Ночка сегодня морозная, ясная.
В горе стоит над рекой
Русская девица, девица красная,
Щупает прорубь ногой.
Тонкий ледок под ногою ломается,
Вот на него набежала вода;
Царь водяной из воды появляется,
Шепчет: «Бросайся, бросайся сюда!
Любо здесь!» Девица, зову покорная,
Вся наклонилась к нему.
Не могу не воспеть этой ночи красы;
В эту дивную ночь предо мною
Чередой безмятежной проходят часы;
И бессмертные тайны — с луною —
Незабвенные тайны проснулись в тиши,
Те, что каждый лелеет с любовью
И от мира хранит в самых недрах души,
Не предав их его суесловью.
И одна лишь — блаженным покоем полна —
Безответная знает о них тишина.
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой,
Товарищ радостей минувших,
Товарищ ясных дней, недавно надо мной
Мечтой веселою мелькнувших?
Ужель душе твоей так скоро чуждым стал
Друг отлученный, друг далекий,
На финских берегах, между пустынных скал,
Бродящий с грустью одинокой?
Увеселяя всюды взоры
В благополучьи ваших дней,
Составьте, Россы, громки хоры
Царице, матери своей.
Хор. Она народом обоженна,
Она монархами почтенна;
Неситесь, гласы, до небес,
Екатерининых чудес!
И. Н. Худолееву
В вечерний час, в глухую пору,
Плетусь в неверной тишине
И, меря мир, открытый взору,
Дивлюсь великому простору,
И чуток трепет дум во мне...
И, озирая мир широкий,
Где я дышу, где я томлюсь,
Племя Авеля, будь сыто и одето,
Феи добрыя покой твой охранят;
Племя Каина, без пищи и без света,
Умирай, как пресмыкающийся гад.
Племя Авеля, твоим счастливым внукам
Небеса цветами усыпают путь;
Племя Каина, твоим жестоким мукам
Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь
В толпе народа по мосту, смотрел
На три высоких башни—и в поэму
Облек одну из древних местных былей.
Не мы одни—плод новых дней, последний
Посев Времен, в своем нетерпеливом
Стремленье вдаль злословящий Былое,—
Не мы одни, с чьих праздных уст не сходит
Добро и Зло, сказать имеем право,
Ужасен грома глас пороков злых рабам,
Но мститель пламенный паря по небесам,
Всегдаль приносит казнь дрожащему злодею? —
Любезный Селадон с Амелией своею
Являли образец прелестыя четы,
В них равна доброта; в них равны красоты;
Единство милое лишь полом разделялось;
В ней утро раннее, златое улыбалось;
В нем ясной; яркой день краса природы всей.
Любовь связала их, любовь блаженных дней,
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной —
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
Я не боюсь.Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Мне б хотелось
про Октябрь сказать,
не в колокол названивая,
не словами,
украшающими
тепленький уют, —
дать бы
революции
такие же названия,
как любимым
Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной — покой
И мир навеки!
Однажды он ушел от нас,
Тогда и свет его погас.
Но навсегда на этот раз
Сомкнулись веки.
Не веря в праведность судьи,
Немцы надышали в крошечном покое.
Плотные блондины смотрят сквозь очки.
Под стеклом в витринах тлеют на покое
Бедные бессмертные клочки.Грязный бюст из гипса белыми очами
Гордо и мертво косится на толпу,
Стены пропитались вздорными речами —
Улица прошла сквозь львиную тропу… Смотрят с каталогом на его перчатки.
На стенах — портретов мертвое клише,
У окна желтеет жесткою загадкой
Гениальный череп из папье-маше.В угловом покое тихо и пустынно
О, ты, с которым я, от юношеских лет,
Привык позабывать непостоянный свет,
Привык делить мечты, надежды, наслажденья,
И музы девственной простые песнопенья,
И тихие часы досугов золотых!
Друг сердца моего и друг стихов моих!
Завидую тебе: умеренным счастливой,
Твой дух не возмущен мечтой славолюбивой;
Ты, гордо позабыв мятежный света шум.
В уединении, жилище смелых дум,
Леса, влекущие к покою!
Чертог любви и тихих дней!
Куда вы с прежней красотою
Сокрылись от моих очей?
Вас та же зелень украшает,
Но мне того уж не являет,
Чем дух бывал прельщаем мой;
Везде меня тягчат печали,
Везде, где прежде восхищали
Утехи, счастье и покой.
Ты шествуешь в Петрополь с миром
И лавры на главе несешь;
Ты провождаешься зефиром
И Россам пальмы раздаешь.
Ты шествуешь! — Воззри, царица,
На радостныя всюду лица,
На сонмы вкруг тебя людей!
Не так ли на тебя взирают,
Как нежную весну встречают
В одежде розовых зарей?
Вы, други, вы опять со мною,
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах!
Други! сядьте и внемлите
Музы ласковой совет.
Вы счастливо жить хотите
На заре весенних лет?
Отгоните призрак славы!
Здесь я снова далек от всего прожитого,
Я бежал от друзей, от Парижа родного,
Где повсюду встают предо мной
Пролетевших часов молчаливые тени,
Где унылые сонмы забытых видений
Жмут мне руки холодной рукой…
Там о счастье, навек изменившем, мечты
Из щелей мостовой разрослись, как цветы,
Ароматом дыша ядовитым;
Там, едва лишь захлопнул я дверь за собой,
Спокойства просит от небес
Застиженный в Каспийском море,
Коль скоро ни луны, ни звезд
За тучами не зрит, и вскоре
Ждет корабельщик бед от бурь;
Спокойства просит Перс пужливый,
Турк гордый, Росс властолюбивый
И в ризе шелковой Манжур.
