Чулков и я стрелой амура
Истыканы со всех концов,
Но сладким ядом каламбура
Не проведет меня Чулков.1907–1908
Пела как стрелы и как морены,
Мчащие из-под ног
С звуком рвущегося атласа.
— Пела! — и целой стеной матрасной
Остановить не мог
Мир меня.
Ибо единый вырвала
Дар у богов: бег! Пела как стрелы.
Тело?
Мне нету дела! 8 ноября
В глазах расплывчато и ало,
На взмахе дрогнула рука.
Ты как стрела, что в грудь попала
Пониже левого соска.Несется дальше грохот брани,
А я гляжу, глаза скося:
И с ней нельзя, торчащей в ране,
И выдернуть ее нельзя.Сползу с коня, раскину руки.
Стрела дрожит от ветерка.
За крепкий сон, за краткость муки
Спасибо, меткая рука.
Крылами порхая, стрелами звеня,
Любовь вопрошала кого-то:
Ах! есть ли что легче на свете меня?
Решите задачу Эрота.
Любовь и любовь, решу я как раз,
Сама себя легче бывает подчас.
Есть песня такая:
Легко себе друга сыскала Аглая
И легче того
Забыла его.
Я спускаю стрелу, закатилась Луна,
Я спускаю стрелу, чаша Солнца темна,
Я спускаю стрелу, звезды дымно горят,
Задрожали, глядят, меж собой говорят.
Я не звезды стрелой поразил, поразил,
И не Солнце с Луной я стрелою пронзил.
Все в цветок мои стрелы вонзились, горят,
Я сердечный цветок поразил через взгляд.
Я стрелу за стрелою до сердца продлю,
Выходи же, душа, той, кого я люблю,
Приходи и приляг на подушку мою,
Я стрелою, душа, я стрелой достаю.
Благословлять губительные стрелы
И проклинать живящие лучи, —
Вот страшные и тесные пределы.
К иным путям затеряны ключи.
В мучительных безумствуя хуленьях,
В бессмысленной безумствуя хвале,
Живи в безвыходных томленьях,
Влачись на бедственной земле.
Отравленной стрелы вонзилось жало, —
Лобзай её пернатые края:
Она — твоя, она тебя лобзала,
Когда померкло солнце бытия.
Здравствуй! Не стрела, не камень:
Я! — Живейшая из жен:
Жизнь. Обеими руками
В твой невыспавшийся сон.
Дай! (На языке двуостром:
На! — Двуострота змеи!)
Всю меня в простоволосой
Радости моей прими!
Льни! — Сегодня день на шхуне,
— Льни! — на лыжах! — Льни! — льняной!
Я сегодня в новой шкуре:
Вызолоченной, седьмой!
— Мой! — и о каких наградах
Рай — когда в руках, у рта:
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!
Стрелы любовные
Муж прекрасной Афродиты
В ле́мносских горнах ковал
Для любви стальные стрелы,
А Венера их концы
В сладком меде закаляла;
Но примешивал тут желчь
Купидон в состав приятный.
Марс, со брани возвратясь,
Презирал стрелу Эрота,
Тяжким воружен копьем.
«Не легка, — промолвил Марсу,
И сия стрела, — Эрот, —
Испытай, так ты узнаешь».
Принимает Марс стрелу,
Улыбнулася Венера.
«Тяжела... возьми назад», —
Воздохнувши, Марс вещает.
«Нет, оставь ее себе», —
Бог любови отвечает.
Облака плывут и тают,
Небеса горят, сияют,
Растворяют облака.
Солнце к отдыху стремится.
Ясный свет его струится,
Безнадёжный, как тоска.
Тёмный странник, в край далёкий,
В край неведомых святынь,
Прохожу я, одинокий,
По пескам немых пустынь,
И за пыльными столбами
Напряжёнными глазами
Различаю ту страну,
Где я радостно усну.
