Дорога всё выше да выше,
Всё гуще зелёные сени,
Внизу — чуть виднеются крыши,
В долине — лиловые тени,
Дорога всё выше да выше…
Мы с нею давно уж в пути,
И знаю — нам надо идти.Мы слабы и очень устали,
Но вверх всё идём мы послушно.
Под клёнами мы отдыхали,
Но было под клёнами душно…
Мы слабы и очень устали.
Я ведал, что трудны пути,
Но верил, что надо идти.Она — всё слабее и тише…
Её поддержать я пытался,
Но путь становился всё выше,
Всё круче наверх подымался,
И шла она тише да тише…
И стала она на пути.
Не знала, что надо идти.И было на сердце тревожно…
Я больше помочь не умею.
Остаться в пути невозможно,
Спускаться назад я не смею,
И было на сердце тревожно.
Она испугалась пути,
Она не посмела дойти.И вот я бреду одинокий,
А полдень тяжёлый и жаркий…
Тропой каменистой, широкой
Иду я в бестенности яркой,
Иду всё наверх, одинокий…
Я бросил её на пути.
Я знаю: я должен идти.
Арбатского романса знакомое шитье,
к прогулкам в одиночестве пристрастье,
из чашки запотевшей счастливое питье
и женщины рассеянное «здрасьте»…
Не мучьтесь понапрасну: она ко мне добра.
Светло иль грустно — век почти что прожит.
Поверьте, эта дама из моего ребра,
и без меня она уже не может.
Бывали дни такие — гулял я молодой,
глаза глядели в небо голубое,
еще был не разменян мой первый золотой,
пылали розы, гордые собою.
Еще моя походка мне не была смешна,
еще подошвы не поотрывались,
за каждым поворотом, где музыка слышна,
какие мне удачи открывались!
Любовь такая штука: в ней так легко пропасть,
зарыться, закружиться, затеряться…
Нам всем знакома эта мучительная страсть,
поэтому нет смысла повторяться.
Не мучьтесь понапрасну: всему своя пора.
Траву взрастите — к осени сомнется.
Вы начали прогулку с арбатского двора,
к нему-то все, как видно, и вернется.
Была бы нам удача всегда из первых рун,
и как бы там ни холило, ни било,
в один прекрасный полдень оглянетесь вокруг,
и все при вас, целехонько, как было:
арбатского романса знакомое шитье,
к прогулкам в одиночестве пристрастье,
из чашки запотевшей счастливое питье
и женщины рассеянное «здрасьте»…
Полубаллада
Рыцарь Ральф, женой своею
Опозоренный, на шею
Навязал себе, бледнея,
Шарф большой,
И из жениной уборной,
Взяв под мышку зонтик черный,
Устремился он проворно
В лес глухой.
Ветер дул, уныло воя;
Зонт раскрыв над головою,
Неизвестною тропою
Рыцарь шел.
Сучья голые чернели,
Листья желтые летели,
Рыцарь Ральф шел еле-еле,
Рыцарь Ральф в душе и теле
Ощущал озноб.
Ревматические боли
Побеждают силу воли,
И, пройдя версту иль боле,
Рыцарь молвил: «Стоп».
Повернул назад и скоро,
Выйдя из глухого бора,
Очутился у забора
Замка своего.
Обессилен, безоружен,
Весь промочен и простужен,
Рыцарь молча сел за ужин,
С ним жена его.
«Рыцарь Ральф! — она сказала. —
Я Вас нонче не узнала,
Я такого не видала
Шарфа никогда».
— «Этот шарф был очень нужен, —
Молвил рыцарь Ральф, сконфужен, —
Без него б я был простужен
Раз и навсегда».
<1886>
Мефистофель шел, гуляя,
По кладбищу, вдоль могил…
Теплый, яркий полдень мая
Лик усталый золотил.
Мусор, хворост, тьма опенок,
Гниль какого-то ручья…
Видит: брошенный ребенок
В свертке грязного тряпья.
