Когда был я ребенком, родная моя,
Если детское горе томило меня,
Я к тебе приходил, и мой плач утихал:
На груди у тебя я в слезах засыпал.
Я пришел к тебе вновь… Ты лежишь тут одна,
Твоя келья темна, твоя ночь холодна,
Ни привета кругом, ни росы, ни огня…
Я пришел к тебе… жизнь истомила меня.
О, возьми, обними, уврачуй, успокой
Мое сердце больное рукою родной,
О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь,
О, скорей бы мне там задремать и заснуть.
Мой первый срок я выдержать не смог —
Мне год добавят, а может быть — четыре…
Ребята, напишите мне письмо:
Как там дела в свободном вашем мире?
Что вы там пьёте? Мы почти не пьём.
Здесь — только снег при солнечной погоде…
Ребята, напишите обо всём,
А то здесь ничего не происходит!
Мне очень-очень не хватает вас —
Хочу увидеть милые мне рожи.
Как там Надюха, с кем она сейчас?
Одна? — тогда пускай напишет тоже.
Страшней быть может только Страшный суд!
Письмо мне будет уцелевшей нитью —
Его, быть может, мне не отдадут,
Но всё равно, ребята, напишите!..
Весною каждой роится улей.
«Салют, ребята!» — я вам кричу.
Любая жажда, любая пуля,
Любая драка вам по плечу.Орда мещанская вас пинала,
Кричала — дескать, вам путь один:
От кринолина до криминала, -
Но вот уходит и кринолин.Уходят моды — раз в год, не реже, -
Другие кроят их мастера.
Но плечи — те же и губы — те же,
И груди — те же, что и вчера.Другая подлость вас манит в сети,
Другие деньги в кошельке,
Но те же звезды вам в небе светят,
И те же песни на языке.Весною каждой роится улей,
«Салют, ребята!» — я вам кричу.
Любая жажда, любая пуля,
Любая драка вам по плечу!
Имя ребёнка — Лев,
Матери — Анна.
В имени его — гнев,
В материнском — тишь.
Волосом он рыж
— Голова тюльпана! —
Что ж, осанна
Маленькому царю.
Дай ему Бог — вздох
И улыбку матери,
Взгляд — искателя
Жемчугов.
Бог, внимательней
За ним присматривай:
Царский сын — гадательней
Остальных сынов.
Рыжий львёныш
С глазами зелёными,
Страшное наследье тебе нести!
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Чёрных чёток — в твоей горсти!
Жил на свете старичок
Маленького роста,
И смеялся старичок
Чрезвычайно просто:
«Ха-ха-ха
Да хе-хе-хе,
Хи-хи-хи
Да бух-бух!
Бy-бy-бy
Да бе-бе-бе,
Динь-динь-динь
Да трюх-трюх!»
Раз, увидя паука,
Страшно испугался.
Но, схватившись за бока,
Громко рассмеялся:
«Хи-хи-хи
Да ха-ха-ха,
Хо-хо-хо
Да гуль-гуль!
Ги-ги-ги
Да га-га-га,
Го-го-го
Да буль-буль!»
А увидя стрекозy,
Страшно рассердился,
Но от смеха на травy
Так и повалился:
«Гы-гы-гы
Да гy-гy-гy,
Го-го-го
Да бах-бах!
Ой, ребята не могy!
Ой, ребята,
Ах-ах!»
Ты набухла ребенком! ты — весенняя почка!
У меня будет вскоре златокудрая дочка.
Отчего же боишься ты познать материнство?
Плюй на все осужденья как на подлое свинство!
Возликуй беспредельно, крещена благодатью,
Будь хорошей подругой и такою же матью!
Вытравлять же ребенка — ты согласна со мною? —
Это то же, что почки уничтожить весною,
Цвет плодов поразвеять. Эта мысль неотступно
Беспокоит меня, — так не будь же преступна! Ст. Веймарн, мыза Пустомержа.
Царица — иль, может быть, только печальный ребенок,
Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,
И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным взорам.Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,
И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.
Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца,
Они предлагали свои глянцевитые спины.Но голос хрустальный казался особенно звонок,
Когда он упрямо сказал роковое: «Не надо»…
Царица, иль, может быть, только капризный ребенок,
Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.
О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,
когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?
Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,
где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.
По-моему, все распрекрасно, и нет для печали причин,
и грустные те комиссары идут по Москве как один,
и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,
лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому надо, не спят.
Пусть память — нелегкая служба, но все повидала Москва,
и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.
