Да здравствуют прогулки в полвторого,
проселочная лунная дорога,
седые и сухие от мороза
розы черные коровьего навоза!
Покройся, юная девица,
С тебя покров стыдливый пал,
Закройся, юная девица,
Кратка дней красных вереница,
И ты состаришься, девица,
И твой прийдет девятый вал,
Закройся ж, юная девица,
С тебя покров стыдливый пал.
О, как пленительно, умно там, мило все!
Где естества красы художеством сугубы
И сеннолистны где Ижорска князя дубы
В ветр шепчут, преклонясь, про счастья колесо!
1807
Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.И со мной, хоть осторожно,
Оля ласкова была,
С шарабана это можно,
Но не так легко с седла.
Так пахнет настоящая вода.
Дыши свободно, будь во всем доволен.
Но я влюблен в большие города,
Где много шума и где мало воли.И только очень редко, иногда,
Вдруг видишь, вырываясь на мгновенье,
Что не имеешь даже представленья,
Как пахнет настоящая вода.
Мисс по утрам сопровождает лайка,
Предленчные прогулки любит мисс
И говорит собачке: «Что ж! полай-ка
На воробья, но вовремя уймись…»
Забавно пес рондолит острый хвостик,
С улыбкою смотря на госпожу;
Они идут на грациозный мостик,
Где их встречать предложено пажу.
Попробуем пажа принять за лорда
И прекратим на этом о паже…
Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза его.
Томилось сердце, не зная даже
Причины горя своего.
Безветрен вечер и грустью скован
Под сводом облачных небес,
И словно тушью нарисован
В альбоме старом Булонский лес.
Булонский лес осенним утром,
Туман, прохлада и роса,
И солнце, вялым перламутром
Плывущее на небеса.Красива ранняя прогулка,
Когда сентябрь зажёг костры.
Шаги в аллеях слышны гулко,
И камни гравия остры.Мне мил осенний холод зрелый.
Иду я с мальчиком моим
По этим светлым, опустелым
Дорогам, влажно-золотым.Лелея творческую скуку,
Смотрит луна на поляны лесные
И на руины собора сквозные.
В мертвом аббатстве два желтых скелета
Бродят в недвижности лунного света:
Дама и рыцарь, склонившийся к даме
(Череп безносый и череп безглазый):
«Это сближает нас — то, что мы с вами
Оба скончались от Черной Заразы.
Я из десятого века, — решаюсь
Полюбопытствовать: вы из какого?»
Сквозь намордник пройдя, как игла,
и по нарам разлившись, как яд,
холод вытеснит ночь из угла,
чтобы мог соскочить я в квадрат.
Но до этого мысленный взор
сонмы линий и ромбов гурьбу
заселяет в цементный простор
так, что пот выступает на лбу.
Как вдруг нежданно стали гулки
Шаги среди больших стволов!
И в первый раз, во всей прогулке,
Смолк смех и говор голосов.
И вы, Алина, с робкой дрожью,
Ко мне прижались в полумгле,
И — как, не знаю, — но к подножью
Сосны мы сели на земле.
Ваш детский страх, ваш страх наивный
Я успокаивал, шутя…
Ингрид любит прогулки на ореховом бриге,
Ежедневно пускаясь в бирюзовые рейсы.
На корме — эдельвейсы,
И качалка, и книги.
Маллармэ и Сенкевич, Пшибышевский и Стриндберг.
Шелковые закладки. Переплет из сафьяна
Как читает их пьяно
Фьолеглазая Ингрид!
Фьолеглазая Ингрид! Эти взгляды — как сабли!
В них сердца утопали, как любовные грузы…
Тихо бредем мы четой молчаливой,
Сыростью дышат росистые кущи,
Пахнет укропом и пахнет крапивой,
Влажные сумерки гуще и гуще…
Там — за лесами, в синеющей дали,
Кажет луна окровавленный кончик…
В окнах иных огоньки замигали…
Вон наша дачка и вон наш балкончик!
Мы утомилися долгой прогулкой;
Верно, давно поджидает нас дома
Вон тянется вдали колясок полоса,
И из одной из них, свой выставив чубук,
Лакей какой-то …. Все мокро, как роса,
И древо мостовой сияет, будто бук.
Люблю я праздников невинное смятенье,
Вид пьяных мужиков мне просто утешенье!
Мне нравился всегда народных игр состав,
Поеду в балаган, поеду — решено!
Гостиных модных мне наскучил уж устав,
Дни юности я в них рассыпал, как пшено!
В очень-очень стареньком дырявом шарабане
(На котором после будет вышит гобелен)
Ехали две девушки, сокровища мечтаний,
Сердце, им ненужное, захватывая в плен.
Несмотря на рытвины, я ехал с ними рядом,
И домой вернулись мы уже на склоне дня,
Но они, веселые, ласкали нежным взглядом
Не меня, неловкого, а моего коня.
Как иногда с прогулок летом
Мы возвращаемся домой
В вечерний час с простым букетом,
Небрежно связанным тесьмой;
Так, вместо буквицы пахучей
И медуниц, и васильков,
Я приношу цветы созвучий
Из отдаленных уголков.
Прозрачный небосклон далекого Востока
Сменяет ночи тьма, мертвя собой жару.
Я шляпу легкую и плащ с собой беру,
Дышу прохладою живительной глубоко.
Вдоль улиц города, среди китайских фанз,
Коттэджей в зелени, залитых ярким светом,
Иду вперед, и родины приветом
Меня дарит знакомый мне романс.
А вкруг клокочет жизнь: гуляют пешеходы;
И рикши грязные, согнувшись до горба,
Сквозь высокую осоку
Серп серебряный блестит;
Ветерок, летя с востоку,
Вашей шалью шелестит.