Жив! Он взял ребенка в руки,
Под терновником присел
И, подделавшись под звуки
Детской песенки, запел:
«Ты расти и добр и честен;
Мать отыщешь — уважай;
Будь терпением известен,
Не воруй, не убивай!
Бога, самого большого,
Одного в душе имей;
Не желай жены другого;
День субботний чти, говей…
Ты евангельское слово
Так, как должно, исполняй,
Как себя люби другого;
Бьют — так щеку подставляй!
Пусть блистает добродетель
Несгорающим огнем…
Amеn! Amеn! Бог свидетель,
Люб ты будешь мне по нем!
Нынче время наступило,
Новой мудрости пора…
Что ж бы впрямь со мною было,
Если б не было добра!?
Для меня добро бесценно!
Нет добра, так нет борьбы.
Нужны мне, и несомненно,
Добродетелей горбы…
Будь же добр!» Покончив с пеньем,
Он ребенка положил
И своим благословеньем
В свертке тряпок осенил!
Блузку надела яркую, —
Зеленую, ядовитую, —
И, смеясь, взяла меня за руку,
Лететь желанье испытывая.
Мы долго бродили по городу —
Красочному старому,
Своей историей гордому, —
Самозабвенною парою.
«Взгляните, как смотрят прохожие:
Вероятно мы очень странные, » —
Сказала она, похожая
На лилию благоуханную.
И в глаза мои заглядывая,
Склонная к милым дурачествам,
Глазами ласкала, и радовала
Своим врожденным изяществом.
Задержались перед кафаною,
Зашли и присели к столику,
Заказали что-то пряное,
А смеха-то было сколько!
Терраса висела над речкою —
Над шустрою мелкой Милячкою.
Курила. Пускала колечки.
И пальцы в пепле испачканы.
Рассказывала мне о Генуе.
О дальнем гурзуфском промельке.
Восторженная, вдохновенная,
Мечтающая о своем томике.
«Но время уже адмиральское,
И — не будем ссориться с матерью…»
С покорностью встал вассальскою,
И вот — нам дорога скатертью…
Болтая о всякой всячине,
Несемся, спешим, торопимся.
И вдруг мы грозой захвачены
Такою, что вот утопимся!..
Влетели в подъезд. Гром. Молния.
Сквозняк — ведь окно распахнуто.
Притихла. Стоит безмолвная.
И здорово ж тарарахнуло!
Прикрыла глаза улыбчиво
И пальцами нежно хрустнула.
Вполголоса, переливчиво:
«Дотроньтесь, — и я почувствую».
Ну что же? И я дотронулся.
И нет в том беды, по-моему,
Что нам не осталось соуса,
Хотя он был дорогостоимый…
П.Я. МорозовуЯ иду со свитою по лесу.
Солнце лавит с неба, как поток.
Я смотрю на каждую принцессу,
Как пчела на медовый цветок.
Паутинкой златно перевитый
Веселеет по’лдневный лесок.
Я иду с принцессовою свитой
На горячий моревый песок.
Олазорен шелковою тканью,
Коронован розами венка,
Напевая что-то из Масканьи,
Вспоминаю клумбу у окна…
Наклонясь с улыбкой к адъютанту —
К девушке, идущей за плечом, —
Я беру ее за аксельбанты,
Говоря про все и ни о чем…
Ах, мои принцессы не ревнивы,
Потому что все они мои…
Мы выходим в спеющие нивы —
Образцом изысканной семьи…
Вьются кудри: золото и бронза,
Пепельные, карие и смоль.
Льются взоры, ласково и грезно —
То лазорь, то пламя, то фиоль.
Заморело! — глиняные глыбки
Я бросаю в море, хохоча.
А вокруг — влюбленные улыбки,
А внизу — песчаная парча!
На pliant из алой парусины
Я сажусь, впивая горизонт.
Адъютант приносит клавесины?
Раскрывает надо мною зонт.
От жары все личики поблекли,
Прилегли принцессы на песке;
Созерцают море сквозь бинокли
И следят за чайкой на мыске.
Я взмахну лорнетом, — и Сивилла
Из Тома запела попурри,
Всю себя офлерила, овила,
Голоском высоко воспарив.