Ребенок, пальчик приложив к губам,
Мне подарил волшебную картинку.
Он тонкую изобразил былинку,
Которая восходит к небесам.
Горело Солнце желтым шаром там.
Былинка, истончившись в паутинку,
Раскрыла алый цветик, котловинку,
Тянувшуюся к солнечным огням.
Цветок, всем лепестковым устремленьем,
Был жадно к лику Солнца наклонен.
Но не с любовью, а с мятежным рденьем.
Хочу тебя превосходить гореньем.
И Солнце, чтоб рубин был побежден,
Спустилось книзу с заревым смиреньем.
У опушки ельник мелкий
да зеленый луг.
Высоко на елке белка
закачала сук.
На лужайке ребятишки
ловят лягушат.
Отряхает белка шишки
с елки на ребят.
Каждый сук для белки мостик,
каждый куст ей дом.
Так и скачет рыжий хвостик
в ельнике густом.
Убежит под куст косматый,
выскочит опять.
Меж густых ветвей ребятам
белку не поймать.
Окраины старых кварталов.
Растут долговязые мальвы,
под мальвами — рыхлая мята.
И в летние ночи, бывало,
за спины забросив гитары,
в кварталы шли наши ребята.
Для нас, для рабочих девчонок,
чьи руки малы и шершавы,
ребята цветы обрывали,
а мы, улыбаясь спросонок,
воинственно и величаво
цветы от ребят принимали.
Цветы и колючая мята,
небритые щеки мальчишек —
в ладонях огнем полыхали…
Ах, тише, гитары, тише,
еще озорные девчата
ребят не зовут женихами…
А мяту сминают в ладонях.
Рассвет, по-июльски, пряный,
прядет золотые нити.
А где-то в родительском доме
отцы и печальные мамы
ждут писем из общежитий.
Помнишь, вы песенку жалобно пели:
«Умер у нас мотылек!»
Был я тогда над тобою. Ужели
было тебе невдомек?
Помнишь, вы пели: «Душа Великана,
плача, летит к небесам!»
Горько я думал: «Ужели так рано
в путь ты отправишься сам?»
Долго я медлил, вдруг горестным хором
грешники взвыли, скорбя,
в сердце проникнул я пристальным взором,
радостно обнял тебя.
Вдруг вспомнятся восьмидесятые
с толпою у кинотеатра
«Заря», ребята волосатые
и оттепель в начале марта.
В стране чугун изрядно плавится
и проектируются танки.
Житуха-жизнь плывет и нравится,
приходят девочки на танцы.
Привозят джинсы из Америки
и продают за пол-зарплаты
определившиеся в скверике
интеллигентные ребята.
А на балконе комсомолочка
стоит немножечко помята,
она летала, как Дюймовочка,
всю ночь в объятьях депутата.
Но все равно, кино кончается,
и все кончается на свете:
толпа уходит, и валяется
сын человеческий в буфете.
Три мудрых царя из полуденных стран
Кричали, шатаясь по свету:
«Скажите, ребята, нам путь в Вифлеем!» —
И шли, не дождавшись ответу.
Дороги в тот город не ведал никто,
Цари не смущалися этим;
Звезда золотая их с неба вела
Назло непонятливым детям.
Над домом Иосифа стала звезда;
Цари туда тихо вступали;
Теленок ревел там, ребенок кричал,
Святые цари подпевали.
Жемчугом ландышей луг оторочен,
Воздух прозрачен и звонок.
Кто вам сказал, что я зол и порочен?
Я – как ребенок.
Хочется бегать, набегаться вволю,
Детским рассыпаться смехом.
Хочется к полю, отзывному полю
Мчаться за утренним эхом.
Каждый листочек как будто отточен:
Гляньте, как зелен и тонок!
Кто вам сказал, что я зол и порочен?..
Я – как ребенок!
Е.П. Иванову
Плачет ребенок. Под лунным серпом
Тащится по полю путник горбатый.
В роще хохочет над круглым горбом
Кто-то косматый, кривой и рогатый.
В поле дорога бледна от луны.
Бледные девушки прячутся в травы.
Руки, как травы, бледны и нежны.
Ветер колышет их влево и вправо.
Шепчет и клонится злак голубой.
Пляшет горбун под луною двурогой.
Кто-то зовет серебристой трубой.
Кто-то бежит озаренной дорогой.
Бледные девушки встали из трав.
Подняли руки к познанью, к молчанью.
Ухом к земле неподвижно припав,
Внемлет горбун ожиданью, дыханью.