Мадригалы Вам не лгали,
Вечность клятвы не суля,
И блаженно замирали
На высоком нежном la.
Не струя золотого вина
В отлетающем вечере алом:
Расплескалась колосьев волна,
Вдоль межи пролетевшая шквалом.
Чуть кивали во ржи васильков
Голубые, как небо, коронки,
Слыша зов,
Серебристый, и чистый, и звонкий.
Голосистый поток
Закипал золотым водометом:
Двор, как дно огромной бочки,
Как замкнутое кольцо;
За решеткой одиночки
Чье-то бледное лицо.
Темной кофточки полоски,
Как ударов давних след,
И девической прически
В полумраке силуэт.
Мы часто по Unter den Linden
Ходили в Tiergarten нагой,
И если б Рейхстаг не был вправо,
Его мы задели б ногой.
Не очень-то люб нам парламент
За то, что в нем партий очаг.
А мы беспартийные птицы
С природой в нептичьих очах…
Не нравится нам и Tiergarten
Он тощ, как немецкий обед…
Хорошо, что в этом мире
Есть магические ночи,
Мерный скрип высоких сосен,
Запах тмина и ромашки
И луна.
Хорошо, что в этом мире
Есть еще причуды сердца,
Что царевна, хоть не любит,
Позволяет прямо в губы
Мне четырнадцать лет, а ему шестьдесят.
Он огромен, и сед, и румян, и носат.
Он о сыне скорбит. Я грущу без отца.
Май цветёт. А войне всё не видно конца.
Осторожно мою он решает судьбу
И тревожно глядит на мою худобу.
Завтра утром меня он помчится спасать.
А пока он покажет, как надо писать.
И прочтёт мне стихи, что великий поэт
Сочинил про любовь двадцати семи лет,
Мы в аллеях светлых пролетали,
Мы летели около воды,
Золотые листья опадали
В синие и сонные пруды.
И причуды, и мечты и думы
Поверяла мне она свои,
Все, что может девушка придумать
О еще неведомой любви.
Заветный час настал. Простимся и иди!
Пробудь в молчании, одна с своею думой,
Весь этот долгий день — он твой и впереди,
О тени, где меня оставила, не думай.Иди, свободная и легкая, как сны,
В двойном сиянии улыбки, в ореолах
И утра, и твоей проснувшейся весны;
Ты не услышишь вслед шагов моих тяжелых.Есть дуб, как жизнь моя, увечен и живуч,
Он к меланхоликам и скептикам участлив
И приютит меня — а покраснеет луч,
В его молчании уж тем я буду счастлив, Что ветер ласковым движением крыла,
Над узкою тропкою клены
Алеют в узорчатой грезе
Корова, свинья и теленок
Прогулку свершают вдоль озера.
Коровой оборвана привязь,
Свиньею подрыта дверь хлева.
Теленок настроен игривей:
Он скачет, как рыба из невода…
Гуськом они шествуют дружно.
Мы в лодке навстречу им плыли.
Есть тайная печаль в весне первоначальной,
Когда последний снег нам несказанно жаль,
Когда в пустых лесах негромко и случайно
Из дальнего окна доносится рояль.
И ветер там вершит круженье занавески,
Там от движенья нот чуть звякает хрусталь.
Там девочка моя, еще ничья невеста,
Играет, чтоб весну сопровождал рояль.
Ребята! Нам пора, пока мы не сменили
Веселую печаль на черную печаль,
В лоне озера бесструйного
И прозрачно-неподвижного
Отражаясь, горы светлые
Головой своею снежною
Окунулись в глубину.
Там, на озере, белеются
Паруса в воздушной ясности;
Лодка, к озеру прильнувшая,
На воде стоит незыблемо,
Мы часто по Untеr dеn Lиndеn
Ходили в Tиеrgartеn нагой,
И если б Рейхстаг не был вправо,
Его мы задели б ногой.
Не очень-то люб нам парламент
За то, что в нем партий очаг.
А мы беспартийные птицы
С природой в нептичьих очах…
Находятся с таким в природе твари зреньем,
Что быстро свой взносить на солнце могут взор;
Но суть и те, кому луч вреден удареньем;
То под вечер они выходят лишь из нор.
Иные ж некаким безумным вожделеньем
И на огонь летят, красот в нем зря собор;
Но лишь касаются, сгорают мановеньем.
И я, бедняк, сих толп и образ и позор!
Фея в сад гулять пошла,
Так нарядна и светла,
Говорит с цветами,
Ей цветы: Будь с нами.
Фея, будь, как мы, цветок,
Развернись как лепесток.
Будь рябинкой дикой,
Или повиликой.
Т.И. ХлытчиевойШевролэ нас доставил в Дубравку на Пиле,
Где за столиком нас поджидал адмирал.
Мы у юной хорватки фиалок купили,
И у женского сердца букет отмирал…
Санто-Мариа влево, направо Лаврентий…
А Ядранского моря зеленая синь!
О каком еще можно мечтать монументе
В окружении тысячелетних святынь?
Мы бродили над морем в нагорном Градаце,
А потом на интимный спустились Страдун,
На сверкающем глиссере белом
Мы заехали в каменный грот,
И скала опрокинутым телом
Заслонила от нас небосвод.
Здесь, в подземном мерцающем зале,
Над лагуной прозрачной воды,
Мы и сами прозрачными стали,
Как фигурки из тонкой слюды.
И в большой кристаллической чаше,
С удивлением глядя на нас,
Рыцарь Ральф, женой своею
Опозоренный, на шею
Навязал себе, бледнея,
Шарф большой,
И из жениной уборной,
Взяв под мышку зонтик черный,
Устремился он проворно
В лес глухой.
Ветер дул, уныло воя;
Зонт раскрыв над головою,