Купид чрез свои стрелы ранит человеков,
И понеже он есть всех царей сильнейший,
Признан в небе, на земли, в мори, от всех веков,
Под разным видом той же свой старейший
Дает закон, и часто для отмщенья скора
Над беспристрастным ко всем женским лицам
Употребляет своей силой без разбора,
Дав его сердце не красным девицам.
«Бойся, дочка, стрел Амура.
Эти стрелы жал больней.
Он увидит, — ходит дура,
Метит прямо в сердце ей.
Умных девушек не тронет,
Далеко их обойдет,
Только глупых в сети гонит
И к погибели влечет».
Лиза к матери прижалась,
Слезы в три ручья лия,
И, краснея, ей призналась:
«Мама, мама, дура я!
Утром в роще повстречала
Я крылатого стрелка
И в испуге побежала
От него, как лань легка.
Поздно он меня заметил,
И уж как он ни летел,
В сердце мне он не уметил
Ни одной из острых стрел.
И когда к моей ограде
Прибежала я, стеня,
Он махнул крылом в досаде
И умчался от меня.»
Слабеют яростные стрелы
Земных страстей.
Сомкни глаза. Близки пределы
Твоих путей.
Не обману тебя, больного, —
Утешься, верь, —
Из заточения земного
Открою дверь.
В твоей таинственной отчизне,
В краю святом,
Где ты покоился до жизни
Господним сном,
Где умирают злые шумы
Земных тревог, —
Исполнив творческие думы,
Почиет Бог.
И ты взойдёшь, как дым кадильный,
В Его покой,
Оставив тлеть в земле могильной
Твой прах земной.
Пролетела стрела
Голубого Эрота,
И любовь умерла,
И настала дремота.В сердце легкая дрожь
Золотого похмелья,
Золотого, как рожь,
Как ее ожерелье.Снова лес и поля
Мне открылись как в детстве,
И запутался я
В этом милом наследстве.Легкий шорох шагов,
И на белой тропинке
Грузных майских жуков
Изумрудные спинки.Но в душе у меня
Затаилась тревога.
Вот прольется, звеня,
Зов весеннего рога.Зорко смотрит Эрот,
Он не бросил колчана…
И пылающий рот
Багровеет как рана.
Стоял я в этот час, незрящий
Пред будущей судьбой Эдип,
И видел лишь ее дрожащей
Руки пленительный изгиб.
Но знал, что спорить бесполезно
С порывом, вдруг увлекшим нас,
И чувствовал: тесьмой железной
Объединил нас поздний час.
Она беспомощно клонилась
К подушке алой, в глубь и в тень…
И мне казалось, что вонзилась
Стрела случайная в мишень.
И, жестом медленным, безвинный
Убийца, я припал к устам…
И миг продлился, длинный, длинный,
Врата к мучительным часам.
Из недр и на ветвь — рысями!
Из недр и на ветр — свистами! Гусиным пером писаны?
Да это ж стрела скифская! Крутого крыла грифова
Последняя зга — Скифия! Сосед, не спеши! Нечего
Спешить, коли верст — тысячи.
Разменной стрелой встречною
Когда-нибудь там — спишемся! Великая — и — тихая
Меж мной и тобой — Скифия… И спи, молодой, смутный мой
Сириец, стрелу смертную
Леилами — и — лютнями
Глуша…
Не ушам смертного —(Единожды в век слышимый)
Эпический бег — Скифии! 11 февраля
— Вижу, дочь, ты нынче летом
От Колена без ума,
Но подумай-ка об этом,
Что тебе сулит зима.
— У Амура стрелы метки,
Но ещё грозит беда:
Был же аист у соседки,
Не попал бы и сюда. —
— Мама, я не унываю.
Чтобы ту беду избыть,
Я простое средство знаю:
Надо аиста убить.
— Что же мне тужить о ране!
Как она ни тяжела,
У Амура есть в колчане
И на аиста стрела. —
На медленном огне горишь ты и сгораешь,
Душа моя!
