Плетется долиною всадник меж гор,
Он едет унылой рысцой:
«В обятия к милой стремлюсь я теперь,
Иль прямо к могиле сырой?»
И голос ответил за дальней горой:
«К могиле сырой!»
И тащится дальше усталый ездок
И тяжко вздыхает с тоской:
«Так рано придется в могилу мне лечь…
Что́-ж делать! В могиле покой!»
И голос ему повторил за горой:
«В могиле покой!»
У всадника слезы сбегают с ланит,
Кручина в душе молодой:
«Но, если в могиле покой, то приют
Мой верный — в могиле одной…»
И голос раздался протяжный, глухой:
«В могиле одной!»
Ты счастья сулишь мне. . Ох, знаю я, да!
Что счастье? — Волненье! Тревога!
Восторги! — бог с ними! Совсем не туда.
Ведет меня жизни дорога. Я знаю, что счастье поднять не легко.
Ну, мне ли тащить эту ношу?
Я с нею, поверь, не уйду далеко,
А скрючусь и вмиг ее сброшу. Я в том виноват ли, что в пылких делах
Порывистых сил не имею,
Что прытко ходить не могу в кандалах,
Без крыльев летать не умею? Устал я, устал. У судьбы под рукой
Душа моя отдыху рада.
Покоя хочу я; мне нужен покой,
А счастья мне даром не надо!
Ночь, с миллионами солнц, разбросавшихся в дали бездонной,
Ночь, в ожерельях из звезд, и в запястьях из синих планет,
Ночь, всеокрестная тьма, и вселенский покой углубленный,
Ночь, замиренье души, выходить не хотящей на свет.
Ночь, я любил как никто, и стократно я ранен любовью,
Ночь, из тебя я исшел, но смешал красоту я с тоской,
Ночь, вся в чернейших шелках, о, дозволь мне прильнуть к изголовью,
Ночь, ниспустись мне в глаза, погрузи меня в вечный покой.
Над степью высится гора-могила.
С землею в ней опять слилось земное,
И лишь в ее незыблемом покое
Покой нашла измученная сила.
Но песнь законы смерти победила
И страстная, как ветер в южном зное,
Векам несет то слово дорогое,
Которым прошлое она бодрила.
Склони чело, молись, пришлец случайный!
Душе легко от радости свободной,
Хотя от слез здесь тяжелеют вежды.
Кругом — синеющий раздол Украйны,
Внизу — спокойный Днепр широководный,
Здесь — крест, здесь — знак страданья и надежды.
Прости, мой покой!
Как камень, в груди
Печаль залегла.
Покой мой, прости!
Где нет его,
Там все мертво!
Мне день не мил
И мир постыл.
О бедная девица!
Что сбылось с тобой?
О бедная девица!
Где рассудок твой?
Прости, мой покой!
Как камень, в груди
Печаль залегла.
Покой мой, прости!
В окно ли гляжу я —
Его я ищу.
Из дома ль иду я —
За ним я иду.
Высок он и ловок;
Величествен взгляд;
Какая улыбка!
Как очи горят!
И речь, как звон
Волшебных струй!
И жар руки!
А что за поцелуй!
Прости, мой покой!
Как камень, в груди
Печаль залегла.
Покой мой, прости!
Все тянет меня,
Все тянет к нему.
И душно, и грустно.
Ах, что не могу
Обнять его, держать его,
Лобзать его, лобзать
И, умирая, с уст его
Еще лобзанья рвать!
СОНЕТ
Мне все равно: царем ли быть могучим,
Иль мудрецом, средь отреченных книг,
Иль облаком, бегущим к дальним тучам,
Чтоб засветиться молнией на миг.
Всему и всем сочувственный двойник,
Я ввысь иду по лабиринтным кручам,
Судьба зовет, покой пустынь велик,
И стих в душе звучит ключом гремучим.
Туда, туда! За грани вечных гор!
Вершины спят. Лазурь, покой, простор.
Властительны невидимые чары.
В предсмертной мгле дрожит одна звезда,
Над дольней тьмой, где дымные пожары.
Вершины спят. Скорей! Туда, туда!
