Давно ли воспевал он прелести свободы?
А вот уж цензором… начальством одобрен,
Стал академиком и сочиняет оды,
А наставительный всё не кидает тон.
Неистово браня несчастную Европу,
Дойдет он до того в развитии своем,
Что станет лобызать он Дубельтову
И гордо миру сам поведает о том.
Упоительно встать в ранний час,
Легкий след на песке увидать.
Упоительно вспомнить тебя,
Что со мною ты, прелесть моя.Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя,
И прозрачная нежность Кремля
В это утро — как прелесть твоя.
Последняя прелесть,
Последняя тяжесть:
Ребёнок, у ног моих
Бьющий в ладоши.
Но с этой последнею
Прелестью — справлюсь,
И эту последнюю тяжесть я —
Сброшу.
..................
Всей женскою лестью
Язвя вдохновенной,
Как будто не отрок
У ног, а любовник —
О шествиях —
Вдоль изумлённой Вселенной
Под ливнем лавровым,
Под ливнем дубовым.
Последняя прелесть,
Последняя тяжесть —
Ребёнок, за плащ ухватившийся… — В муке
Рожденный! — Когда-нибудь людям расскажешь,
Что не было равной —
В искусстве Разлуки!
Особая прелесть в беспутных лесах,
А в бреге пустом - упоенье.
Здесь нет никого на глухих рубежах,
Лишь в реве морском - вдохновенье.
Людей любя, Природе отдаюсь,
И, со Вселенной существуя в диалоге,
Я с ней одной и плачу, и молюсь.
Средь праздности, метаний и тревоги
Лишь к Вечности в мечтаниях стремлюсь.
Любовник прелести, где я ее найду?
Я чествую ее в творениях природы:
Приемлют сердца дань искусства в их чреду
Они, что радость льют в мои цветущи годы.
Счастлив, что я могу лить слезы и дрожать,
В Вергильевых стихах учуся знать Дидону,
Душой ответствую Дмитревского я стону
И льзя ль, Белинду зря, ее не обожать?
Все реже я и все бесстрастней
Смотрю на прелести земли,
Как в детстве нежившие басни,
Красоты мира отошли.
Мне тяжела дневная зелень
И слишком сини небеса,
Для слуха каждый звук разделен,
Когда взволнуются леса.
Люблю я сумрачные краски,
Громады стен в лучах луны,
Меня приветствует по-братски
Мир дорассветной тишины.
Дрожа, белеет сумрак чуткий,
Гремящий город мертв на час,
Спят мудрецы, спят проститутки,
И в два ряда мне светит газ.
Имя где для тебя?
Не сильно смертных искусство
Выразить прелесть твою! Лиры нет для тебя!
Что песни? Отзыв неверный
Поздней молвы о тебе! Если б сердце могло быть
Им слышно, каждое чувство
Было бы гимном тебе! Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный, -
В сердце — как тайну ношу.Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!
Все реже я и все безстрастней
Смотрю на прелести земли.
Как в детстве нежившия басни,
Красоты мира отошли.
Мне тяжела дневная зелень
И слишком сини небеса,
Для слуха каждый звук разделен,
Когда взволнуются леса.
Люблю я сумрачныя краски,
Громады стен в лучах луны,
Меня приветствует по братски
Мир доразсветной тишины.
Дрожа белеет сумрак чуткий,
Гремящий город мертв на час,
Спят мудрецы, спят проститутки,
И в два ряда мне светит газ.
Ростком серебряным
Рванулся ввысь.
Чтоб не узрел его
Зевес —
Молись! При первом шелесте
Страшись и стой.
Ревнивы к прелести
Они мужской.Звериной челюсти
Страшней — их зов.
Ревниво к прелести
Гнездо богов.Цветами, лаврами
Заманят ввысь.
Чтоб не избрал его
Зевес —
Молись! Все небо в грохоте
Орлиных крыл.
