Гора Афон, Гора Святая,
Не знаю я твоих красот,
И твоего земного рая,
И под тобой шумящих вод.
Я не видал твоей вершины,
Как шпиль твой впился в облака,
Какие на тебе картины,
Каков твой вид из далека.
Я не видал, Гора Святая,
Твоих стремнин, отвесных скал,
Благословение да будет над тобою,
Хранительный покров святых небесных сил,
Останься навсегда той чистою звездою,
Которой луч мне мрак душевный осветил.
А я сознал уже правдивость приговора,
Произнесенного карающей судьбой
Над бурной жизнию, не чуждою укора, —
Под правосудный меч склонился головой.
Молюсь Тебе затем, что пять веков
легли меж нас, как строгие преграды,
Ты падший дух выводишь из оков
и не слепишь мои больные взгляды,
как солнца лик сквозь глыбы облаков!
Сойди в мой склеп надменна, как инфанта,
вся, как невеста, девственно-чиста,
мои давно безгласные уста
зовут Тебя: «О Santa, Santa, Santa!»,
Печальный свет лампады озаряет
Чело певца; задумчивый поэт
К себе гостей заветных ожидает,
Зовет, манит; напрасно всё, их нет!
Нейдут к нем чудесные виденья,
И пусто всё, как меткою стрелой
Подстреленный орел, без крыл воображенье,
На дне души томительный покой.
Как бременем подавленная, страждет
Его огнем горящая глава,
Там Божий гром гремит на кручах Арарата.
И вот из наших душ исчез позорный страх,
Я не боюсь теперь лихого супостата;
Я на коне сижу с берданкою в руках.
Иди на бой, Султан! Армянскому народу
Хочу страну вернуть, хочу вернуть свободу!
Священной клятвою поклялся я народу
Пожертвовать собой, не отступать в бою,
Безропотно нести и голод, и невзгоду,
Скажи мне, о луна, зачем так безмятежно
Плывешь по небу ты и освещаешь нежно
Заснувшие поля и гор далеких склон,
И старца бедного, что в думы погружен, —
Блуждая в час ночной на Аварайрском поле, —
О подвигах армян и их завидной доле?..
Иль хочешь ты спустить блистающий покров
Из трепетных лучей на прах святых борцов,
И ясный, чистый лик, как нежным покрывалом,
Ужасен времени полет
И для самих любимцев славы!
Еще, о царь, в пучину лет
Умчался год твоей державы —
Но не прошла еще пора,
Наперекор судьбе и року,
Как прежде, быть творцом добра
И грозным одному пороку.
Обетом связанный святым
И дал мне Господь две скрижали
каменные... А на них все слова,
которые изрек вам Господь на горе
из среды огня...
строка 2Второзак., ИX, 10
Я внимаю мучительным стонам твоим,
И с глубокой тоскою в груди
Я гляжу на громады скалы роковой,
На тяжелые цепи твои...
О, Зевес был жестокий, безжалостный бог,
На каменной горе святая
Обитель инокинь стоит;
Под той горой волна морская,
Клубяся, бурная шумит.Нежна, как тень подруги милой,
Мелькая робко в облаках,
Луна взошла, и блеск унылый
Дрожит на башнях и крестах.И над полночными волнами,
Рассеяв страх в их грозном сне,
Она жемчужными снопами
Ложится в зыбкой глубине.Корабль меж волн, одетых мраком,
Когда в час оргии, за праздничным столом
Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя,
И над чертогами, залитыми огнем,
Внезапная гроза ударит, негодуя, -
Смолкают голоса ликующих гостей,
Бледнеют только что смеявшиеся лица, -
И, из полубогов вновь обратясь в людей,
Трепещет Валтасар и молится блудница.Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх…
Пир оживает вновь: вновь раздаются хоры,
Вновь дерзкий смех звучит на молодых устах,
Когда пустынник Иоанн,
Окрепнув сердцем в жизни строгой, Пришел крестить на Иордан
Во имя истинного Бога,
Народ толпой со всех сторон
Бежал, ища с пророком встречи,
И был глубоко поражен
Святою жизнию Предтечи.