Покою, мой Капнист! покою,
«Веди меня, пустыни житель,
Святой анахорет;
Близка желанная обитель;
Приветный вижу свет.Устал я: тьма кругом густая;
Запал в глуши мой след;
Безбрежней, мнится, степь пустая,
Чем дале я вперед».«Мой сын (в ответ пустыни житель),
Ты призраком прельщен:
Опасен твой путеводитель —
Над бездной светит он.Здесь чадам нищеты бездомным
Коннал великим был героем в Альбионе,
Хребтом высоких горе владел на грозном троне.
Стада его могли под сению дерев
Прохладу почерпать из тысячи ручьев.
Лай страшных псов его далеко раздавался,
Средь тысячи пещер кремнистых повторялся.
В лице Конналовом все прелести весны;
Десницей оне сражал героев всей страны,
На витязя душа покоя не имела,
Ко дщери Комловой, Гальвине пламенела…
Из «Макбета» Ф. Шиллера
Первая
Попался мне один рыбак:
Чинил он, весел, сети!
Как будто в рубище бедняк
Имел златые горы!
И с песнью день и ночи мрак
Встречал беспечный мой рыбак.
Я ж поклялась ему давно,
Что все сердит меня одно…
Блажен не тот, кто всех умнее —
Ах, нет! он часто всех грустнее, —
Но тот, кто, будучи глупцом,
Себя считает мудрецом!
Хвалю его! блажен стократно,
Блажен в безумии своем!
К другим здесь счастие превратно —
К нему всегда стоит лицем.
Ему ли ссориться с судьбою,
Простой моряк, голландский шкипер,
Сорвав с причала якоря,
Направил я свой быстрый клипер
На зов российского царя.На верфи там у нас, бывало,
Долбя, строгая и сверля,
С ним толковали мы немало,
Косясь на ребра корабля.Просил: везу в его столицу
Семян горчицы полный трюм.
А я хотел везти корицу…
Уж он не скажет наобум! Вошел в Неву… Бескрайней топью
В излучине долины сокровенной,
Там, где блестит под рощею поток,
Стояла хижина, смиренный
Покоя уголок.Эльвина там красавица таилась, —
В ней зрела мать подпору дряхлых дней,
И только об одном молилась:
«Все блага жизни ей».Как лилия была чиста душою,
И пламенел румянец на щеках —
Так разливается весною
Денница в облаках.Всех юношей Эльвина восхищала;
Помилуй, трезвый Аристарх
Моих бахических посланий,
Не осуждай моих мечтаний
И чувства в ветреных стихах:
Плоды веселого досуга
Не для бессмертья рождены,
Но разве так сбережены
Для самого себя, для друга,
Или для Хлои молодой.
Помилуй, сжалься надо мной —
Какая тишь и красота,
Какою веет стариною!
Вот башня с древнею стеною,
Аркады старого моста.
Окно — подобие бойницы,
И тут же — зелени кайма,
Повсюду — кровель черепицы
И островерхие дома…
Итак, мой милый друг, оставя скучный свет
И в поле уклонясь от шума и сует,
В деревне ты живешь, спокойный друг природы,
Среди кудрявых рощ, под сению свободы!
И жизнь твоя течет, как светлый ручеек,
Бегущий по лугам, как легкий ветерок,
Играющий в полях с душистыми цветами
Или в тени древес пастушки с волосами.
Беспечность твой удел! Стократ она милей
И пышности владык и блеску богачей!
Ночь настала. Вдали бушевал ураган,
Разыгрались валы на просторе,
Поднимался над морем зловещий туман,
А в душе — застарелое горе.
В эту бурную ночь я забыться не мог;
С пылкой злобой и с пылкой любовью
Сердцу вспомнились дни пережитых тревог,
И оно обливалося кровью.
К[исловскому] И П[риклонскому]
Друзья! налейте кубки!
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"...
Не глас иноплеменных,
Не пушек близкий гром,
Не клик врагов надменных
БалладаУмен и учен монах Артамон,
И оптик, и физик, и врач он,
Но вот уж три года бежит его сон,
Три года покой им утрачен.
Глаза его впалы, ужасен их вид,
И как-то он странно на братий глядит.Вот братья по кельям пошли толковать:
«С ума, знать, сошел наш ученый!
Не может он есть, не может он спать,
Всю ночь он стоит пред иконой.
Ужели (господь, отпусти ему грех!)
О мучениках слова,
И честныя слова
Пусть повторятся снова.
Москва.
Типография Вильде, Малая Кисловка, собственный дом.
За морем далеким, в стране благодатной,
Там рыцарский замок роскошный стоял,
И рыцарь с семьею, богатый и знатный,
В том замке прекрасном подолгу живал.
Лирическая повестьОт инженера ушла жена,
Взяв чемодан и пальто под мышку…
Жизнь была так налажена, —
И вдруг — трр-рах! — и крышка.
Один ложишься, один встаешь.
Тихо, просторно… и горько!
Никто не бросит чулок на чертеж,
Никто не окликнет: — Борька! —
Не с кем за чаем в уголке
Поссориться и помириться.
Мафан и ты, Абнер, внемлите оба мне!
Что делала досель, того не вспоминаю,
И крови пролитой причин не обясняю,
Исполнить то сочла я должностью моей.
Но дерзостный народ не будет мне судьей.
Хоть буйностью его в деяньях обвинялась,
Но небом я самим довольно оправдалась;
Успехи громкие мою венчали власть,
И Гафалию чтит обширна света часть.
Покой Иерусалим узнал единой мною.
Волшебный час вечерней тишины,
Исполненный невидимых внушений,
В моей душе расцвечивает сны.
В вечерних водах много отражений,
В них дышит солнце, ветви, облака,
Немые знаки зреющих решений.
А между тем широкая река
Стремит вперед свободное теченье,