Всей грудью грохайся —
Чтоб не сокрыл.В орлином грохоте
— О клюв! О кровь! —
Ягненок крохотный
Повис — Любовь… Простоволосая,
Всей грудью — ниц…
Чтоб не вознес его
Зевес —
Молись! 29 июня
Заволокну́лись мысли к ночи
И, как туман в местах сырых,
Лежат недвижными слоями,
И обеляет месяц их.
Недавно все они бродили,
Вили́сь свободно меж ветвей
И, в тень уйдя, не признавали
Докучных месяца лучей.
Теперь настойчиво и жадно
Ты, месяц, алчущий старик,
Целуешь их и беззазорно
К их мертвым прелестям приник.
Целуй!.. Когда заря зажжется,
Убьют ее огней струи —
И их замученную прелесть,
И ласки жадные твои.
Туманский прав, когда так верно вас
Сравнил он с радугой живою:
Вы милы, как она, для глаз
И как она пременчивы душою;
И с розой сходны вы, блеснувшею весной:
Вы так же, как она, пред нами
Цветете пышною красой
И так же колетесь, бог с вами.
Но более всего сравнение с ключом
Мне нравится — я рад ему сердечно:
Да, чисты вы, как он, и сердцем и умом,
И холодней его конечно.
Сравненья прочие не столько хороши;
Поэт не виноват — сравненья неудобны.
Вы прелестью лица и прелестью души,
К несчастью, бесподобны.
Град, всех прелестей рожденье,
Край прекрасный на земли.
Тебя вспомнить без прельщенья
Мне не можно николи.
В тебе прелесть и награда
Мне, прекрасна, рождена:
Томну сердцу ты отрада,
Ты, приманчива страна.
Страстной мыслью восхищаюсь
Для того я, град, к тебе,
Что люблю и чем прельщаюсь,
То имеешь ты в себе.
Мне и стены твои милы,
В них видался я с драгой.
Здесь места мне все постылы,
Здесь драгия нет со мной.
Я заочно посвящаю
Мысль сей прелести в удел,
Я ей душу оживляю
Совершая мой предел.
О, Москва! Твоей красою,
Несравненный ни с чем град!
Жил когда б в тебе с драгою,
Я б щастливей был стократ.
1776
Т — прав, когда так верно вас
Сравнил он с радугой живою:
Вы милы, как она, для глаз
И, как она, пременчивы душою;
И с розой сходны вы, блеснувшею весной:
Вы так же, как она, пред нами
Цветете пышною красой
И так же колетесь, бог с вами.
Но более всего сравнение с ключом
Мне нравится — я рад ему сердечно:
Да, чисты вы, как он, и сердцем и умом,
И холодней его, конечно.
Сравненья прочие не столько хороши;
Поэт не виноват — сравненья неудобны.
Вы прелестью лица и прелестью души,
К несчастью, бесподобны.
Не мудростью умышленных речей
Камням повелевал певец Орфей.
Что прелесть мудрости камням земным?
Он мудрой прелестью был сладок им.
Не поучал Орфей, но чаровал —
И камень дикий на дыбы вставал
И шел — блаженно лечь у белых ног.
Из груди мшистой рвался первый вздох.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда взрыдали тигры и слоны
О прелестях Орфеевой жены —
Из каменной и из звериной тьмы
Тогда впервые вылупились — мы.
Что за прелесть сегодня погода!
Этот снег на вершинах вдали,
Эта ясность лазурного свода,
Эта зелень цветущей земли… Всё покрыто торжественным блеском;
Словно всё упрекает меня,
Что в таком разногласии резком
Мое сердце с веселием дня.О, желал бы я сам, чтоб хоть ныне
На душе моей стало светло,
Как на той вечно снежной вершине,
Где сияние солнце зажгло; Чтоб чредой понеслись к моим думам
Годы счастья былые мои,
Как реки этой с ласковым шумом
Голубые несутся струи… Пусть затмит мне минувшее время
Эту жизнь и что ждет впереди…
Упади же с души моей, бремя,
Хоть на этот лишь день упади! Не боли хоть теперь, моя рана!