Он тяжкий пояс надевал,
Во власяницу облекался,
Под изголовье камень клал, Одной акридою питался…
Начинается песня недлинная,
О Петре, великом разбойнике.
Был тот Петр разбойником тридцать лет,
Меж товарищей почитался набольшим,
Грабил поезда купецкие,
Делывал дела молодецкие,
Ни старцев не щадил, ни младенцев.
В той же стране случился монастырь святой,
На высокой горе, на отвесной, —
Меж землей и небом висит, —
Обличитель чужого разврата,
Проповедник святой чистоты,
Ты, что камень на падшего брата
Поднимаешь, — сойди с высоты!
Уж не первый в величье суровом,
Враг неправды и лени тупой,
Как гроза, своим огненным словом
Ты царишь над послушной толпой.
Дышит речь твоя жаркой любовью,
Без конца ты готов говорить,
Когда в час оргии, за праздничным столом
Шумит кружок, беспечно торжествуя,
И над чертогами, залитыми огнем,
Внезапная гроза ударит, негодуя, —
Смолкают голоса ликующих гостей,
Бледнеют только что смеявшиеся лица, —
И, из полубогов, вновь обратясь в людей,
Трепещет Валтасар и молится блудница.
Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх…
Поклон любви с желаньем блага,
В знак соучастья и родства,
Со мною шлет тебе, о Прага,
Первопрестольная Москва.
Поклон особенный Градчину
От златоглавого Кремля:
Не может чуждой славянину
Быть чехов доблестных земля.
Четверодневен Лазарь был,
Холодным саваном обвитый,
Тяжелым каменем накрытый,
Когда его Спаситель воскресил,
И слова одного довлело,
Чтоб огнь и жизни, и любви
Опять зажечь в его крови,
Уже навек оледенелой.
Подобно Лазарю, обвит
Умолкла грозная война!
Конец борьбе ожесточенной!..
На вызов дерзкой и надменной,
В святыне чувств оскорблена,
Восстала Русь, дрожа от гнева,
На бой с отчаянным врагом
И плод кровавого посева
Пожала доблестным мечом.
Утучнив кровию святою
В честном бою свои поля,
С младенчества к тебе с мольбами,
Хранитель мой, я прибегал:
Молил и сердцем и устами,
Чтоб безмятежными крылами
Мне плоть и дух ты осенял,
Не покидая и мгновенья
Меня без помощи святой…
И вот, с слезами умиленья,
Иныя, жаркия моленья
Тебе несет питомец твой.
О Киев-град, где с верою святою
Зажглася жизнь в краю у нас родном,
Где светлый крест с Печерскою главою
Горит звездой на небе голубом,
Где стелются зеленой пеленою
Поля твои в раздолье золотом
И Днепр-река, под древними стенами,
Кипит, шумит пенистыми волнами!
Как часто я душой к тебе летаю,
Я был, как дева, робок и стыдлив,
меня бежал лукавый Искуситель,
бесплодно злую мудрость расточив.
Но не Тебе, Христос и мои Спаситель,
я в жертву сердце бедное принес,
уйдя из детской в строгую обитель.
Святая Дева дев и Роза роз,
я отдал все Тебе Одной, Мария,
без размышлений, колебаний, слез!
А. М. Петровой
Суздаль да Москва не для тебя ли
По уделам землю собирали
Да тугую золотом суму?
В рундуках приданое копили
И тебя невестою растили
В расписном да тесном терему?
Не тебе ли на речных истоках
Отрывок
Что наш язык земной пред дивною природой?
С какой небрежною и легкою свободой
Она рассыпала повсюду красоту
И разновидное с единством согласила!
Но где, какая кисть ее изобразила?
Едва-едва одну ее черту
С усилием поймать удастся вдохновенью…
Но льзя ли в мертвое живое передать?
Как часто я с глубокой думой
Вокруг могил один брожу
И на курганы их гляжу
С тоской тяжёлой и угрюмой.