Как стройна и как темноголова!
Как ее верхи звучат свежо!
Хорошо!.. — и нет другого слова,
Да и то совсем не хорошо!
В златосне, на жгучем побережье,
Забываю свой высокий сан,
И дышу, в забвении, все реже,
Несказанной Грезой осиян…складной стул (фр.)
Скрипучий голос, старчески глухой,
Тугие складки клетчатого пледа,
Очки и взгляд, где горьких дум отстой
Приправлен острословьем домоседа.Прозрачная костлявая рука
Легла на набалдашнике тяжелом,
А седина, подобие венка,
Сквозит уже ненужным ореолом.Но кто же он? Философ? Дипломат?
Сенека петербургского салона?
Иль камергер, что в царскосельский сад
Спустился по ступенькам Камерона? Подернут рябью озера изгиб,
Кружится лист, прохладен воздух синий.
Среди подагрой искривленных лип
Покорно стынут голые богини.В сырой, отяжелевшей тишине
На озере, уже в туман одетом,
Мечети призрак, словно в полусне,
Струится одиноким минаретом.«Нет, все не то». Славянство и Босфор.
Писать царям стихи и наставленья,
Когда в ветвях распахнутый простор,
А из Европы слышен запах тленья! Менять язык, друзей и города,
Всю жизнь спешить, чтоб сердце задыхалось.
Шутить, блистать и чувствовать всегда,
Что ночь растет, что шевелится хаос.О, за один усталый женский взгляд,
Измученный вседневной клеветою
И все-таки сияющий, он рад
Отдать всю жизнь — наперекор покою.Чтоб только не томиться этим сном,
Который мы, не ведая названья,
В ночном бреду сомнительно зовем
Возвышенной стыдливостью страданья.Непрочен мир! Всем надоевший гость,
Он у огня сидеть уже не вправе.
Пора домой. И старческая трость
Вонзается в сырой, холодный гравий.Скрипят шаги, бессвязна листьев речь,
Подагра подбирается к коленям.
И серый плед, спускающийся с плеч,
Метет листы по каменным ступеням.
___________________
Стихи Фёдора Тютчева
Элегия
Гулял один я по равнине
Вечерней летнею порой.
А соловей пел на калине
В саду над тихою рекой.
От острога говном воняло
И где-то песня мужика.
Как медь разбитая, звучала,
Конечно уж, у кабака.
Но на такую обстановку
Вниманья я не обращал,
В мечтах я русую головку
Перед собой воображал:
Звучали бальные мотивы,
Я мнил и блеск, и аромат,
Любви тревожные порывы...
В душе был рай — вокруг же ад.
Все эти праздные мечтанья
Вочью свершилися давно,
Но... посреди воспоминанья
Вступил я вдруг ногой в говно.
И проклял я тогда засерю,
Который на дороге срал,
Уподобил его я зверю,
Покамест ногу обтирал.
Потом унесся я мечтою
В далекий неизвестный край,
Там все дышало красотою,
Казалося, попал я в рай;
Там тени не было злодейства,
Там всяк душой как ангел чист.
Как вижу вдруг: у казначейства
Какой-то срал канцелярист.
Конечно, что по хладнокровью
Мне это было все равно,
Но как же бредить тут любовью,
Когда вокруг одно говно!
И возвращался я уныло
В свой незатейливый приют —
Но прежде — все, что только было,
Я на равнине высрал тут.
Когда на улице мороз,
а в комнате пылает печь,
Когда на улице так больно щиплет нос,
и снег спешит на шапку лечь.
И под ногами снег хрустит
и падает за воротник,
и белый снег в лицо летит,
и человек весь белый в миг.
Тогда мы все бежим бегом
на зимнюю площадку, —
Кто свитр подпоясывает кушаком,
кто второпях натягивает теплую перчатку.
Вожатый дышит на морозе паром
и раздает нам лыжи.
Мы надеваем лыжи и становимся по парам.
Вперед становится кто ростом ниже,
а сзади тот, кто ростом выше. И вот:
Вожатый сам на лыжи влез,
он поднял руку, крикнул: «в ход!»,
и мы бежим на лыжах в лес.
