Найдено стихов - 826.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
Служа поэзии святой,
Благоговейно чти искусство;
Ему отдайся всей душой,
Дари ему и ум, и чувство.
Будь верен долгу своему
И, гордый званием поэта,
Преследуй песнью ложь и тьму
Во имя истины и света.
На лад возвышенный настрой
Свою божественную лиру,
О небесах немолчно пой
Их забывающему миру.
Во зле лежит он искони,
Но люди жаждут обновленья —
К добру и правде их мани
Могучей силой песнопенья.
Пой о любви толпе людской,
Пой величаво, вдохновенно,
Священнодействуя смиренно
Перед поэзией святой.
«Страдай и верь, — сказало провиденье,
Когда на жизнь поэта воззвало, —
В твоей душе зажжется вдохновенье,
И дума рано омрачит чело,
И грустно ты пройдешь в земной юдоли,
Толпа все дни несносно отравит,
Но мысли светлой, благородной воли
В тебе никто ничем не укротит,
И ты с презреньем взглянешь на страданья,
Толпе грозящим словом прогремишь,
Погибнешь тверд и полон упованья
И песнь свою потомству завестишь».
* * *
Нам нравятся поэты,
Похожие на нас,
Священные предметы,
Дабы украсить час, —
Волшебный час величья,
Когда, себя сильней,
Мы ценим без различья
Сверканья всех огней, —
Цветы с любым узором,
Расцветы всех начал,
Лишь только б нашим взорам
Их пламень отвечал, —
Лишь только б с нашей бурей
Сливался он в одно,
От неба или фурий, —
Не все ли нам равно!
Честь ли вам, поэты-братья,
В напускном своём задоре
Извергать из уст проклятья
На певцов тоски и горя? Чем мы вам не угодили,
Поперёк дороги стали?
Иль неискренни мы были
В песнях горя и печали? Иль братались мы позорно
С ложью тёмною людскою?
Нет! Всю жизнь вели упорно
Мы борьбу с царящей тьмою. Наше сердце полно было
К человечеству любовью,
Но от мук оно изныло,
Изошло от боли кровью. Честны были в нас стремленья,
Чисты были мы душою, —
Так за что ж кидать каменья
В нас, измученных борьбою?!
Со колчаном вьется мальчик,
С позлащенным легким луком
ДержавинТы губы сжал и горько брови сдвинул,
А мне смешна печаль твоих красивых глаз.
Счастлив поэт, которого не минул
Банальный миг, воспетый столько раз!
Ты кличешь смерть — а мне смешно и нежно:
Как мил изменницей покинутый поэт!
Предчувствую написанный прилежно,
Мятежных слов исполненный сонет.
Пройдут года. Как сон, тебе приснится
Минувших горестей невозвратимый хмель.
Придет пора вздохнуть и умилиться:
Над чем рыдала детская свирель!
Люби стрелу блистательного лука.
Жестокой шалости, поэт, не прекословь!
Нам все дается первая разлука,
Как первый лавр, как первая любовь.Весна 1908
Гиреево
Самая хмельная боль — Безнадежность,
Самая строгая повесть — Любовь.
В сердце Поэта за горькую нежность
С каждым стихом проливалась кровь.Жребий поэтов — бичи и распятья.
Каждый венчался терновым венцом.
Тот, кто слагал вам стихи про об ятья,
Их разомкнул и упал — мертвецом! Будьте покойны! — всё тихо свершится.
Не уходите! — не будет стрельбы.
Должен, быть может, слегка уклониться
Слишком уверенный шаг Судьбы.В сердце Поэта за горькую нежность
Темным вином изливается кровь…
Самая хмельная боль — Безнадежность,
Самая строгая повесть — Любовь!
Пусть гордый ум вещает миру,
Что все незримое — лишь сон,
Пусть знанья молится кумиру
И лишь науки чтит закон.Но ты, поэт, верь в жизнь иную:
Тебе небес открыта дверь;
Верь в силу творчества живую,
Во все несбыточное верь! Лишь тем, что свято, безупречно,
Что полно чистой красоты,
Лишь тем, что светит правдой вечной,
Певец, пленяться должен ты.Любовь — твое да будет знанье:
Проникнись ей, и песнь твоя
В себя включит и все страданье,
И все блаженство бытия.