Дай пожить мне блаженством былым.
Много лет горячо, без обмана
И любил я, и был я любим.
О радость, о восторг!.. Я Лилу молодую
Вчера нечаянно узрел полунагую!
Какое зрелище отрадное очам!
Власы волнистые небрежно распущенны
По алебастровым плечам,
И перси девственны, и ноги обнаженны,
И стройный, тонкий стан под дымкою одной,
И полные огня пленительные очи,
И всё, и всё — в часы глубокой ночи,
При ясном свете ламп, в обители немой!
Дыханья перевесть не смея в изумленья,
На прелести ее в безмолвии взирал —
И сердце юное пылало в восхищеньи;
В восторгах таял я, и млел, и трепетал,
И взоры жадные сквозь дымку устремлял!
Но что я чувствовал, когда младая Лила,
Увидев в храмине меня между столпов,
Вдруг в страхе вскрикнула и руки опустила —
И с тайных прелестей последний спал покров.
Любовь земли и прелесть года,
Весна благоухает нам!..
Творенью пир дает природа,
Свиданья пир дает сынам!.. Дух жизни, силы и свободы
Возносит, обвевает нас!..
И радость в душу пролилась,
Как отзыв торжества природы,
Как Бога животворный глас!.. Где вы, Гармонии сыны?..
Сюда!.. и смелыми перстами
Коснитесь дремлющей струны,
Нагретой яркими лучами
Любви, восторга и весны!.. Как в полном, пламенном расцвете,
При первом утра юном свете,
Блистают розы и горят;
Как зефир в радостном полете
Их разливает аромат: Так, разливайся, жизни сладость,
Певцы!.. за вами по следам!..
Так порхай наша, други, младость
По светлым счастия цветам!..*Вам, вам сей бедный дар признательной любви,
Цветок простой, не благовонный;
Но вы, наставники мои,
Вы примете его с улыбкой благосклонной.
Так слабое дитя, любви своей в залог,
Приносит матери на лоно
В лугу им сорванный цветок!..
(Подражание грекам)О радость, о восторг!.. Я Лилу молодую
Вчера нечаянно узрел полунагую!
Какое зрелище отрадное очам!
Власы волнистые небрежно распущенны
По алебастровым плечам,
И перси девственны, и ноги обнаженны,
И стройный, тонкий стан под дымкою одной,
И полные огня пленительные очи,
И всё, и всё — в часы глубокой ночи,
При ясном свете ламп, в обители немой!
Дыханья перевесть не смея в изумленья,
На прелести ее в безмолвии взирал —
И сердце юное пылало в восхищеньи;
В восторгах таял я, и млел, и трепетал,
И взоры жадные сквозь дымку устремлял!
Но что я чувствовал, когда младая Лила,
Увидев в храмине меня между столпов,
Вдруг в страхе вскрикнула и руки опустила —
И с тайных прелестей последний спал покров.1820 или 1821
Tуманский прав, когда так верно вас
Сравнил он с радугой живою:
Вы милы, как она, для глаз
И как она пременчивы душою;
И с розой сходны вы, блеснувшею весной:
Вы так же, как она, пред нами
Цветете пышною красой
И так же колетесь, Бог с вами.
Но более всего сравнение с ключом
Мне нравится — я рад ему сердечно:
Да, чисты вы, как он, и сердцем и умом,
И холодней его конечно.
Сравненья прочие не столько хороши;
Поэт не виноват — сравненья неудобны.
Вы прелестью лица и прелестью души,
К несчастью, бесподобны.
Прелесть и прелесть! Вглядитесь:
Сколько ее на земле!
Шапку долой! Поклонитесь
Этой чудесной скале!
Зеленью заткан богатой
Что за роскошный утес,
Став здесь твердыней зубчатой,
Плечи под небо занес!