Борису СадовскомуПеред собором, чьи колонны
Образовали полукруг,
Стоят — Кутузов непреклонный,
Барклай де Толли — чести друг.Черты задумчиво бесстрастны
Героя с поднятой рукой.
Другого взгляд недвижен ясный
И на губах его — покой.Кругом летят автомобили,
Сирена слышится с Невы…
Они прошедшее забыли,
Для настоящего мертвы? Нет! В дни, когда встает вторая
Отечественная война,
Гробницы тишина сырая
Героям прошлого — тесна.Я знаю — то покой наружный,
Хранимый медью до конца,
Но бьются жарко, бьются дружно
Давно истлевшие сердца.Они трепещут, как живые,
Восторгу нашему в ответ
С тех пор, как в сени гробовые
Донесся первый гул побед!
О, если б в этот час желанного покоя
Закрыть глаза, вздохнуть и умереть!
Ты плакала бы, маленькая Хлоя,
И на меня боялась бы смотреть.
А я три долгих дня лежал бы на столе,
Таинственный, спокойный, сокровенный,
Как золотой ковчег запечатленный,
Вмещающий всю мудрость о земле.
Сойдясь, мои друзья (не велико число их!)
О тайнах тайн вели бы разговор.
Не внемля им, на розах, на левкоях
Растерянный ты нежила бы взор.
Так. Резвая — ты мудрости не ценишь.
И пусть! Зато сквозь смерть услышу, друг живой,
Как на груди моей ты робко переменишь
Мешок со льдом заботливой рукой.
Тёмный пасмурный день,
ясный день голубой —
каждый день человек
недоволен собой. Сеет хлеб.
Изменяет течение рек.
И опять — недоволен
собой человек. У него за плечами
огни, города.
Всё равно нет покоя
человеку труда! Он работал. Устал.
Он отходит ко сну
и решает: — С утра
по-другому начну. Я у жизни ещё
в неоплатном долгу,
я ещё не такое
на свете могу! …Жизнь меня наградила
счастливой судьбой:
я живу, каждый день
недовольна собой. Если счастлива я,
если чем-то горда, —
тем, что нет мне покоя
нигде, никогда, что я тоже в долгу
у снегов, у дождей,
у хороших, собой
недовольных людей.
Покой мне нужен. Грудь болит,
Озлоблен ум, и ноет тело.
Все, от чего душа скорбит,
Вокруг меня весь день кипело.
Куда бежать от громких слов?
Мы все добры и непорочны!
Боготворить себя готов
Иной друг правды безупречный!
Убита совесть, умер стыд,
И ложь во тьме царит свободно;
Никто позора не казнит,
Никто не плачет всенародно!..
Меж нами мучеников нет,
На крик: «Спасите!» — нет ответа!..
Не выйдем мы на Божий свет:
Наш рабский дух боится света!
Быть может, в воздухе весь вред, —
Чему бы гибнуть — процветает,
Чему б цвести — роняет цвет
И жалкой смертью умирает…
Для себя мы не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы,
И к небесному своду мы двое
Не пошлем бесполезной мольбы…
Нет! пусть сам он над нами широко
Разливается яркой зарей,
Чтобы в грудь нам входили глубоко
Бытия полнота и покой…
Чтобы тополей старых качанье,
Обливаемых светом луны,
Да лепечущих листьев дрожанье
Навевали нам детские сны…
Чтобы ухо средь чуткой дремоты,
В хоре вечном зиждительных сил,
Примирения слышало ноты
И гармонию хода светил;
Чтобы вечного шума значенье
Разумея в таинственном сне,
Мы хоть раз испытали забвенье
О прошедшем и будущем дне.
Но доколе страданьем и страстью
Мы объяты безумно равно
И доколе не верим мы счастью,
Нам понятно проклятье одно.
И проклятия право святое
Сохраняя средь гордой борьбы,
Мы у неба не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы…
Человек умирает…
Видно, вышли года.
Как ему умирать не хочется!
Был всю жизнь он с людьми.
Никогда, никогда,
Никогда не любил
Одиночества.
Возле ласковых глаз,
У фабричных ворот.
И в хорошие годы.
И в годы невзгод.
Он всегда был при деле,
В самой гуще людской…
А теперь ему смерть говорит
— На покой… —
Он не хочет покоя,
Не хочет молчанья…
И молчит.