В роще косматый беззвучно дрожит.
Месяц упал в озаренные злаки.
Плачет ребенок. И ветер молчит.
Близко труба. И не видно во мраке.
Да вы, ребята, бери дружно!
Тащить сваюшку нам нужно!
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!
Идет, идет, идет, идет!
Идет, идет!
Да вы, ребята, не робейте,
Свою силу не жалейте!
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!
Идет, идет, идет, идет!
Идет, идет!
Да вы ребята дери глотку!
Нам хозяин даст на водку!
Эх, дубинушка, ухнем!
Вот, зеленая, сама пойдет!
Идет, идет, идет, идет!
Идет, идет!
Да вы ребятушки старайтесь,
За дубинушку хватайтесь!
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!
Идет, идет, идет, идет!
Идет, идет!
Первая строка каждого куплета
поется запевалой, остальные — хором.
Когда-то в жизни, полной мрака,
Мне образ ласковый светил;
Но он погас, — и сумрак ночи
Меня тотчас же охватил.
Когда ждет впотьмах ребенок,
Невольный страх его гнетет,
И, чтоб прогнать свой страх гнетущий,
Он песню звонкую поет.
И я — такой ребенок глупый,
Средь ночи песню я пою,
И хоть звучит она уныло,
Я все ж прогнал ей скорбь мою.
Тебе тринадцать лет, но по щекам, у глаз,
Пороки, нищета, ряд долгих унижений
Вписали тщательно свой сумрачный рассказ,
Уча — все выносить, пред всем склонять колени.
Под шляпку бедную лица скрывая тени
И грудь незрелую под выцветший атлас,
Ты хочешь обмануть развязностью движении,
Казаться не собой, хотя б на краткий час!
Нарочно голос свой ты делаешь жесточе,
Встречаешь хохотом бесстыдные слова,
Чтоб стать подобной им, — тем жрицам нашей ночи!
И подымаешь ты, в порыве удальства,
Высоко свой подол у полных людом конок,
Чтоб кто не угадал, что ты еще ребенок.
Четвёрка дружная ребят
Идёт по мостовой.
О чём-то громко говорят
Они между собой.— Мне шесть, седьмой!
— Мне семь, восьмой!
— Мне скоро будет пять.
— Пойдет девятый мне зимой,
Мне в школу поступать.— Ушёл сегодня мой отец.
— А мой ушёл вчера.
— Мой брат и прежде был боец.
— Моя сестра — сестра! — Сегодня дома из мужчин
Остался я один.
Работы столько у меня,
Что не хватает дня.Я гвоздь прибил.
Песок носил.
Насыпал два мешка.
Расчистил двор
И всякий сор
Убрал я с чердака.— На фабрику уходит мать,
А детям нужен глаз.
Я их учу маршировать,
Носить противогаз! — Нельзя ребятам на войну,
Пока не подрастут.
Но защищать свою страну
Сумеем мы и тут! Четвёрка дружная ребят
Идет по мостовой.
И слышу: громко говорят
Они между собой.
Если словом своим и примером
Всех ребят ты ведёшь за собой,
Друзья называют
Тебя пионером,
Отчизна гордится тобой.Припев:
Мы верны пионерскому знамени,
Это знамя вручил нам народ.
И сегодня, ребята, мы с вами
Наше знамя проносим вперёд! Не страшны никакие нам грозы —
Комсомол нас ведет за собой.
Мы будем такими,
Как Павлик Морозов
И Славный Олег Кошевой! Припев.Покорять мы мечтаем природу,
Все мы мирно трудиться хотим.
Мы дети народа,
И вместе с народом
Дорогу войне преградим! Припев.
Идет по реке пароход.
Весь в солнышке берег покатый.
Затоплен у берега плот.
«Отвязывай лодку, ребята!
Готово! Налево держи!
Давай, рулевой, к пароходу!»
Проехали мимо баржи
И поддали дружного ходу.
Гудит пароход в двух шагах
Во всю свою дымную глотку,
Кататься на синих валах
Ребята направили лодку.
Бегут голубые бугры.
Волна, как гора, наскочила.
Качает… Рубахи мокры, —
Водой через борт окатило.
Был скверный день, ни отдыха, ни мира,
Угроз томительная хрипота,
Все бешенство огромного эфира,
Не тот обет, и жалоба не та.
А во дворе, средь кошек и пеленок,
Приемника перебивая вой,
Кричал уродливый, больной ребенок,
О стену бился рыжей головой,
Потом ребенка женщина чесала,
И, материнской гордостью полна,
Она его красавцем называла,
И вправду любовалась им она.