Бежим на лыжах с снежных гор,
мы по полю бежим,
с холмов бежим во весь опор,
хохочем и визжим.
И снег летит нам прямо в рот,
И Петька, самый младший пионер, кидается снежком.
Кричит вожатый: «Поворот!»,
Но круто поворачиваться мы
на лыжах не умеем и
поворачиваемся пешком.
Вот мы в лесу, в лесу сосновом
Бежим на лыжах мы гуськом. И снег визжит,
Вот пень с дуплом — уютное жилище совам,
Вот дерево поваленное ветром поперек пути лежит,
Вот белка пролетела в воздухе над нами,
Вот галка села на сосну и с ветки снег упал,
«Глядите, заяц!» — крикнул Петька, замахав руками
И верно, заяц проскакал.
Мы бегаем в лесу, кричим «ау»,
хватаем снег в охапку,
Мы бегаем в лесу поодиночке
и гуськом и в ряд.
Мелькают между сосен наши шапки
И щеки наши разгорелись и горят.
И мы несемся там и тут
И силы наши все растут.
Мы сквозь кусты и чащи лупим.
Мы комсомольцам не уступим!
Мы приехали на речку
Воскресенье провести,
А свободного местечка
Возле речки не найти!
Тут сидят и там сидят:
Загорают и едят,
Отдыхают, как хотят,
Сотни взрослых и ребят!
Мы по бережку прошли
И поляночку нашли.
Но на солнечной полянке
Тут и там — пустые банки
И, как будто нам назло,
Даже битое стекло!
Мы по бережку прошли,
Место новое нашли.
Но и здесь до нас сидели;
Тоже пили, тоже ели,
Жгли костер, бумагу жгли –
Насорили и ушли!
Мы прошли, конечно, мимо…
— Эй, ребята! — крикнул Дима. –
Вот местечко хоть куда!
Родниковая вода!
Чудный вид!
Прекрасный пляж!
Распаковывай багаж!
Мы купались,
Загорали,
Жгли костер,
В футбол играли –
Веселились, как могли!
Пили квас,
Консервы ели,
Хоровые песни пели…
Отдохнули — и ушли!
И остались на полянке
У потухшего костра:
Две разбитых нами склянки,
Две размокшие баранки –
Словом, мусора гора!
Мы приехали на речку
Понедельник провести,
Только чистого местечка
Возле речки не найти!
Мы шли по росистой тропинке вдвоем
Под сосен приветственный шорох.
А дачный поселок — за домиком дом —
Сползал позади за пригорок.
До почты проселком четыре версты,
Там ждут меня письма, газеты.
— Отправимся вместе, — сказала мне ты
И тоже проснулась с рассветом.
Распластанный коршун кружил в вышине,
Тропинка меж сосен петляла
И, в речку сорвавшись, на той стороне
Вползала в кусты краснотала.
Смеялась ты, грустные мысли гоня.
Умолкнув, тревожно смотрела.
И, каюсь, я знал, что ты любишь меня,
Ты чувства скрывать не умела.
Цветущий шиповник заполнил овраг,
Туман по-над лугом стелился.
Любой убежденный ворчун холостяк
В такое бы утро влюбился!
Я ж молод, и ты от меня в двух шагах —
Сердечна, проста и красива.
Ресницы такие, что тень на щеках.
Коса с золотистым отливом.
Трава клокотала в пьянящем соку,
Шумела, качаясь, пшеница.
«Любите!» — нам ветер шепнул на бегу
«Любите!» — кричали синицы.
Да плохо ли вдруг, улыбнувшись, любя,
За плечи обнять дорогую.
И я полюбил бы, конечно, тебя,
Когда не любил бы другую.
Для чувств не годны никакие весы,
К другой мое сердце стремится.
Хоть нет у нее золотистой косы
И явно короче ресницы.
Да что объяснять! И, прогулку кляня,
Я пел, я шутил всю дорогу.
И было смешно тебе слушать меня
И больно, пожалуй, немного.
Тут все бесполезно: прогулка, весна,
Кусты и овражки с ручьями.