Потому что приходит
Отчаянье.
Что он в жизни успел —
Это людям видней.
Он всю жизнь свою прожил
Для них, для людей.
Он о смерти не думал.
Он ее не боялся.
Воевал и дружил.
Горевал и влюблялся.
На сто жизней
Хватило бы этого пыла.
Он о смерти не думал.
Просто некогда было.
Всегда любил я холм пустынный этот
И изгороди терен, оттеснивший
Пред взором край последних отдалений.
Я там сижу, гляжу — и беспредельность
Пространств за терном тесным, и безмолвий
Нечеловеческих покой сверхмирный
Впечатлеваю в дух,— и к сердцу близко
Приступит ужас… Слышу: ветр шуршащий
Отронул заросль — и сличаю в мыслях
Ту тишину глубокого покоя
И этот голос,— и воспомню вечность,
И мертвые века, и время наше,
Живущий век, и звук его… Так помысл
В неизмеримости плывет — и тонет,
И сладко мне крушенье в этом море.
Боюсь не смерти я. О нет!
Боюсь исчезнуть совершенно.
Хочу, чтоб труд мой вдохновенный
Когда-нибудь увидел свет;
Хочу — и снова затрудненье!
Зачем? что пользы будет мне?
Моё свершится разрушенье
В чужой, неведомой стране.Я не хочу бродить меж вами
По разрушении! — Творец.
На то ли я звучал струнами,
На то ли создан был певец?
На то ли вдохновенье, страсти
Меня к могиле привели?
И нет в душе довольно власти —
Люблю мучения земли.И этот образ, он за мною
В могилу силится бежать,
Туда, где обещал мне дать
Ты место к вечному покою.
Но чувствую: покоя нет,
И там и там его не будет;
Тех длинных, тех жестоких лет
Страдалец вечно не забудет!..
Елене Барятинской
Есть остров на море далеком,
Покоем забвенья обят.
Там виден во сне одиноком
Могил беломраморных ряд.
Там люди и звери безмолвны,
Не стонет там ветер ночной.
Катя полумертвые волны,
Молчит и не бьется прибой.
И звонкими песнями птицы
Не будят зеленых полей,
И, молча, теней вереницы
Уходят в безмерность аллей.
И тот, кто на остров прибудет
И ступит на берег немой,
Себя навсегда позабудет
И внидет в последний покой.
И станет, без дум и без горя,
Влеком неизбежным концом,
У берега сонного моря
Сидеть с неподвижным лицом.
Есть остров на море далеком,
Покоем забвенья обят.
Там виден во сне одиноком
Могил беломраморных ряд.
Опять они, мои мечты
О тишине уединенья,
Где в сердце столько теплоты
И столько грусти и стремленья.
О, хороши мои поля,
Лежат спокойны и безбрежны…
Там протекала жизнь моя,
Как вечер ясный, безмятежный…
Хорош мой тихий, светлый пруд!
В него глядится месяц бледный,
И соловьи кругом поют,
И робко шепчет куст прибрежный.
Хорош мой скромный, белый дом!
О! сколько сладостных мгновений,
Минут любви я прожил в нем,
Минут прекрасных вдохновений.
Опять туда манят мечты,
Все прочь от этой жизни шумной,
От этой пошлой суеты,
От этой праздности безумной,
Опять душа тоски полна
И просит прежнего покоя;
Привыкла там любить она,
Там гроб отца, там все родное.
Опять они, мои мечты
О тишине уединенья,
Где в сердце столько теплоты
И столько грусти и стремленья.
<Конец 1839>
А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине,
И — красно… Я хочу открыть рождение гласных.
А — траурный корсет под стаей мух ужасных,
Роящихся вокруг как в падали иль в тине,
Мир мрака; Е — покой тумана над пустыней,
Дрожание цветов, взлет ледников опасных.
И — пурпур, сгустком кровь, улыбка губ прекрасных
В их ярости иль в их безумье пред святыней.
У — дивные круги морей зеленоватых,
Луг, пестрый от зверья, покой морщин, измятых
Алхимией на лбах задумчивых людей.