Не зря я слепоту зову находкой.
Тоску зажать, как мертвого птенца,
Пройти своей привычною походкой
От детских клятв до точки — до свинца.
Ребята родные, хочу поделиться,
Большая есть радость: слыхал,
Что наши отбили, врагов истребили
И нашим остался родной Сталинград.
Пусть гады не брешут, что Армия наша
Разбита как будто бы вся
Я слушал по радио, всем сообщали,
Как наши орлы истребляют врага.
Их подлыми трупами поле укрыто,
В плен тысячи взяли арийских гадюк,
Трофеи большие они побросали
А сами бежали, крича: "Нам капут!".
Так знайте, ребята, что Гитлер-собака
Врет с Геббельсом, будто бы ихни берут,
Но наши родные орлы дорогие
Им крепко, мерзавцам, по шее дают.
Свой первый срок я выдержать не смог.
Мне год добавят, может быть, четыре.
Ребята, напишите мне письмо,
Как там дела в свободном вашем мире.
Что вы там пьете? Мы почти не пьем.
Здесь только снег при солнечной погоде.
Ребята, напишите обо всем,
А то здесь ничего не происходит.
Мне очень-очень не хватает вас,
Хочу увидеть милые мне рожи.
Как там Надюха? С кем она сейчас?
Одна? — тогда пускай напишет тоже.
Страшней быть может только Страшный суд.
Письмо мне будет уцелевшей нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
Но все равно, ребята, напишите.
О, моя дорогая! ведь теперь еще осень, ведь теперь еще осень…
А увидеться с вами я мечтаю весною, бирюзовой весною…
Что ответить мне сердцу, безутешному сердцу, если сердце вдруг спросит,
Если сердце простонет: «Грезишь мраком зеленым? грезишь глушью лесною?»
До весны мы в разлуке. Повидаться не можем. Повидаться нельзя нам.
Разве только случайно. Разве только в театре. Разве только в концерте.
Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно. Но зато — осиянным
И брильянтовым взором обменяться успеем… — как и словом в конверте…
Вы всегда под охраной. Вы всегда под надзором. Вы всегда под опекой.
Это все для ребенка… Это все для ребенка… Это все для ребенка…
Я в вас вижу подругу. Я в вас женщину вижу. Вижу в вас человека.
И мне дорог ваш крестик, как и ваша слезинка, как и ваша гребенка…
Мать в гробу лежит, цветами
Убрана в последний раз;
А ребенок удивленный
С тех цветов не сводит глаз.
На одежде белой розы,
Иммортели в волосах;
Не срывал цветов красивей
Он ни в поле, ни в лесах.
И звучит его молящий,
Серебристый голосок:
«Мама, мама! Подари мне
Хоть один такой цветок!»
Но ответа не дождавшись,
Про себя он говорит:
«Спит она! Когда проснется,
Непременно подарит!»
И на цыпочках ушел он;
Но потом к дверям опять
Подходил не раз послушать —
Может быть, проснулась мать.
В наш тесный круг не каждый попадал,
И я однажды — проклятая дата! —
Его привёл с собою и сказал:
«Со мною он — нальём ему, ребята!»
Он пил, как все, и был как будто рад,
А мы — его мы встретили как брата…
А он назавтра продал всех подряд.
Ошибся я — простите мне, ребята!
Суда не помню — было мне невмочь,
Потом — барак, холодный как могила,
Казалось мне — кругом сплошная ночь,
Тем более что так оно и было.
Я сохраню хотя б остаток сил.
Он думает — отсюда нет возврата,
Он слишком рано нас похоронил,
Ошибся он — поверьте мне, ребята!
И день наступит — ночь не на года, —
Я попрошу, когда придёт расплата:
«Ведь это я привёл его тогда —
И вы его отдайте мне, ребята!..»
Плот
Идёт
Неторопливо
По сверкающей реке.
Сёла, старицы, заливы
Проплывают вдалеке.
Он минует перекаты,
Огибает островки.
— Плот идёт!
— Кричат ребята
И плывут вперегонки.
Забираются на брёвна
И глядят на облака.
Плот покачивает ровно
Полноводная река.
Руль —
сосновый окорёнок —
Виснет каплей серебра.
Сняв рубахи, плотогоны
Отдыхают у костра,
Черпают водицу,
Мастерят ушицу.
Ярче,
Жарче
Солнце светит,
На плоту полдневный зной.