Но извините: с почтеньем
Сколько ни кланяйтесь вы, —
Он не воздаст вам склоненьем
Гордой своей головы —
Нет! — но услужит вам втрое
Пышным в подножье ковром,
Тенью прохладной при зное,
Водных ключей серебром.
Гордая стать — не обида:
Пусть же, при благости тверд,
Дивный утес твой, Таврида,
Кажется смертному горд!
Вспомним: средь скал благовонных,
В свете, над лоском полов,
Мало ль пустых, беспоклонных,
Вздернутых кверху голов?
Тщетно бы тени и крова
Близкий от них тут искал:
Блещут, но блещут сурово
Выси живых этих скал.
Домик около моря. О, ты —
только ты, только я в этом доме.
И невидимой формы цветы
ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна-
море, море вокруг без предела.
Спали мы. И его глубина
подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
и оно нас в себя принимало.
И текло по плечам, по рукам
и легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода,
литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы и тогда,
что недолго все это продлится.
Все смешается: море, и ты,
вся печаль твоя, тайна, » прелесть,
и неведомой формы цветы,
н травы увядающей прелесть.
В каждом слове твоем соловьи
пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
твои волосы низко спадали…
Снова море. И снова бела
кромка пены. И это извечно.
Ты была! В самом деле была
или нет! Это мне неизвестно.
Пригожство лиц минется,
Проходит красота,
И только остается
Приятностей мечта.
Доколе поражают
Наш взор красы лица,
Красавиц обожают
Прельщенные сердца.
Но прелесть, прелесть вянет,
Подобно как цветы;
Разить она престанет,
Утратив красоты.
В мои цветущи лета
Любим, любим я был;
Всего дороже света
Возлюбленную чтил.
Мне день часом казался,
Когда бывал я с ней;
Я плакал и терзался,
Не зря ея очей.
Но прелести сокрылись,
Рассеялись красы,
И в годы превратились
Свиданья с ней часы.
Не старость превращает
Горячность нашу в лед;
Жар страсти ощущает,
Хоть кто и стар и сед.
Представь Анакреона
В горячности любви:
Он стар, и Купидона
Носил в своей крови.
Пригожство нас прельщает,
Привычка в плен влечет;
Нас время отвращает,
Когда красы ссечет.
На что же величаться
Своею красотой?
Ей скоро миноваться,
Пригожство — дар пустой.
(В альбом)Дороже перлов многоценных
Благочестивая жена!
Чувств непорочных, дум смиренных
И всякой тихости полна.
Она достойно мужа любит,
Живет одною с ним душой,
Она труды его голубит,
Она хранит его покой,
И счастье мужа — ей награда
И похвала, — и любо ей,
Что, меж старейшинами града,
Он знатен мудростью речей,
И что богат он чистой славой,
И силен в общине своей;
Она воспитывает здраво
И бережет своих детей:
Она их мирно поучает
Благим и праведным делам.
Святую книгу им читает,
Сама их водит в божий храм;
Она блюдет порядок дома:
Ей мил ее семейный круг,
Мирская праздность не знакома
И чужд бессмысленный досуг.
Не соблазнят ее желаний
Ни шум блистательных пиров,
Ни вихрь полуночных скаканий
И сладки речи плясунов,
Ни говор пусто-величавый
Бездушных, чопорных бесед,
Ни прелесть роскоши лукавой,
Ни прелесть всяческих сует.
И дом ее боголюбивый
Цветет добром и тишиной,
И дни ее мелькают живо
Прекрасной, светлой чередой;
И никогда их не смущает
Обуревание страстей:
Господь ее благословляет
И люди радуются ей.