О — звона медного глухое окончанье,
Кометой, ангелом пронзенное молчанье,
Омега, луч Ее сиреневых очей.
Полно взор ко мне метать,
Дарагая, боле;
Полно им меня прельщать,
Я и так в неволе.
Я взглянул лишь на тебя,
Не видал во мне себя
С самой той минуты.
Вы мне с перваго часа,
О прелестные глаза!
Стали всех миляе.Я влюбившися в тебя,
Свет мой, лишь страдаю,
Вольность вечно погубя,
Льщусь и унываю.
Я вздыхаю по тебе,
Ты ж не думаешь о мне,
Жар мой презирая,
Видя то кипит вся кровь,
О безплодная любовь!
Что тебя есть зляе? Я не властен уж в себе,
Ты владеешь мною,
Ты одна покой даешь,
Отнят он тобою.
Сжалься, свет мой, надо мной,
Возврати драгой покой,
Что взяла скорбь злая,
И во мзду моей любви,
Ахъ! почувствуй жар в крови
Ты ко мне драгая.
Сергею СоловьевуКак минул вешний пыл, так минул страстный зной.
Вотще покоя ждал: покой еще не найден.
Из дома загремел гульливою волной,
Волной размывчивой летящий к высям Гайден.
Презрительной судьбой обидно уязвлен,
Надменно затаишь. На тусклой, никлой, блеклой
Траве гуляет ветр; протяжным вздохом он
Ударит в бледных хат мрачнеющие стекла.
Какая тишина! Как просто всё вокруг!
Какие скудные, безогненные зори!
Как все, прейдешь и ты, мой друг, мой бедный друг.
К чему ж опять в душе кипит волнений море?
Пролейся, лейся, дождь! Мятись, суровый бор!
Древес прельстительных прельстительно вздыханье.
И дольше говорит и ночи скромный взор,
И ветра дальний глас, и тихое страданье.
Время сердцу быть в покое
От волненья своего
С той минуты, как другое
Уж не бьется для него;
Но пускай оно трепещет –
То безумной страсти след:
Так всё бурно море плещет,
Хоть над ним уж бури нет!..
Неужли ты не видала
В час разлуки роковой,
Как слеза моя блистала,
Чтоб упасть перед тобой?
Ты отвергнула с презреньем
Жертву лучшую мою,
Ты боялась сожаленьем
Воскресить любовь свою.
Но сердечного недуга
Не могла ты утаить;
Слишком знаем мы друг друга,
Чтоб друг друга позабыть.
Так расселись под громами,
Видел я, в единый миг
Пощаженные веками
Два утеса бреговых;
Но приметно сохранила
Знаки каждая скала,
Что природа съединила,
А судьба их развела.Стихи «Слишком знаем мы друг друга, Чтоб друг друга позабыть» с небольшим изменением повторяются в стихотворении «К *» («Я не унижусь пред тобою»), адресованном Н.Ф. Ивановой. По всей вероятности, и данное стихотворение относится к ней же.
Я живу в глубоком покое.
Рою днем могилы корням.
Но в туманный вечер — нас двое.
Я вдвоем с Другим по ночам.
Обычайный — у входа в сени
Где мерцают мои образа.
Лоб закрыт тенями растений.
Чуть тускнеют в тени глаза.
Из угла серебрятся латы,
Испуская жалобный скрип.
В дальних залах — говор крылатый
Тех, с кем жил я, и с кем погиб.
Одинок — в конце вереницы —
Я — последний мускул земли.
Не откроет уст Темнолицый,
Будто ждет, чтобы все прошли.
Раздавив похоронные звуки
Равномерно-жутких часов,
Он поднимет тяжкие руки,
Что висят, как петли веков.
Заскрипят ли тяжкие латы?
Или гроб их, как страх мой, пуст?
Иль Он вдунет звук хриповатый
В этот рог из смердящих уст?
Или я, как месяц двурогий,
Только жалкий сон серебрю,
Что приснился в долгой дороге
Всем бессильным встретить зарю? 15 июня 1904
Пурпурово-золотое
На лазурный неба свод
Солнце в царственном покое
Лучезарно восстает;
Ночь сняла свои туманы
С пробудившейся земли;
Блеском утренним поляны,
Лес и холмы расцвели.