На медленном огне горишь ты и сгораешь,
Свой стон тая.
Стоишь, как Себастьян, пронизанный стрелами,
Без сил вздохнуть.
Стоишь, как Себастьян, пронизанный стрелами
В плечо и грудь.
Твои враги кругом с веселым смехом смотрят,
Сгибая лук.
Твои враги кругом с веселым смехом смотрят
На смены мук.
Горит костер, горит, и стрелы жалят нежно
В вечерний час.
Горит костер, горит, и стрелы жалят нежно
В последний раз.
Что ж не спешит она к твоим устам предсмертным,
Твоя мечта?
Что ж не спешит она к твоим устам предсмертным
Прижать уста!
Соратник в чудесах и бедах
Герб, во щитах моих и дедов
. . . . . .выше туч:
Крыло — стрела — и ключ.
. . . . . .Посмотрим, как тебя толкует
Всю суть собрав на лбу
Наследница гербу.
Как…… из потемок
По женской линии потомок
Крыло — когда возьмут карету
Стрела — властям писать декреты
. . . . . .подставив грудь
— Ключ: рта не разомкнуть.
Но плавится сюргуч и ломок
По женской линии потомок
Тебя сюргуч.
— Крыло — стрела — и ключ.
Над бредом предзакатных марев,
Над трауром вечерних туч,
По их краям огнем ударив,
Возносится последний луч.
И, глуби черные покинув,
В лазурный день из темноты
Взлетает яркий рой павлинов,
Раскрыв стоцветные хвосты.
А Ночь, охотник с верным луком,
Кладет на тетиву стрелу.
Она взвилась с протяжным звуком,
И птица падает во мглу.
Весь выводок сразили стрелы…
От пестрой стаи нет следа…
На Запад, слепо потемнелый,
Глядит Восточная Звезда.
Опять оповещает веретенцо
Безчисленно журчащих ручейков,
Что весело рождаться из снегов
По прихоти колдующаго Солнца.
Пчела, проснувшись, смотрит из оконца,
На вербе ей душистый пир готов,
Оставлен темный улей для цветов,
Что тонкое развили волоконце.
Вот за пчелой летит еще пчела.
Другая, третья. Благовестят звоном.
Межь тем сквозь дымы дальняго села,—
Где только что обедня отошла,
К полям, к лесам, и по холмистым склонам,
Летит от Солнца светлая стрела.
Опять оповещает веретенце
Бесчисленно журчащих ручейков,
Что весело рождаться из снегов
По прихоти колдующего Солнца.
Пчела, проснувшись, смотрит из оконца,
На вербе ей душистый пир готов,
Оставлен темный улей для цветов,
Что тонкое развили волоконце.
Вот за пчелой летит еще пчела.
Другая, третья. Благовестят звоном.
Меж тем сквозь дымы дальнего села, —
Где только что обедня отошла,
К полям, к лесам, и по холмистым склонам,
Летит от Солнца светлая стрела.
Не как молния, смерти стрела,
Не как буря, нещадна и зла,
Не как бой, с грудой жертв без числа,
Не как челн, на волнах без весла, —
Тихим утром Любовь снизошла.
Как пророк, я в грозе, я в огне
Бога ждал, — он предстал в тишине.
Я молюсь просиявшей весне;
Сын полей, в голубой вышине,
Небу песню поет обо мне.
Пой певучую песню, певец:
«Эти дни — над всей жизнью венец!
Слышишь стук двух согласных сердец?
Видишь блеск двух заветных колец?
Будь любим — и люби, наконец!»
1 ноября 1914
Варшава
Все так же бродим по земле –
Ты — Ангел, спящий непробудно,
А я — незнающий и скудный,
В твоем завернутый крыле.
Слепец ведет с собой слепца,
Но чаще вкруг мелькают стрелы,
И я рукой оторопелой
Храню взаимные сердца.
Но, если Ангел-лебедь никнет,
Что я могу в его крыле?