Из книги «Даль» его диванаБез красавицы младой,
Без кипящего стакана,
Прелесть розы огневой,
Блеск сребристого фонтана —
Не отрадны для души! Без напева соловья
Скучны роз душистых ветки,
Шепот сладостный ручья
И ясминные беседки —
Не отрадны для души! Юной пальмы гордый вид,
Кипариса волнованья
Без тюльпановых ланит,
Где играет огнь желанья, —
Не отрадны для души! Прелесть девы молодой,
Гибким станом взор чаруя,
Чьи уста как сон златой,
Но уста без поцелуя —
Не отрадны для души! Купы розовых кустов —
Куща неги легкокрылой,
Чаша полная пиров
Вдалеке от сердца милой —
Не отрадны для души! Что б поэт ни создал нам,
Что бы кисть ни начертала,
Если жизнь не дышит там,
Милый образ идеала —
Не отрадно для души! Гафиз! Жребий брошен твой,
Как на шумный праздник света
Пред веселою толпой
Вверх бросается монета —
Не отрадна для души!
Есть цветок: его на лире
Вечно б славить я готов.
Есть цветок: он в этом мире
Краше всех других цветов.
То цветок не однолетний:
Всё милее, всё приветней
Он растёт из года в год
И, пленяя всю природу,
По восьмнадцатому году
Дивной прелестью цветёт.
Поднимается он статно.
Шейка гибкая бела,
А головка ароматна,
И кудрява, и светла,
Он витает в свете горнем,
И мечтательно — живой
Он не связан грязным корнем
С нашей бедною землёй.
Не на стебле при дорожках
Неподвижно — одинок —
нет, на двух летучих ножках
Вьётся резвый тот цветок.
от невзгод зимы упрямой
Жизнь его сохранена
За двойною плотной рамой
Осторожного окна,
И, беспечный, он не слышит
Бурь, свистящих в хладной мгле:
Он в светлице негой дышит,
Рдеет в комнатном тепле.
Что за чудное растенье!
Тонок, хрупок каждый сгиб:
Лишь одно прикосновенье —
И прекрасный цвет погиб;
Увлекая наши взоры,
Слабый, ищет он опоры…
Но — смотрите: он порой,
Нежный, розово — лилейный
Дышит силой чародейной,
Колдовством и ворожбой;
Полный прелестей, он разом
Сердце ядом напоит,
Отуманит бедный разум
И прельстит, и улетит.
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали? Вы, ангел кротости, знакомы с тайной властью?
С отравой жгучих слез и яростью без сил?
К вам приводила ночь немая из могил
Месть, эту черную назойливую гостью?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью? Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вам летним вечером, на солнце у больниц,
В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,
Где синих губ дрожит мучительная складка?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?
Угрозы старости уж леденили вас?
Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз
Вы не читали снисхождения к сединам?
Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам? О ангел счастия, и радости, и света!
Бальзама нежных ласк и пламени ланит
Я не прошу у вас, как зябнущий Давид…
Но, если можете, молитесь за поэта
Вы, ангел счастия, и радости, и света! Год написания: без даты
Меж деревьев и дач — тишина.
Подметание улиц. Поливка.
Море… поступь его тяжела.
Кипарис… его ветка поникла.
И вот тонкий, как будто игла,
Звук возник и предался огласке, —
Начинается в море игра
В смену темной и светлой окраски.
Домик около моря. О ты, —
Только ты, только я в этом доме.
И неведомой формы цветы
Ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна —
Море, море вокруг — без предела!
Спали мы. И его глубина
Подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
И оно нас в себя принимало,
И текло по плечам, по рукам,
И легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода, —
Литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы, и тогда,
Что недолго все это продлится.
Все смешается: море и ты,
Вся печаль твоя, тайна и прелесть,
И неведомой формы цветы,
И травы увядающей прелесть.
В каждом слове твоем — соловьи
Пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
Твои волосы низко спадали…
Снова море. И снова бела
Кромка пены. И это извечно.
Ты была? В самом деле была?
Или нет? Это мне неизвестно.
