Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день, —
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
Рано судьба не взлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмый,
За-муж пошла ты — другого любя.
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным нравом, с тяжелой рукой —
Я не того боюсь, что время нас изменит,
Что ты полюбишь вновь или простыну я.
Боюсь я — дряблый свет сил свежих не оценит,
Боюсь — каприз судьбы в лохмотья нас оденет,
Не даст прохлады в зной, в мороз не даст огня…
Отдамся ль творчеству в минуты вдохновенья! —
К поэзии чутье утратил гордый век:
В мишурной роскоши он ищет наслажденья,
Гордится пушками — боится разоренья,
Стон ужаса и сожаленья
Дойдет ли, Боже, в Твой чертог?
Свои вины и преступленья
Искупит ли людской порок?
К Тебе взываю я с молитвой, —
Ты видишь, как душа черна, —
Да будет жизненною битвой,
Господь, она пощажена.
Как в устье пристани глубокой,
Вознесшись к облакам, скала
Стоит — и бури рев жестокой,
Сверканье молний вкруг чела,
И волны презирает яры,
Перуна пламенны удары
Изрыли весь ее хребет,
Но опаленну грудь громами
Она, уперши в понт, волнами
Тревожить пристань не дает, —
Гордость, мысль, красота — все об этом давно позабыли.
Все креститься привыкли, всем истина стала ясна…
Я последний язычник среди христиан Византии.
Я один не привык… Свою чашу я выпью до дна… Я для вас ретроград. — То ль душитель рабов и народа,
то ли в шкуры одетый дикарь с придунайских равнин…
Чушь! рабов не душил я — от них защищал я свободу.
И не с ними — со мной гордость Рима и мудрость Афин.Но подчищены книги… И вряд ли уже вам удастся
уяснить, как мы гибли, притворства и лжи не терпя,
чем гордились отцы, как стыдились, что есть еще рабство.
Как мой прадед сенатор скрывал христиан у себя.А они пожалеют меня? — Подтолкнут еще малость!
Спокойства просит от небес
Застиженный в Каспийском море,
Коль скоро ни луны, ни звезд
За тучами не зрит, и вскоре
Ждет корабельщик бед от бурь;
Спокойства просит Перс пужливый,
Турк гордый, Росс властолюбивый
И в ризе шелковой Манжур.
Покою, мой Капнист! покою,
Со ужасом дела вселенная внимает,
Как падшу Грецию Минерва поднимает.
Не может скрыться враг в пустынях и горах —
Победа на земли, победа на морях!
Дрожит дунайский брег, трепещут Дарданеллы,
Колеблется Восток и южные пределы.
Везде твои орлы, монархиня, парят;
Везде твой гром гремит и молнии горят;
Отвсюду Божий внук, бич царств земных, темнеет,
Отвсюду Мустафа в серале цепенеет:
Из повести «Городок Окуров»1Позади у нас — леса,
Впереди — болото.
Господи! Помилуй нас!
Жить нам — неохота.Скушно, тесно, голодно —
Никакой отрады!
Многие живут лет сто —
А — зачем их надо? Может, было б веселей,
Кабы вдоволь пищи…
Ну, а так — живи скорей,
Да и — на кладбище! 2Боже, мы твои люди,
Голубоокая, младая,
Мой чернобровый ангел рая!
Ты, мной воспетая давно,
Еще в те дни, как пел я радость
И жизни праздничную сладость,
Искрокипучее вино, —
Тебе привет мой издалеча,
От москворецких берегов
Туда, где звонких звоном веча
Моих пугалась ты стихов;
Разсекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю Новый Год;
Сошел — и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
На встречу божеству сему.
Гряди, сын вечности прекрасный!
Гряди, часов и дней отец!
Ответ на стихи его:
«Полонский! суждено опять судьбою злою…»Как, ты грустишь? — помилуй бог!
Скажи мне, Майков, как ты мог,
С детьми играя, тихо гладя
Их по головке, слыша смех
Их вечно-звонкий, вспомнить тех,
Чей гений пал, с судьбой не сладя,
Чей труд погиб…
Как мог ты, глядя
На северные небеса,
Моему учителю
Средь звездных рун, в их знаках и названьях,
Хранят свой бред усталые века,
И шелестят о счастье и страданьях
Все лепестки небесного венка.