Чу! как ярко и проворно,
Вон за этою рекой,
Повторяет отзыв горный
Звук волынки полевой!
Чу! скрыпят уж воротами,
Выезжая из села,
И дробится над водами
Плеск рыбачьего весла.
Ранний свет луча дневного
Озарил мой тайный путь;
Сладко воздуха лесного
Холод мне струится в грудь:
Молодая трепетала,
Новым пламенем полна,
Нежно, быстро замирала —
Утомилася она!
Скоро ль в царственном покое
За далекий синий лес
Пурпурово-золотое
Солнце скатится с небес?
Серебристыми лучами
Изукрасит их луна,
И в селе, и над водами
Снова тень и тишина!
Я плоть, Господь… Но я не только плоть.
Прошу покоя у Тебя, Господь.Прошу покоя… Нет, совсем не льгот.
Пусть даже нищета ко мне идет.Пускай стоит у двери под окном
И держит ордер, чтоб войти в мой дом.Я не сержусь, хоть сам себе не рад.
Здесь предо мной никто не виноват.Простые люди… Кто я впрямь для них?..
Лежачий камень… Мыслящий тростник… Всех милосердий я превысил срок,
Протянутой руки схватить не смог.Зачем им знать и помнить обо мне,
Что значил я, чем жил в своей стране.В своей стране, где подвиг мой и грех.
В своей стране, что в пропасть тащит всех.Они — просты. Досуг их добр и тих.
И где им знать, что в пропасть тащат — их.Пусть будет всё, чему нельзя не быть.
Лишь помоги мне дух мой укрепить.Покуда я живу в чужой стране.
Покуда жить на свете страшно мне.Пусть я не только плоть, но я и плоть…
Прошу покоя у Тебя, Господь.
Глаз к сиянью такому ещё не привык…
Зной густой, золотой и тягучий, как мёд…
А за домом, в саду,
пробегает арык,
как живой человек,
говорит и поёт.
Он струится, как будто в ущелье зажат,
меж забором и каменной пёстрой стеной.
Распахнется калитка…
Лучи задрожат…
Засмуглеет рука…
Брызнет звон жестяной.
С мягким бульканьем вглубь окунется кувшин,
И опять тишина.
Он один ни на миг
не стихает, сбегая с далеких вершин,
торопливый арык,
говорливый арык…
В нем вода холодна и молочно-бела,
и, как лента из шелка, упруга в горсти…
С первой встречи я сердце ему отдала.
Пели птицы в саду:
«Не спеши, погости».
Счастье ходит со мной по дороге любой…
А покой…
А покоя не будет нигде.
В час, когда занимался рассвет голубой,
я пришла попрощаться к ханларской воде.
Если в мгновенье тоски роковой
Сердце твое вдруг сильнее забьется,
Если в душе, усыпленной средой,
Чувство живое нежданно проснется
И, обо всем позабыв,
Бросишься ты на призыв
К бурям и грозам борьбы
Против всевластной судьбы, —
Милый мой друг, под тревожной грозой
Не вспоминай ты, встречая невзгоды,
Тихого счастья бесстрастные годы:
Мертвому — мертвый покой!.. Если — измученный тяжкой борьбой —
Ты, без трофеев, увенчанных славой,
С сердцем изнывшим, с разбитой душой,
С поля далекого битвы кровавой
Снова вернешься сюда,
К пристани мирной труда, —
С гнетом бессилья в груди,
С мукою ран впереди, —
Милый мой друг, не клонись головой
И не рыдай у бескрестной могилы,
Где схоронил ты кипучие силы:
Мертвому — мертвый покой!..
С каким глубоким уваженьем
Стою под этим склепом я:
Тут длинный ряд почивших предков
Хранит немецкая семья.
О! Если б только люди знали,
Какой счастливый в том залог,
Чтоб не разбрасывать им мертвых,
Чтоб их живой заметить мог, —
Чтоб приближаться к ним порою
И в их покое отдыхать,
Искать молитвы, иль молиться,
И знать, где нам самим лежать.
Вот хоть бы тут! Вполне здоровый.
Живой сознаньем бодрых сил,
Ведь я, совсем помимо воли,
Охвачен жизнию могил.