Стрела отыщет и проникнет
И пригнетет к родной земле.
Но будем вместе. Лебедь сонный
И я — повержен вслед за ним –
Как дым кадильный, благовонный,
К началам взнесшийся своим.
Друзья, садитесь в мои челнок,
И вместе поплывем мы дружно.
Стрелою пас помчит поток,
Весла и паруса не нужно.Вы видите вдали валы,
Седые водные громады;
Там скрыты острые скалы —
То моря грозного засады.Друзья, нам должно здесь проплыть;
Кто сердцем смел — садись со мною:
Чрез волны, чрез скалы стрелою
Он бодро к брегу полетит.Друзья, прочь страх! Давайте руки!
И сядем на челне одном,
И веселее без разлуки
Мы море жизни проплывем.
А и простор у нас татарским стрелам!
А и трава у нас густа — бурьян!
Не курским соловьем осоловелым,
Что похотью своею пьян, Свищу над реченькою румянистой,
Той реченькою-не старей.
Покамест в неширокие полсвиста
Свищу — пытать богатырей.Ох и рубцы ж у нас пошли калеки!
— Алешеньки-то кровь, Ильи! —
Ох и красны ж у нас дымятся реки,
Малиновые полыньи.В осоловелой оторопи банной —
Хрип княжеский да волчья сыть.
Всей соловьиной глоткой разливанной
Той оторопи не покрыть.Вот и молчок-то мой таков претихий,
Что вывелась моя семья.
Меж соловьев слезистых — соколиха,
А род веду — от Соловья.9 февраля
Поила медведица-мать
В ручье своего медвежонка,
На лапы учила вставать,
Кричать по-медвежьи и тонко.
А Дафнис, нагой, на скалу
Спускался, цепляясь за иву;
Охотник, косясь на стрелу,
Натягивал туго тетиву:
В медвежью он метит чету.
Но Дафнис поспешно ломает
Стрелу, ухватив на лету,
По лугу, как лань, убегает.
За ним медвежонок и мать
Несутся в лесные берлоги.
Медведица будет лизать
У отрока смуглые ноги;
Поведает тайны лесов,
Весенней напоит сытою,
Научит по окликам сов
Найти задремавшую Хлою.
Упрямый лук, с прицела чуть склонен,
Еще дрожит за тетивою шаткой
И не успел закинутый хитон
Пошевелить нетронутою складкой.Уже, томим язвительной стрелой,
Крылатый враг в крови изнемогает,
И черный хвост, сверкая чешуей,
Свивается и тихо замирает.Стреле вослед легко наклонено
Омытое в струях кастальских тело.
Оно сквозит и светится — оно
Веселием триумфа просветлело.Твой юный лик отважен и могуч,
Победою усилено дыханье.
Так солнца диск, прорезав сумрак туч,
Еще бойчей глядит на мирозданье.
От стрел и от чар,
От гнёзд и от нор,
Богиня Иштар,
Храни мой шатёр:
Братьев, сестёр.
Руды моей вар,
Вражды моей чан,
Богиня Иштар,
Храни мой колчан…
(Взял меня — хан!)
Чтоб не́ жил, кто стар,
Чтоб не́ жил, кто хвор,
Богиня Иштар,
Храни мой костёр:
(Пламень востёр!)
Чтоб не́ жил — кто стар,
Чтоб не́ жил — кто зол,
Богиня Иштар,
Храни мой котёл
(Зарев и смол!)
Чтоб не́ жил — кто стар,
Чтоб нежил — кто юн!
Богиня Иштар,
Стреми мой табун
В тридевять лун!
О, как вы мучите сердца!
Умру пред вашими ногами.
Тигрицу Гиркании сравнивая с вами,
Скажу: ты — кроткая овца!
Да, здесь, жестокая Климена,
Тот меч, который метче стрел
От Сципионов, Киров жизнь отнять умел,
Освободит меня из плена.
