!
Тоскуя о подруге милой
Иль, может быть, лишен детей,
Осиротелый и унылый,
Поет и стонет соловей.И песнию своей кручины
В воздушной тме он сладость льет,
Пленяет тихие долины
И будто для меня поет.И всю он ночь как бы со мною
Горюет вместе, и своей
Напоминает мне тоскою
О бедной участи моей.Но мне за мой удел несчастный
Себя лишь должно обвинять;
Я думал: смерти не подвластны…
Нельзя прекрасным умирать.И я узнал, тоской сердечной
Когда вся жизнь отравлена, —
Как всё, что мило, скоротечно,
Что радость — молния одна.
Я знал, что она вернется
И будет со мной — Тоска.
Звякнет и запахнется
С дверью часовщика…
Сердца стального трепет
Со стрекотаньем крыл
Сцепит и вновь расцепит
Тот, кто ей дверь открыл…
Жадным крылом цикады
Нетерпеливо бьют:
Счастью ль, что близко, рады,
Муки ль конец зовут?..
Столько сказать им надо,
Так далеко уйти…
Розно, увы! цикада,
Наши лежат пути.
Здесь мы с тобой лишь чудо,
Жить нам с тобою теперь
Только минуту — покуда
Не распахнулась дверь…
Звякнет и запахнется,
И будешь ты так далека…
Молча сейчас вернется
И будет со мной — Тоска.
Слышен ласковый голос родимый
От свободных просторов вдали.
Ничего нет на свете любимей
И дороже советской земли.Ничего нет на свете красивей,
Ничего нету в мире светлей
Нашей матери, гордой России,
И не счесть у неё сыновей.Повидали мы дальние страны,
Но в разлуке нам снятся всегда
Наши реки, берёзы, поляны
И под красной звездой города.Нашу правду с открытой душою
По далёким дорогам несём.
Сердце русское очень большое —
Вся великая родина в нём.Ничего нет на свете красивей,
Ничего нету в мире светлей
Нашей матери, гордой России,
И не счесть у неё сыновей.
Уж ты мать-тоска, горе-гореваньице!
Ты скажи, скажи, ты поведай мне:
На добычу-то как выходишь ты?
Как сживаешь люд божий со свету?
Ты змеей ли ползешь подколодною?
Ты ли бьешь с неба бурым коршуном?
Серым волком ли рыщешь по полю?
Аль ты, горе, богатырь могуч,
Выезжаешь со многой силою,
Выезжаешь со гридни и отроки?
Уж вскочу в седло, захвачу тугой лук,
Уж доеду тебя, горе горючее,
Подстрелю тебя, тоску лютую!
«Полно, полно, добрый молодец,
Бранью на ветер кидатися,
Неразумны слова выговаривать!
Я не волком бегу, не змеей ползу,
Я не коршуном бью из поднебесья,
Не с дружиною выезжаю я!
Выступаю-то я красной девицей,
Подхожу-то я молодицею,
Подношу чару, в пояс кланяюсь;
И ты сам слезешь с коня долой,
Красной девице отдашь поклон,
Выпьешь чару, отуманишься,
Отуманишься, сердцем всплачешься,
Ноги скорые-то подкосятся,
И тугой лук из рук выпадет!..»
Бродил я под тенью деревьев,
Один, с неразлучной тоской;
Вдруг старая греза проснулась
И в сердце впилась мне змеей.
Певицы воздушныя! Где вы
Подслушали песню мою?
Заслышу ту песню — и снова
Отраву смертельную пью.
«Гуляла девица и пела
«Ту песню не раз и не раз:
«У ней мы подслушали песню,
«И песня осталась у нас».
Молчите, лукавыя птицы!
Я знаю, что хочется вам
Тоску мою злобно похитить…
Да я-то ее не отдам
Пуччини и СардуСтонет, в страданиях мечется Тоска,
Мысли расплылись, как глетчеры воска,
Взоры — безумны, в устах ее — вопли…
— Пли ему в сердце, — ей мнится: — в него пли!
Марио мучают, Марио в пытке…
Скарпиа пьян, его грезы в напитке
Ищут себе упоительной злости.
Марио тяжко, хрустят его кости.
Дороги Глории призраки счастья.
…Скарпиа мертв. Но глядит без участья
Мертвому в очи страдалица-Тоска,
В сердце зазвеадилась мщения блестка.
…К смерти художник готовится стойко.
Сердце часов бьется ровно и бойко,
Моется в облаке радужном зорька.
Марио плачет и сетует горько,
И призывает любовницу долго
Именем прошлого, именем долга.
В грезе далекой — былого услада.
Холодно в сердце, и в утре — прохлада.
Сколько стрел веры! о, сколько любви стрел!
Марио верит, надеется… Выстрел! —
Падает, падает…холоден, бледен…
Тоска смеется, и смех так победен.
Молча стрелявшие шествуют в крепость.
Тоска смеется: «Какая нелепость!»
Тоска склоняется к Марио: «Встань же…»
Нет, он не встанет, не встанет — как раньше.
Ужас ужалил ей сердце… «Жизнь — робость…
Пропасть — без жизни, поэтому — в пропасть».