Я слышу ясно, как тихонько
В душе моей, сквозь их покой,
Родится в чувстве уваженья
Хороших чувств счастливый строй...
Пусть кровь из ран твоих течет
И жгучих слез поток струится:
В слезах для страждущей души
Бальзам живительный таится.
Когда не ранен ты врагом,
Так рань себя своей рукою,
И Бога ты благодари,
Что слезы катятся порою!
Шум дня затихнет, ночь придет —
Ты в ней ищи душе приюта.
В ней не нарушат твой покой
Ни речь глупца, ни хитрость плута.
Ты в ней убежище найдешь
От зла, коварства и обмана,
От шума Оперы Большой,
От скрипок, флейт и фортепьяно,
От виртуозов, от толпы
Клаке́ров яростных, от грома
Похвал, летящих за моря
Во славу гения Джьякомо.
О, гроб! ты рай для тех ушей,
Чей шума нежный слух боится.
Смерть хороша, но во сто раз
Еще бы лучше не родиться.
Пословица звучит витиевато:
Не восхищайся прошлогодним небом,
Не возвращайся — где был рай когда-то,
И брось дурить — иди туда, где не был.Там что творит одна природа с нами!
Туда добраться трудно и молве.
Там каждый встречный — что ему цунами! —
Со штормами в душе и в голове.Покой здесь, правда, ни за что не купишь,
Но ты вернёшься, говорят ребята,
Наперекор пословице поступишь:
Придёшь туда, где встретил их когда-то.Здесь что творит одна природа с нами!
Сюда добраться трудно и молве.
Здесь иногда рождаются цунами
И рушат всё в душе и в голове! На море штиль, но в мире нет покоя —
Локатор ищет цель за облаками.
Тревога, если что-нибудь такое,
Или сигнал: внимание — цунами! Я нынче поднимаю тост с друзьями!
Цунами — равнодушная волна.
Бывают беды пострашней цунами
И радости сильнее, чем она!
Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!
Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,
Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,
Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея…
Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!
Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою:
Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою!
Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая, —
Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая!
Хочешь забыть, разлюбить, а все любишь сильней и больнее…
Эх! кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!
Ты в страсти горестной находишь наслажденье;
Тебе приятно слезы лить,
Напрасным пламенем томить воображенье
И в сердце тихое уныние таить.
Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.
О если бы тебя, унылых чувств искатель,
Постигло страшное безумие любви;
Когда б весь яд ее кипел в твоей крови;
Когда бы в долгие часы бессонной ночи,
На ложе, медленно терзаемый тоской,
Ты звал обманчивый покой,
Вотще смыкая скорбны очи,
Покровы жаркие, рыдая, обнимал
И сохнул в бешенстве бесплодного желанья, —
Поверь, тогда б ты не питал
Неблагодарного мечтанья!
Нет, нет! в слезах упав к ногам
Своей любовницы надменной,
Дрожащий, бледный, исступленный,
Тогда б воскликнул ты к богам:
«Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,
Возьмите от меня сей образ роковой!
Довольно я любил; отдайте мне покой!»
Но мрачная любовь и образ незабвенный
Остались вечно бы с тобой.
«Спокойствие дороже славы!» —
Твердят ленивые умы.
Нет, нет! они не правы;
Покоем недовольны мы:
В объятиях его скучаем
И прежде смерти умираем.
Жизнь наша столь бедна,
Превратна, неверна;
Дней ясных в ней так мало,
Так всё мгновенно для сердец,
Что удовольствия и счастия начало
Есть удовольствия и счастия конец.
Чем бережно в тени скрываться,
Бояться шороха, бояться вслух дышать,
Единственно затем, чтоб жизнию скучать
И смерти праздно дожидаться, —
Не лучше ль что нибудь
Великое свершить? Гремящей славы путь
К бессмертию ведет. Душа живет делами
И наслаждается веками
В геройском подвиге своем.
Парить с орлом под небесами,
Сиять эфирными лучами,
Сгореть там солнечным огнем,
Оставить пепел нам — милее для героя,
Чем духом онеметь в ничтожестве покоя
И с червем прах лобзать, доколе исполин,
Рок, грозный смертных властелин,
Его не раздавил гигантскою стопою.