Прости, я другую любил, и она,
Незримая, шла между нами.
Графине М.Б. Перовской
Ждёт тройка у крыльца; порывом
Коней умчит нас быстрый бег.
Смотрите — месячным отливом
Озолотился первый снег.
Кругом серебряные сосны;
Здесь северной Армиды сад:
Роскошно с ветви плодоносной
Висит алмазный виноград;
Вдоль по деревьям арабеском
Змеятся нити хрусталя;
Серебряным, прозрачным блеском
Сияют воздух и земля.
И небо синее над нами —
Звездами утканный шатёр,
И в поле искрится звездами
Зимой разостланный ковёр.
Он, словно из лебяжьей ткани,
Пушист и светит белизной;
Скользя, как чёлн волшебный, сани
Несутся с плавной быстротой.
Всё так таинственно, так чудно;
Глядишь — не верится глазам.
Вчерашний мир спит беспробудно,
И новый мир открылся нам.
Гордяся зимнею обновой,
Ночь блещет в светозарной тьме;
Есть прелесть в сей красе суровой,
Есть прелесть в молодой зиме,
Есть обаянье, грусть и нега,
Поэзия и чувств обман;
Степь бесконечная и снега
Необозримый океан.
Вот леший — скоморох мохнатый,
Кикимор пляска и игра,
Вдали мерещатся палаты,
Всё из литого серебра.
Русалок рой среброкудрявый,
Проснувшись в сей полночный час,
С деревьев резво и лукаво
Стряхает иней свой на нас.
В прекрасный майский день,
В час ясныя погоды,
Как всюду длинна тень,
Ложась в стеклянны воды,
В их зеркале брегов
Изображала виды;
И как между столпов
И зданиев Фемиды,
Сооруженных ей
Героев росских в славу,
При гласе лебедей,
В прохладу и забаву,
Вечернею порой
От всех уединяясь,
С Пленирою младой
Мы, в лодочке катаясь,
Гуляли в озерке;
Она в корме сидела,
А посредине я.
За нами вслед летела
Жемчужная струя,
Кристалл шумел от весел:
О, сколько с нею я
В прогулке сей был весел!
Любезная моя, —
Я тут сказал, — Пленира!
Тобой пленен мой дух,
Ты дар всего мне мира.
Взгляни, взгляни вокруг,
И виждь — красы природы
Как бы стеклись к нам вдруг:
Сребром сверкают воды,
Рубином облака,
Багряным златом кровы;
Как огненна река,
Свет ясный, пурпуровый
Объял все воды вкруг;
Смотри в них рыб плесканье,
Плывущих птиц на луг
И крыл их трепетанье.
Весна во всех местах
Нам взор свой осклабляет,
В зеленых муравах
Ковры нам подстилает;
Послушай рога рев,
Там эха хохотанье;
Тут шепоты ручьев,
Здесь розы воздыханье!
Се ветер помавал
Крылами тихо слуху.
Какая пища духу! —
В восторге я сказал, —
Коль красен взор природы
И памятников вид,
Они где зрятся в воды,
И соловей сидит
Где близ и воспевает,
Зря розу иль зарю!
Он будто изъявляет
И богу и царю
Свое благодаренье:
Царю — за память слуг;
Творцу — что влил стремленье
К любви всем тварям в дух.
И ты, сидя при розе,
Так, дней весенних сын,
Пой, Карамзин! — И в прозе
Глас слышен соловьин.
Стой, товарищ!
Ко всем к вам
доходит
«Рабочая Москва».
Знает
каждый,
читающий газету:
нет чугуна,
железа нету!
Суются тресты,
суются главки
в каждое место,
во все лавки.
А на Генеральной,
у Проводниковского дома —
тысяча пудов
разного лома.
Надорветесь враз-то —
пуды повзвесьте!
Тысяч полтораста,
а то
и двести.
Зѐмли
слухами полны́:
Гамбург —
фабрика луны.
Из нашего количества
железа и чугуна
в Гамбурге
вышла б
вторая луна.
Были б
тысячи в кармане,
лом
не шлепал по ногам бы.