По воде разносит ветер
Запах хвои смоляной.
Облака плывут куда-то
По разглаженной реке,
С брёвен прыгая, ребята
Куролесят
На песке.
На носилках, около сарая,
На краю отбитого села,
Санитарка шепчет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила… И бойцы вокруг нее толпятся
И не могут ей в глаза смотреть:
Восемнадцать — это восемнадцать,
Но ко всем неумолима смерть… Через много лет в глазах любимой,
Что в его глаза устремлены,
Отблеск зарев, колыханье дыма
Вдруг увидит ветеран войны.Вздрогнет он и отойдет к окошку,
Закурить пытаясь на ходу.
Подожди его, жена, немножко —
В сорок первом он сейчас году.Там, где возле черного сарая,
На краю отбитого села,
Девочка лепечет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила…
Вы послушайте, ребята,
Я хочу вам рассказать;
Родились у нас котята —
Их по счету ровно пять.
Мы решали, мы гадали:
Как же нам котят назвать?
Наконец мы их назвали:
Раз, Два, Три, Четыре, Пять.
Раз — котенок самый белый,
Два — котенок самый смелый,
Три — котенок самый умный,
А Четыре — самый шумный.
Пять — похож на Три и Два —
Тот же хвост и голова,
То же пятнышко на спинке,
Так же спит весь день в корзинке.
Хороши у нас котята —
Раз, Два, Три, Четыре, Пять!
Заходите к нам, ребята,
Посмотреть и посчитать.
Любовь — неразумный ребенок —
За нею ухаживать надо
И лет до восьми от пеленок
Оставить нельзя без пригляда.От ссоры пасти и от брани
И няню брать с толком, без спешки.
А чтоб не украли цыгане,
Возить за собою в тележке! Выкармливать грудью с рожденья,
А спать класть у самого сердца,
На стол без предупрежденья
Не ставить горчицы и перца! А то может так получиться,
Что вымажет ручки и платье
И жизнь вся пропахнет горчицей,
А с горечью что ж за объятья! И вот за хорошим уходом
Поднимется дочь иль сынишка —
И брови крутые с разводом,
И щеки как свежие пышки! Но так, знать, положено нам уж,
Что счастью не вечно же длиться:
И дочь может выскочить замуж,
И может сынок отделиться! Ребенок же слабый и хилый,
Во всем обойденный судьбою,
С тобой доживет до могилы
И ляжет в могилу с тобою! С ним только вот, кроме пеленок,
Другой не увидишь отрады:
Любовь — неразумный ребенок,
Смотреть да смотреть за ней надо!
Ребенка милого рожденье
Приветствует мой запоздалый стих.
Да будет с ним благословенье
Всех ангелов небесных и земных!
Да будет он отца достоин,
Как мать его, прекрасен и любим;
Да будет дух его спокоен
И в правде тверд, как божий херувим.
Пускай не знает он до срока
Ни мук любви, ни славы жадных дум;
Пускай глядит он без упрека
На ложный блеск и ложный мира шум;
Пускай не ищет он причины
Чужим страстям и радостям своим,
И выйдет он из светской тины
Душою бел и сердцем невредим!
Февраль 1839
Ребенка милаго рожденье
Приветствует мой запоздалый стих.
Да будет с ним благословенье
Всех ангелов небесных и земных!
Да будет он отца достоин,
Как мать его, прекрасен и любим;
Да будет дух его спокоен
И в правде тверд, как Божий херувим.
Пускай не знает он до срока
Ни мук любви, ни славы жадных дум;
Пускай глядит он без упрека
На ложный блеск и ложный мира шум;
Пускай не ищет он причины
Чужим страстям и радостям своим,
И выйдет он из светской тины
Душою бел и сердцем невредим!
М. ЛЕРМОНТОВ
Если только ты умен,
Ты не дашь ребятам
Столь затейливых имен,
Как Протон и Атом.
Удружить хотела мать
Дочке белокурой,
Вот и вздумала назвать
Дочку Диктатурой.
Хоть семья ее звала
Сокращенно Дита,
На родителей была
Девушка сердита.
Для другой искал отец
Имя похитрее,
И назвал он наконец
Дочь свою Идея.
Звали мама и сестра
Девочку Идейкой,
А ребята со двора
Стали звать Индейкой.
А один оригинал,
Начинен газетой,
Сына Спутником назвал,
Дочь назвал Ракетой.
Пусть поймут отец и мать,
Что с прозваньем этим
Век придется вековать
Злополучным детям…