Молодая ученица
Беззаботного житья,
Буйных праздников певица,
Муза резвая моя,
Ярки очи потупляя,
Вольны кудри поправляя,
Чинно кланяется вам:
Это дар ее заздравной
Вашей музе благонравной,
Вашим сладостным стихам! Прелесть ваших песнопений
В неземное бытие,
В ран чистейших вдохновений
Заманила вновь ее.
Этот мир восторгов дивных,
Тихих, тайных, заунывных,
Независимо живой,
Вами пламенно воспетый,
Мир, где нежатся поэты
Недовольные землей.B она его знавала
Там, под небом прошлых дней, -
И она его певала
Ради братий и друзей,
Громко ей рукоплескавших,
Ей радушно поверявших
Чувства юные свои,
Томны сны и сладки муки
Умилительной разлуки
И несбыточной любви.Этот мир полней и краше,
Чем житейский; но его
Утопил я в шумной чаше
Просвещенья моего!
И в раздольи наших оргий,
Молодецкие восторги
Муза резвая моя
Непритворно полюбила:
Молодую соблазнила
Вольность братского житья! С той поры она гуляла.
Наслаждаясь наобум,
Словно прежде не знавала
Скромных чувств и лучших дум…
Прелесть ваших песнопений,
Жажду чистых вдохновений
Пробудила снова в ней —
И красавице удалой
На гульбище грустно стало:
Жаль невинности своей!
Свинья в театр когда-то затесалась
И хрюкает себе — кому хвалу,
Кому хулу.
Не за свое взялась, хавронья; ты зазналась.
Театр не по тебе — ты знай свой задний двор,
Где, не жалея рыла,
Ты с наслажденьем перерыла
Навоз и сор.
Какой ты знаешь толк в искусстве, в песнопеньях?
Ушам твоим понять их не дано;
В твоих заметках и сужденьях
И брань и похвала — все хрюканье одно.
В роскошный тот цветник, где в изобилье милом
По вкусам и глазам разбросаны цветы,
Незваная, с своим поганым рылом
Не суйся ты.
И в розе прелесть есть, и прелесть есть в лилее, —
Та яркостью берет, а эта чистотой.
Соперницы ль они? Одна ль другой милее?
Нет нужды! Радуйтесь и тою и другой.
Но мой совет цветам: гнать от себя хавронью
И хрюканьем ее себя не обольщать;
Она лишь может их обдать своею вонью
И грязною своей щетиной замарать.
Венеция прелесть, но солнце ей нужно,
Но нужен венец ей алмазов и злата,
Чтоб все, что в ней мило, чтоб все, что там южно,
Горело во блеске без туч и заката,
Но звезды и месяц волшебнице нужны,
Чтоб в сумраке светлом, чтоб ночью прозрачной
Серебряный пояс, нашейник жемчужный
Сияли убранством красы новобрачной.
А в будничном платье под серым туманом,
Под плачущим небом, в тоске дожденосной
Не действует прелесть своим талисманом,
И смотрит царица старухой несносной.
Не знаешь, что делать в безвыходном горе.
Там тучи, здесь волны угрюмые бродят,
И мокрое небо, и мутное море
На мысль и на чувство унынье наводят.
Под этим уныньем с зевотой сердечной,
Другим Робинсоном в лагунной темнице,
Сидишь с глазу на глаз ты с Пятницей вечной,
И тошных семь пятниц сочтешь на седмице.
Тут вспомнишь, что метко сказал Завадовский,
До прозы понизив морскую красотку:
«Здесь жить невозможно, здесь город таковский,
Чтоб в лавочку сбегать — садися ты в лодку».
Почто, прекрасная, задумчива, уныла,
Свой нежной, кроткой взор на томну грудь склонила?
Что значит скорбь сия в божественных чертах?
И что сей черной флер на девственных власах?
Что горести твоей причиной?
Рожденная других пленять,
И в свете красотой блистать,
Всех души восхищать единым словом, взглядом —
Тыл горесть знать должна?—тебе ли скорьбы ядом
Прелестны дни свои губить?
О чем, о чем тебе, прекрасная, грустить?