Да, это
не Германия!
Москва,
а не Гамбург!
Лом
у нас
лежит, как бросят, —
благо,
хлеба
лом не просит.
Если б
я
начальством был,
думаю,
что поделом
я бы
кой-какие лбы
бросил бы
в чугунный лом.
Теперь
перейду
к научной теме я.
Эта тема —
Сельхозакадемия,
не просто,
а имени
Тимирязева.
Ясно —
сверху
снег да ливни,
ясно —
снизу грязь вам…
А в грязи
на аршин —
масса
разных машин.
Общий плач:
полежим,
РКИ подождем.
Разве ж
в этом режим,
чтоб ржаветь под дождем?
Для машины
дай навес —
мы
не яблоки моченые…
Что
у вас
в голове-с,
господа ученые?
Что дурню позволено —
от этого
срам
ученым малым
и профессорам.
Ну и публика!
Пожалела рублика…
Что навес?
Дешевле лука.
Сократили б техноруков,
посократили б должности —
и стройся
без задолженности!
Возвели б сарай —
не сарай,
а рай.
Ясно —
каждый
скажет так:
— Ну, и ну!
Дурак-то!
Сэкономивши пятак,
проэкономил трактор.
Я еду городом — почти
Все окна настежь — у соседки
В окошке расцвели цветы,
И канарейка свищет в клетке.
Я еду мимо — сквозь листы
Китайских розанов мелькает
Рукав кисейный, и сверкает
Сережка; а глаза горят,
И, любопытные, глядят
На проходящих.
Вот нараспашку полупьяный
Бурлак по улице идет;
За ним измученный разносчик
Корзину тащит; вон везет,
Стуча колесами, извозчик
Купца с купчихой! — Боже мой,
Как все пестро!
Но что за вой?
Какого бедняка в могилу
Несут на четырех плечах?
О ком, ступая через силу
С младенцем спящим на руках,
Рыдает женщина — не знаю,
И шляпу перед ним снимаю
И мимо еду; — вот стоит
И косо на меня глядит
Толпа старушек богомольных,
А мальчики бумажный змей
Пускают выше колокольных
Крестов на привязи своей;
Взвился — трещит — мой конь пугливый
Прибавил рыси торопливой;
Скачу — навстречу инвалид —
Старик бездомный и бродяга
Безногий — тяжело стучит
По тротуару костылями —
Он оглянулся на коня,
Он с ног до головы меня
Окинул мутными глазами
И, на костыль дубовый свой
Повиснув раненой рукой,
Стал думу думать.
Вот застава.
Мелькает часовой с ружьем —
И зеленеет степь направо,
Налево, прямо и кругом…
Скачу.
Над головою облака
Плывут, сплываются — слегка
Их тронул пурпур золотистой
Авроры вечной; а вдали
На севере, из-под земли,
Встают и тянутся волнистой
Грядой вершины синих гор
И серебрятся. Жадный взор
Границ не ведает, и слышит
Мой чуткий слух, как воздух дышит,
Как опускается роса
И двигается полоса
Вечерней тени, —
Где я? куда меня проворно
Примчал мой конь, как добрый дух
Покорный талисману — ух!
Как сердцу моему просторно!..
Боже благости и правды!
Боже! вездесущий, сый!
Страждет рук твоих созданье!
Боже! что коснишь? воззри!.. Ад в душе моей гнездится,
Этна ссохшу грудь палит;
Жадный змий, виясь вкруг сердца,
Кровь кипучую сосет.
Тщетно слабыми перстами
Рву чудовище… нет сил.
Яд его протек по жилам:
Боже мира! запрети! Где целенье изнемогшей?
Где отрада? где покой?
Нет! не льсти себя мечтою!
Ток целения иссяк,
Капли нет одной прохладной,
Тощи оросить уста!
В огнь дыханье претворилось,
В остру стрелу каждый вздох;
Все глубоки вскрылись язвы, —
Боль их ум во мне мрачит.
Где ты смерть? — Изнемогаю…
Дом, как тартар, стал постыл! Мне ль ты, солнце, улыбнулось?