Всем должно быть землею!
Ты, слабый человек,
Как тень, мелькая, исчезаешь;
Но надпись о другом и в самый дальний век
Гласит: Прохожий, стой! Героя попираешь.*
*Перевод славного латинского надгробия:
Sta, viator! Heroem calcas.
Моих страданий колыбель,
Покоя моего гробница,
Прекрасный город — вновь отсель
Мне уходить, с тобой проститься!
Прощай, святая почва та,
Где ходят ножки дорогия;
Прощайте, чудныя места,
Где встретил я ее впервые.
Ах, лучше-б не встречать тебя,
Души прекрасная царица!
Мне не пришлось бы так томиться,
Печальцо жизнь свою губя.
Я не сказал тебе признанье,
Я не хотел твоей души
Смущать; хотел лишь жить в тиши
Там, где царит твое дыханье.
Но ты — меня ты гонишь прочь
Словами горькаго упрека…
В моем мозгу безумья ночь,
А сердце ранено глубо̀ко.
Усталым странником пойду
Своей дорогою печальной,
Пока костям покой найду
В какой-нибудь могиле дальной.
Исполнен душевной тревоги,
В треухе, с солдатским мешком,
По шпалам железной дороги
Шагает он ночью пешком.Уж поздно. На станцию Нара
Ушел предпоследний состав.
Луна из-за края амбара
Сияет, над кровлями встав.Свернув в направлении к мосту,
Он входит в весеннюю глушь,
Где сосны, склоняясь к погосту,
Стоят, словно скопища душ.Тут летчик у края аллеи
Покоится в ворохе лент,
И мертвый пропеллер, белея,
Венчает его монумент.И в темном чертоге вселенной,
Над сонною этой листвой
Встает тот нежданно мгновенный,
Пронзающий душу покой.Тот дивный покой, пред которым,
Волнуясь и вечно спеша,
Смолкает с опущенным взором
Живая людская душа.И в легком шуршании почек,
И в медленном шуме ветвей
Невидимый юноша-летчик
О чем-то беседует с ней.А тело бредет по дороге,
Шагая сквозь тысячи бед,
И горе его, и тревоги
Бегут, как собаки, вослед.
Красота создаётся из восторга и боли,
Из желания воли и тяжёлых цепей.
Всё, что хочешь, замкнёшь ты в очертания доли,
Красоту ли с грозою, или тишь серых дней.
Если хочешь покоя, не заглядывай в бездны,
Не ищи и не думай, правда ль жизнь или ложь.
Но мечты твои будут беспланетны, беззве́здны,
В бескометное небо ты навеки уйдёшь.
О, горячее сердце, что ж возьмёшь ты как долю,
Полнозвучность ли грома и сверкающий свет,
Или радость быть дома и уют и неволю?
Нет, твой дом изначальный — где рожденье комет.
Ты равно́ полюбило двух враждебных неравных,
И виденья покоя отодвинулись прочь.
Ты богов уравняло в двух мирах полноправных,
Приходите же, грозы, и колдуй мне, о, Ночь.
Наколдуй свои чары, но развейся с рассветом: —
Если будешь чрезмерной, я себе изменю.
Всё что к сердцу подходит, я встречаю ответом,
И мне сладко отдаться золотистому Дню.
О, дитя, под окошком твоим
Я тебе пропою серенаду…
Убаюкана пеньем моим,
Ты найдешь в сновиденьях отраду;
Пусть твой сон и покой
В час безмолвный ночной
Нежных звуков лелеют лобзанья!
Много горестей, много невзгод
В дольнем мире тебя ожидает;
Спи же сладко, пока нет забот,
И душа огорчений не знает,
Спи во мраке ночном
Безмятежным ты сном,
Спи, не зная земного страданья!
Пусть твой ангел-хранитель святой,
Милый друг, над тобою летает
И, лелея сон девственный твой,
Песню рая тебе напевает;
Этой песни святой
Отголосок живой
Да дарует тебе упованье!
Спи же, милая, спи, почивай
Под аккорды моей серенады!
Пусть приснится тебе светлый рай,
Преисполненный вечной отрады!
Пусть твой сон и покой
В час безмолвный ночной
Нежных звуков лелеют лобзанья!