Как больно мне, когда, порой,
Могильщик, грубою рукой
Гроб новый в землю опуская,
Стоит с осклабленным лицом
Над безответным мертвецом,
Бывают минуты, — тоскою убитый,
На ложе до утра без сна я сижу,
И нет на устах моих теплой молитвы,
И с грустью на образ святой я гляжу.
Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно…
Лампада в углу одиноко горит,
И кажется мне, что святая икона
Мне в очи с укором и строго глядит.
Ее светлости, главноуправляющей
отделением народного продовольствия
по части чайных обстоятельств, от
благодарных членов Троице-Сергиевской
экспедицииВ те дни, как путь богоугодной
От места, где теперь стоим,
Мы совершали пешеходно
К местам и славным и святым;
В те дни, как сладостного мая
Любезно-свежая пора,
Меж африканских диких гор,
Над средиземными волнами,
Святая обитель влечет к себе взор
В лесу, с блестящими крестами.
В ней иноки молят весь день и всю ночь,
Земная забота бежит от них прочь;
Одно у них в думах, одно в их сердцах —
Чтоб дал им спаситель свой мир в небесах! Обители тихой игумен святой
Давно в ней спасался, с страстями в борьбе;
Отшельников прежних он образ живой,
Итак, с тобой я буду снова.
Мне уступить на этот раз
Судьба суровая готова
Еще один блаженный час.
Еще прекрасное мгновенье
Я в жизни скучной и пустой,
Как дар святого провиденья,
Отмечу резкою чертой;
И на страницах дней печальных,
Где много горестей святых,
Нет, на Руси бывали чудеса,
Не меньшие, чем в отдаленных странах
К нам также благосклонны Небеса,
Есть и для нас мерцания в туманах.
Я расскажу о чуде старых дней,
Когда, опустошая нивы, долы,
Врываясь в села шайками теней,
Терзали нас бесчинные Монголы.
Жил в Галиче тогда несчастный князь,
За красоту был зван Димитрий Красный.
Да сохранит тебя великий русский Бог
На много, много лет. Ты сильно мне помог:
Уж ты смирил во мне презлую боль недуга:
Ту боль, которая и славный воздух юга,
И хитрости давно прославленных врачей,
И чашу и купель целительных ключей,
И все могущество здоровых впечатлений
Изящных стран и мест, и строгость соблюдений
Врачебного житья, и семь предлинных лет
Презрела. Ты прими заздравный мой привет!
Кто ты, призрак, гость прекрасный?
К нам откуда прилетал?
Безответно и безгласно
Для чего от нас пропал?
Где ты? Где твое селенье?
Что с тобой? Куда исчез?
И зачем твое явленье
В поднебесную с небес?
Не Надежда ль ты младая,
В урочный час и на условном месте
она пришла и стала у Креста:
«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» —
шепнули робко строгие уста;
в потоке слез к Его ногам покорно
была ее молитва пролита,
и черный Крест на нити четок черной,
пылая, сжала жаркая рука;
она призыв твердила свой упорно,
Над озером, в глухих дубровах,
Спасался некогда монах,
Всегда в занятиях суровых,
В посте, молитве и трудах.
Уже лопаткою смиренной
Себе могилу старец рыл —
И лишь о смерти вожделенной
Святых угодников молил.
Однажды летом у порогу
Восемь дней от Харрара я вел караван
Сквозь Черчерские дикие горы
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы.
На девятую ночь я увидел с горы
— Этот миг никогда не забуду —
Там внизу, в отдаленной равнине, костры,
Точно красные звезды, повсюду.
Да воля сбудется Твоя!
Лейтенант С. Как потрясен невыразимо
Ужасной вестью целый свет:
У дальних берегов Цусимы
Эскадры русской больше нет.
Мечты безжалостно разбиты,
Страдают скорбные сердца.
Такого страшного конца
Не ждал никто, и все «убиты».
Убиты смелые надежды,
ОдаГде алтарей не соружают
Святой к отечеству любви?
где не почитают
Питать святой сей жар в крови?
Друзья! меня вы уличите
И тот народ мне укажите,
Который бы ее не знал,
Оставивши страну родную
И удалясь во всем в чужую,
10 Тоски в себе не ощущал? Нет, нет, везде равно пылает