Мне ль сулишь отраду, май?
Травка! для меня ль ты стелешь
Благовонный свой ковер?
Может быть, мне там и лучше…
Побежим под сень древес.Сколь всё в мире велелепно!
Сколь несчетных в нем красот!
Боже, боже вездесущий!
К смертным ты колико благ! Но в груди огонь не гаснет;
Сердце тот же змий сосет,
Тот же яд течет по жилам:
Ад мой там, где я ступлю.
Нет врача омыть мне раны,
Нет руки стереть слезы,
Нет устен для утешенья,
Персей нет, приникнуть где;
Все странятся, убегают:
Я одна… О, горе мне! Что, как тень из гроба вставша,
Старец бродит здесь за мной?
Ветр власы его взвевает,
Белые, как первый снег!
По его ланитам впалым,
Из померкнувших очей,
Чрез глубокие морщины
Токи слезные текут;
И простря дрожащи длани,
Следуя за мной везде,
Он запекшимись устами
Жизни просит для себя.
На? копейку, старец! скройся!
Вид страдальца мне постыл.
«Боже щедрый! благодатный! —
Он трикратно возгласил, —
Ниспошли свою ей благость,
Все мольбы ее внемли!»
Старец! ты хулы изрыгнул!
Трепещи! ударит гром…
Что изрек, увы! безумный?
Небо оскорбить дерзнул!
Бог отверг меня, несчастну!
Око совратил с меня;
Не щедроты и не благость —
Тяготеет зло на мне.Тщетно веете, зефиры!
Тщетно, соловей, поешь!
Тщетно с запада златого,
Солнце! мещешь кроткий луч
И, Петрополь позлащая,
Всю природу веселишь!
Чужды для меня веселья!
Не делю я с вами их!
Солнце не ко мне сияет, —
Я не дочь природы сей.Свежий ветр с Невы вдруг дунул:
Побежим! он прохладит.
Дай мне челн, угрюмый кормчий!
К ветрам в лик свой путь направь.
Воды! хлыньте дружно с моря!
Вздуйтесь синие бугры!
Зыбь на зыби налегая,
Захлестни отважный челн!
Прохлади мне грудь иссохшу,
Жгучий огнь ее залей.
Туча! упади громами!
Хлябь! разверзись — поглоти… Но всё тихо, всё спокойно:
Ветр на ветвиях уснул,
Море гладко, как зерцало;
Чуть рябят в Неве струи;
Нет на небе туч свирепых;
Облак легких даже нет,
И по синей, чистой тверди
Месяц с важностью течет.
Wиdе flush thе fиеlds; thе softеnиng aиr balm;
Еcho thе mountaиns round; thе forеst smиlеs;
And еvеry sеnsе, and еvеry bеast иs joy.
Весна в деревню вас с собою вызывает:
Деревня храм весны.—Оставьте мрачность стен,
Оставьте городской темницы скучной плен;
Громада камней сих природу омрачает
И воздух тмится здесь в сгущенных облаках!
Здесь заточение—свобода на лугах!
В деревне можно лишь нам прямо наслаждаться
И живо ощущать всю цену бытия:
И возрожденною природой восхищаться,
И в умилении хвалить Творца ея! —
Там отдых для души чувствительной и нежной!
Там мир и счастие гуляют средь полей.
Природа там мила, пленительна, любезна,
Как вы теперь в весне своей.
Любимицу свою природа приглашает
На пир весенний свой!
Хозяйка мудрая! всещедрою рукой
Она дарит всегда, и скудости не знает.
Спешите к ней теперь: она вам в встречу шлет
Зефиров резвых и прохладных;
Душистый фимиам с цветочков ароматных
Их рой услужливый в гостинец вам несет!
Вам улыбаются и рощи и долины;
Готовы дерева под сенью вас скрывать,
Готовы песни птиц ваш слух обворожать,
И холмы ближние, и лес далеко синий,
И воды зеркалом блистающи в брегах,
И разноцветные лучи на облаках,
Все вам утехи обещает.