Иль власть лихаго рока,
Столь к прелестям твоим жестока,
Могла лишить тебя сердечных, чистых благ,
Велела горе знать тебе в цветущих днях,
Несть жребий нещастливый?..
О Боги! выль несправедливы?
Не выль украсили черты сего лица
Всей прелестью души, пленяющей сердца,
Небесной кротостью, приятностью безценной,
Добротой несравненной?
И все помрачено тоской!..
Ах! можно ли с холодною душой
Взирать на образ сей, исполненный печали,
На прелести сии, которыя увяли
Безвременно в тоске,—цвели, чтобы увять? —
— Ах! можноль горести твоей не сострадать
Нещастня красота?—Сей образ твой унылый
Мил будет всем, кому веселия постылы,
И кто, равно как ты, лить слезы осужден
И всех отраде лишен!
Твой образе миле и мне: с участием взираю
На горести твои, и слезы проливаю!
Я буду образ сей хранить,
С ним горести мои делить!
Дороже перлов многоценных
Благочестивая жена!
Чувств непорочных, дум смиренных
И всякой тихости полна.
Она достойно мужа любит,
Живет одною с ним душой,
Она труды его голубит,
Она хранит его покой,
И счастье мужа — ей награда
И похвала,— и любо ей,
Что, меж старейшинами града,
Он знатен мудростью речей,
И что богат он чистой славой,
И силен в общине своей;
Она воспитывает здраво
И бережет своих детей:
Она их мирно поучает
Благим и праведным делам.
Святую книгу им читает,
Сама их водит в Божий храм;
Она блюдет порядок дома:
Ей мил ее семейный круг,
Мирская праздность не знакома
И чужд бессмысленный досуг.
Не соблазнят ее желаний
Ни шум блистательных пиров,
Ни вихрь полуночных скаканий
И сладки речи плясунов,
Ни говор пусто-величавый
Бездушных, чопорных бесед,
Ни прелесть роскоши лукавой,
Ни прелесть всяческих сует.
И дом ее боголюбивый
Цветет добром и тишиной,
И дни ее мелькают живо
Прекрасной, светлой чередой;
И никогда их не смущает
Обуревание страстей:
Господь ее благословляет
И люди радуются ей.
(С французского)
Не раз хвалили без ума
Деревню, пристань всем весельям.
Затей в поэтах наших тьма;
Не знать цены их рукодельям —
И Боже нас оборони!
Но, воспевая рощи, воды
И дикие красы природы,
Нередко порют дичь они!
Лесок распишут ли? Как раз
И вечный соловей поспеет!
Лужок расстелят? На заказ
И роза вечная алеет!
Не верь их песне — вдоль полей
Растут репейники с крапивой
И слышен галок хор крикливый
И хор индеек и гусей!
С собачкой стадо у реки:
Вот случай мне запеть эклогу!
Но что ж? — Бодаются быки,
А шавка мне кусает ногу!
Кто ж пастушок? Прямой пастух!
Под тяжестью густой овчинки
Он скрыпом хриплыя волынки
Немилосердно режет слух!
Сиянье томное луны
Влечет к задумчивой дремоте;
Но гонит прочь мечтаний сны
Лягушек кваканье в болоте.
Хочу заснуть без метафор,
Но мне и в том успеха мало:
Комарий писк и мухи жало
На сон мой входят в заговор!
Нет, воля ваша, господа!
Но деревенские забавы
Найду без лишнего труда,
Не отлучаясь от заставы.
Злой враль не тот же ли комар?
Репейники цветут в журналах,
Гусей встречаю в самохвалах,
А спесь индеек в спеси бар.
Давно ли безпечный, как воздуха житель,
Несытой душею я радость ловил?
Давно ли мне мир сей был счастья обитель?
Давно ли я сердцем все в мире любил?
Уже ли и сонмы волшебных мечтаний
Исчезли на веки, о юность, с тобой?