На них горят рубины алой крови;
В них, грустная, в мерцающем покрове,
Моя любовь твоей мечте близка.
Моя любовь твоей мечте близка
Поэты! Род высокомерный!
Певцы обманчивых красот!
Доколе дичью разномерной
Слепить вы будете народ?
Когда проникнет в вас сознанье,
Что ваших лживых струн бряцанье —
Потеха детская? Что вы,
Оставив путь прямой дороги,
Идете, положась на ноги,
Без руководства головы? О, где, какие взять мне струны,
О, удались!.. полуживого
В томленьи горестном забудь;
Ты острым пламенем былого
Зажгла встревоженную грудь.
Оставь меня!.. О нет… побудь,
Побудь со мною, друг бесценный,
Пожми, как прежде, руку мне,
И сердца жизнью незабвенной
Лелей меня в печальном сне.
Уж речь твоя мой дух крушимый
Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас;
Но строг, несправедлив карающий ваш глас,
И бедные стихи, плод шутки и дороги,
По мненью моему, не стоили тревоги.
Просодии в них нет, нет вкуса — виноват!
Но вы передо мной виновнее стократ.
Разбор, поверьте мне, столь едкий — не услуга:
Я слух ваш оскорбил — вы оскорбили друга.
Вы вспомните о том, что первый, может быть,
Осмелился глупцам я правду говорить;
Поднявши якоря, мы с утренним рассветом
Стоянку бросили и к выходу легли.
С востока, в небесах, горевших первым светом,
Чернели темные окраины земли.
Лучей невидимых сиянье разгоралось,
Верхушки облаков прозрачных золотя,
И утро раннее нам тихо улыбалось,
Как безмятежное и сонное дитя.
По виду облаков
Мы в море ждать могли хорошую погоду,
Тогда, когда жестоко болен
Телесно, и жестоко хил
Душевно — я судьбою был
Жить на чужбине приневолен;
Когда под гнетом же судьбы
И дни мои, всегда больные,
Шли плохо, валко, что хромые
Или Гомеровы мольбы,—
И в том моем томленье жестком
Всегда, везде я помнил вас:
1-й голос
Подруги! час разлуки наступил —
Покинут нам приют наш безопасной!
Беспечно здесь, со младостию ясной,
Играли мы... то сон прекрасный был!
И улетел наш сон прекрасный!
2-й голос
Хранительная сень,
Приют весны младыя!
И
Ах! что изгнанье, заточенье!
Захочет — выручит судьба!
Что враг! — возможно примиренье,
Возможна равная борьба;
Как гнев его ни беспределен,
Он промахнется в добрый час…
Но той руки удар смертелен,
A Worm, a God!
Yong.«Ничтожный человек! что жизнь твоя? -
Мгновенье.
Взглянул на дневный луч — и нет тебя, пропал!
Из тьмы небытия злой рок тебя призвал
На то лишь, чтоб предать в добычу разрушенья;
Как быстра тень, мелькаешь ты! Игралище судьбы, волнуемый страстями,
Как ярым вихрем лист, — ужасный жребий твой
Бороться с горестью, болезньми и собой!
Несчастный, поглощен могучими волнами,
Ужасен грома глас пороков злых рабам,
Но мститель пламенный паря по небесам,
Всегдаль приносит казнь дрожащему злодею? —
Любезный Селадон с Амелией своею
Являли образец прелестыя четы,
В них равна доброта; в них равны красоты;
Единство милое лишь полом разделялось;
В ней утро раннее, златое улыбалось;
В нем ясной; яркой день краса природы всей.
Любовь связала их, любовь блаженных дней,
Я здесь, в своих полях. Счастливая судьба
Меня над бездной вод щадила и ласкала,
И «в море сущего» далекого раба
Молитва чья-нибудь в путях оберегала.
Я невридим и жив. Вхожу под милый кров
По ветхим ступеням, скрипящим под ногами,
С душой, не павшею под бурею годов,
И сыслью тяжкою, воспитанной годами, —
Вхожу, задумавшись, с морщиной на челе,
Средь полной тишины, царящей на селе.