Элиза! дорог час—пока цветок блистает,
И радость юная смеется средь лугов,
И соловей поет в честь Флориных даров,
Не медлите—вы все имеете с собою!
Ваш просвещенный ум способен разуметь
Природы дивный круг, как стройною чредою
Порядок перемен таинственных течет;
В вас сердце нежное любить ее умеет;
Ваш тонкий, верный вкус способен различить,
Где больше прелести краса ее имеет,
И наслаждение умеет усладить!
В час алыя зари, как утренний певец,
Взвиваясь к небесам, раскатит голос звонкий,
И поле огласит; когда светил отец,
Поднявшись над холмом, туман рассеет тонкий,
И проберется свет по зелени листов;
Обширный луг в росе, как в искрах заблистает,
И стадо пестрое ночной оставит кров;
Тогда хвалебный час Создателю настанет!
Тогда работы общей час —
Тут силы тела укрепленны,
И ум для действия и жизни обновленный,
Способней для трудов—тогда я вижу вас
Во цвете здравия и юности румяной
И с кроткой радостью в сияющих глазах!
Спешите вы иль в сад приятный,
Или сбирать цветы на шелковых лугах;
Везде спокойствие невинности, свободы,
И размышление сопровождают вас.
Великие певцы природы
Займут прогулки вашей час:
Томсон, Делиль, и Клейст, и Геснер несравненный
Беседой усладят ваш путь уединенный,
И душу приведут поэзии в восторг! —
О дар поэзии! ах если б злобный рок,
Назначивший меня—быть может—здесь терзаться,
Обрекший—может быть—мне горести в удел,
К усугублению свирепости велел,
Любить поэзию, природу отказаться,
И сердце затворить для тех небесных чувств,
Которые они в страдальца проливают;
Я б с завистью смотрел, как люди умирают,
И мир бы для меня ужасен был и пуст!
Так насладившися прогулкой и досугом,
Вы возвратитеся домой к своим трудам;
Работа с отдыхом, сменяемы друг другом,
Для наслаждения разделят время вам,
Когда же солнца свет угаснет за лесами
И вечер в тишине росой в луга сойдет,
Прострет молчание свой скипетр над холмами,
И в берегах ручей заснет;
Вы с музой за клавир. Под легкими перстами
Прелестных звуков строй
Польется чрез окно отверстое струей,
Достигнет ближней рощи,
Обворожит обитель нощи,
И там соперника разбудит соловья!..
Быть может, иногда вечернею порою,
Когда сквозь завесу угрюмых, черных туч
Луна прольет свой тусклый луч,
Едва мелькающий над темною рекою,
И бледно освещать вас будет под окном:
Мечты приятные слетятся к вам толпою;
Сей, в розовых венках, игривый, милый сонм,
Волшебной силою фантазию возбудит
И все вокруг озолотит;
Тогда душа сей свет юдольный позабудет,
В обитель лучшую мгновенно прелетит,
И счастье новое себе там сотворит!
Когда же дикий вой совы, в дупле стенящей,
Придет по ветерку в ваш слух,
Средь общей тишины, глубоко вкруг молчащей,
Иль гром разящий все, и дождь шумящий вкруг,
Борясь, на мрачном неба своде,
Осиротят природу вдруг!…
Тогда прелестный мир фантазии приятной,
Как быстрая мечта минет;
Кисть меланхолии унылой, но отрадной,
На все предметы тень печальну наведет!
Сие забвение души, собою полной,
Для сердца нежного есть дар благих Небес!
Ты дорог, сладкий час задумчивости томной!
Ах! кто не плакал здесь
Об горестях своих, не сострадал другому?..
Кто может чувствовать природы красоты,
И сердце посвятил любви к добру святому,
И духом выше стал презренной суеты,
Тот счастлив, тот мудрец на свете!
Вы знаете, как здесь непрочен ясный май,
Как юность нас бежит, как роза вянет в цвете
И исчезает вмиг очарований рай!
Превратность есть устав природы неизменный!
Всему, всему своя чреда!..
Но вам ли в мире сем бояться сей премены;
Прекрасная душа прекрасна завсегда!