Ужели и прелесть безвестных желаний
Не будет тесниться в груди молодой?
Уже ли на веки рукою железной
Разсудок волшебны покровы сорвал,
И мир не воскреснет мечтою любезной?
Уже ль невозвратно век счастья пропал?
Приди же на голос зовущий, унылый,
Приди, вспоминанье, и легкой рукой
Развей мрак печали, и призраки милы
Протекших веселий сбери предо мной.
Представь мне младенчества резвые годы,
Безпечную радость невинной души,
И время Любови и прелесть Природы
Украшенной ею ты мне опиши.
Миг первыя встречи напомни счастливый,
И сердца биенье, и радость очей,
И юныя девы румянец стыдливый.,
И голос волшебный любимых ричей,
Унылость разлуки, блаженство свиданья
И первый понятный очей разговор;
Представь верх желаний, награду страданья,
Тот милый, украдкой мелькающий взор,
Который, как новыя жизни дыханье,
Все чувства, все мысли в одну сединил,
Который все вещи, весь мир, все созданье
Единым предметом любви заменил.
Но нет! окруженно толпой привидений
Лети, вспоминанье, от мыслей моих;
Пусть сердце отвыкнет от милых волнений;
Ему ли знать прелесть мечтаний младых?
Товарищ дней юных, Дути упоенье
К нам гостем минутным нисходит с небес;
И тяжко, несносно души охлажденье.
Так старец, от детства лишенный очес,
Прозрев на минуту, несчастней чем прежде
Нисходит в сужденный Природою мрак.
Прибегнем же, сердце, к отрадной надежде
Чей светлый и радостью дышущий зрак
В печальныя души лиет утешенье,
С чьей помощью бремя влачит человек;
Внемли сей небесной, подруги внушенье:
«Что здесь на минуту, там будет на век!»
Ты требуешь стихов моих,
Но что достойного себя увидишь в них?
Язык богов, язык святого вдохновенья —
В стихах моих язык сухого поученья.
Я, строгой истиной вооружая стих,
Был чужд волшебства муз и вымыслов счастливых,
К которым грации, соперницы твои,
По утренним цветам любимцев горделивых
Ведут, их озарив улыбкой в юны дни.
Повиновение всегда к тебе готово.
Но что узнаешь ты, прочтя стихи мои?
Зевая, может быть, поверишь мне на слово,
Что над славянскими я одами зевал,
Что комик наш Гашпар плач Юнга подорвал,
Что трагик наш Гашпар Скаррона побеждал,
Что, маковым венком увенчанный меж нами,
Сей старец-юноша, певец Анакреон
Не счастьем, не вином роскошно усыплен,
Но вялыми стихами;
Что Сафе нового Фаона бог привел,
Ей в переводчики убийцу нарекая,
Что сей на Грея был и на рассудок зол,
А тот, чтоб запастись местечком в недрах рая,
Водой своих стихов Вольтера соль развел.
Но мне ль терзать твое терпение искусом
И вызывать в глазах твоих из тьмы гробов
Незнаемых досель ни красотой, ни вкусом,
Смертельной скукою живущих мертвецов?
Тебе ль, благих богов любимице счастливой,
Рожденной розы рвать на жизненном пути,
Тебе ли, небесам назло, мне поднести
Венок, сплетенный мной из терния с крапивой?
Когда Мелецкого иль Дмитриева дар
Питал бы творческою силой
В груди моей, как пепл таящийся остылой,
Бесплодный стихотворства жар,
Когда бы, прелестей природы созерцатель,
Умел я, как они, счастливый подражатель,
Их новой прелестью стихов одушевлять
Иль, тайных чувств сердец удачный толкователь,
Неизяснимое стихами изяснять, —
Почувствовавши муз святую благодать,
Пришел бы я с душой, к изящному пристрастной,
Природы красоте учиться при тебе;
Но, заглядевшися на подлинник прекрасный,
Забыл бы, верно, я о списке и себе.