Давно унизился поэзии кредит!
И свет, бессмысленный правдивых Муз ругатель,
Нескладной прозою давно нам говорит:
„Поэт — и хитрый лжец, и ложный предсказатель!“
Филлида, свет — Софист, слова его — обман!
Дерзаю оправдать поэта важный сан!
Когда нельстивыми, свободными стихами,
Скажу, что милой быть имеешь редкий дар;
Что Граций нежными украшена цветами;
Нам славит древность Амфиона:
От струн его могущих звона
Воздвигся город сам собой…
Правдоподобно, хоть и чудно.
Что древнему поэту трудно?
А нынче?.. Нынче век иной.
И в наши бедственные леты
Не только лирами поэты
Не строят новых городов,
Но сами часто без домов,
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Тогда, душой беспечные невежды,
Мы жили все и легче и смелей,
Мы пили все за здравие надежды
И юности и всех ее затей.
Теперь не то: разгульный праздник наш
По рельсам железным, как молньи полет,
Несутся вагон за вагоном.
Несутся — и воздух наполнен вокруг
И дымом, и свистом, и стоном.
На скотном дворе, у забора осел
И белая лошадь стояли.
Осел преспокойно глотал волчецы,
Но лошадь в глубокой печали
С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой;
Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал.
Вся природа содрогала
От лихого старика;
К СТАТУЕ АРИАДНЫ.
Неверный, разлюбив меня в тоске оставил;
Отныне престаю оплакивать его:
Мой образ изваян, художник мне доставил
Влюбленных тысячу на место одного.
Илличевский
К ФАНТАЗИИ.
(Подражание английскому).
О ты, чьи динымя прельщенья,
Волшебный разливая свет,
О, ты, с которым я, от юношеских лет,
Привык позабывать непостоянный свет,
Привык делить мечты, надежды, наслажденья,
И музы девственной простые песнопенья,
И тихие часы досугов золотых!
Друг сердца моего и друг стихов моих!
Завидую тебе: умеренным счастливой,
Твой дух не возмущен мечтой славолюбивой;
Ты, гордо позабыв мятежный света шум.
В уединении, жилище смелых дум,
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я;
Вот и больница. Светя, показал
В угол нам сонный смотритель.
Трудно и медленно там угасал
Честный бедняк сочинитель.
Мы попрекнули невольно его,
Что, заблуждавшись в столице,
Не известил он друзей никого,
А приютился в больнице…«Что за беда, — он шутя отвечал: -
Мне и в больнице покойно.
Я всё соседей моих наблюдал:
Когда беспомощным я был еще младенцем,
Я страх неведомый испытывал порой.
То не был страх ни ведьм, ни приведений,
Но что-то вдруг в таинственной ночи
Со мной ужасное во тьме происходило.
Казалось мне, что ночь и тишина
Каким-то трепетом нежданно наполнялись,
Кругом мне слышался глухой и странный шум,
Как будто близкие и дальние предметы
Живыми делались таинственным путем;
Я был в Аксакове, и — грусть
Меня нигде не оставляла;
Мне все тебя напоминало,
Мне дом казался скучен, пуст…
Тебя везде недоставало.
И дружба братская, любовь
Осиротели будто вновь.
Ах! Так ли прежде все бывало?
Бывало, тягостных часов
Холодное сложивши бремя,
Вещателя судеб таинственных Силена,
Котораго сама природа изумленна,
И ясны пению внимали небеса;
Ключи стремиться с гор вниз с шумом перестали;
Умолкли злачные поля, луга, леса;
Долины в тишине глубокой пребывали.
Силена, будущих гадателя судеб,
Позволь в сей день воспеть, о Муз Российских Феб!
Когда всеобщее веселие раждает,
И счастие веков грядущих утверждает.
Итак, всему конец! К таинственному брегу
Во мрак небытия несет меня волной,
И воспротивиться на миг единый бегу
Не в силах якорь мой.
Ах, озеро, взгляни: один лишь год печали
Промчался, — и теперь на самых тех местах,
Где мы бродили с ней, сидели и мечтали,
Сижу один в слезах...