Да и не он мне путь открыл
На Элизийские поляны,
Лишь взор мне ваш блеснул, — стрелою острой, рдяной
Амур мне сердце поразил.
Я у Креза зрел Эрота:
Он расплакавшись сидел
Среди мраморного грота,
Окруженный лесом стрел.
Пуст колчан был, лук изломан,
Опущенна тетива,
Факел хладом околдован,
Чуть струилась синева.
Что, сказал я, так слезами
Льется сей крылатый бог?
Иль толикими стрелами
В сердце чье попасть не мог?
Иль его бессилен пламень?
Тщетен ток опасных слез?
Ах! нашла коса на камень:
Знать, любить не может Крез.
1796
Еще в мечтах чернеют стрелы
Твоих опущенных ресниц;
Но день встающий, призрак белый,
В пепл обращает угль горелый,
Пред правдой властно клонит ниц.
Еще мечта нежна, как голос
Волынки, влившейся в рассвет,
Дрожит, как с ветром свежий колос,
Но щеки жжет мне белый волос,
Немая память долгих лет.
Клятв отзвучавших слишком много
И губ, томивших в темноте.
Полмира сжав, моя дорога
По горным кряжам всходит строго,
Ах, к той вершительной мете!
День торжествует, Солнце лепит
Из туч уборы древних жриц,
Вот-вот мир пламенем оцепит…
Но в глубях тихих — черный трепет
Твоих опущенных ресниц.
Где ты, где ты, отчий дом,
Гревший спину под бугром?
Синий, синий мой цветок,
Неприхоженный песок.
Где ты, где ты, отчий дом?
За рекой поет петух.
Там стада стерег пастух,
И светились из воды
Три далекие звезды.
За рекой поет петух.
Время — мельница с крылом
Опускает за селом
Месяц маятником в рожь
Лить часов незримый дождь.
Время — мельница с крылом.
Этот дождик с сонмом стрел
В тучах дом мой завертел,
Синий подкосил цветок,
Золотой примял песок.
Этот дождик с сонмом стрел.
Перепелка припала в траве,
Зазвенела стрела в тетиве,
И впилась между крылышек медь,
А трава начинает шуметь.
Ты зачем зашумела, трава?
Напугала ль тебя тетива?
Перепелочья ль кровь горяча,
Что твоя закачалась парча?
Или ветром по полю умчалось без края
Неизносное горе мое?
Но не ты ли, трава, шелестя и кивая,
Роковое сокрыла копье?
И, как птица в тебе, золотая подруга
От татарина злого бегла.
Натянулась татарская, метко и туго,
И подругу догнала стрела,
И приникла змеею, и в девичью спину,
Закровавив, до перьев ушла.
Так не с этой ли крови колышешь равнину
И по ветру волной полегла?
Давно его мелькает тень
В садах поэзии родимой,
Как в роще трепетный олень
Врагом невидимым гонимый.
И скачем мы за ним толпой,
Коней ретивых утомляя,
Звеня уздечкою стальной,
И криком воздух оглашая.
Олень бежит по ребрам гор,
И с гор кидается стрелою
В туманы дремлющих озер,
Осеребренные луною…
И мы стоим у берегов…
В туманах — за́мки, песен звуки,
И благовония цветов,
И хохот, полный адской муки…
1857
И с гор свергается стрелою
Посеребренные луною…
Привязанный к стволу немого древа,
Что говорить умеет лишь листвой, —
Предсмертным напряжением живой,
Весь вытянут, как птица в миг напева, —
Святая жертва слепоты и гнева,
С глазами залазуренными мглой, —
Еще стрелу приявши за стрелой,
Колчанного еще хотел он сева.
И между тем как красный вечер гас,
Стеля вдали для ночи звездный полог,
Он ощущал лишь холодок иголок.
И торопил возжажданный им час.
Еще! Еще! Лишь прямо в сердце рана
Откроет Рай очам Себастиана!