Долго на сердце хранит он глубокие чувства и мысли:
Мнится, с нами, людьми, их он не хочет делить!
Изредка, так ли, по воле ль небесной, вдруг запоет он, —
Боги! в песнях его счастье, и жизнь, и любовь,
Все, как в вине вековом, початом для гостя родного,
Чувства ласкают равно: цвет, благовонье и вкус.
Перчатку эту
Я подстерег:
Она поэту
Немой залог
Душистой ночи,
Где при свечах
Гляделись очи
В моих очах;
Где вихрь кружений
Качал цветы;
Где легче тени
Носилась ты;
Где я, как школьник
За мотыльком,
Иль как невольник,
Нуждой влеком,
Следил твой сладкой,
Душистый круг —
И вот украдкой,
Мой нежный друг,
Перчатку эту
Я подстерег:
Она поэту
Немой залог.
Я — поэт: я хочу в бирюзовые очи лилии белой.
Ее сердце запело: Ее сердце крылато: Но
Стебель есть у нее. Перерублю, и
Белый лебедь раскрыл бирюзовые очи. Очи лилии
Лебедь раскрыл. Его сердце запело. Его сердце
Крылато! Лебедь рвется в Эфир к облакам —
К белым лилиям неба, к лебедям небес!
Небесная бирюза — очи облак. Небо запело!.. Небо
Крылато!.. Небо хочет в меня: я — поэт!
Красный, желтый, голубой,
Троичность цветов,
Краски выдумки живой,
Явность трех основ.
Кислород, и углерод
Странные слова,
Но и их поэт возьмет,
В них душа жива.
Кислород, и углерод,
Водород — слова,
Но и в них есть желтый мед,
Вешняя трава.
Да, в напев поэт возьмет
Голубые сны,
Золотистый летний мед,
Алый блеск весны.
Красный, желтый, голубой —
Троичность основ
Оставаясь сам собой,
Мир наш — ими нов.
Придет к моим стихам неведомый поэт
И жадно перечтет забытые страницы,
Ему в лицо блеснет души угасшей свет,
Пред ним мечты мои составят вереницы.
Но смерти для души за гранью гроба — нет!
Я буду снова жив, я снова гость темницы, —
И смутно долетит ко мне чужой привет,
И жадно вздрогну я — откроются зеницы!
И вспомню я сквозь сон, что был поэтом я,
И помутится вся, до дна, душа моя,
Как море зыблется, когда проходят тучи.
Былое бытие переживу я в миг,
Всю жизнь былых страстей и жизнь стихов моих,
И стану им в лицо — воскресший и могучий.
Поэт посвятил свою песню тебе,—
Богач тебе золота дать обещал…
Поэт называл тебя „жизнью своей“,—
Богач же „красавицей“ только назвал…
„Дай руку твою!“ так шепнул он тебе,
„И это богатство—все будет твоим!“
Поэт только плакал, в тоске, пред тобой,
Несчастной любовью своею томим…
И, жизни роскошной, безпечной дитя,
Ты к песне любви равнодушна была,—
Но тусклый металла прельстил тебя блеск,
И сердце ты в жертву ему принесла!..
Анакреон под доломаном,
Ты саблю с лирой сочетал,
Двойным в двух ратях партизаном
Ты стих и крест завоевал.
Носи любви и Марсу дани,
Со славой крепок твой союз,
Ты и любимец бога брани,
И сча́стливый любовник муз.
Блестит почетная примета
На пламенной груди твоей:
Георгий на груди поэта
Красуется еще светлей.
Воинским соблазнясь примером,
Когда б Парнас давал кресты,
Златого Феба кавалером
Давно, конечно, был бы ты.
Случается порой: пастух простой
Меж Альпами и небом средь тумана,
Увидев тень свою над высотой,
Похожую на образ великана,
Не возгордясь и чужд самообмана,
Еще сильней сжимает посох свой,
Межь тем, как высь главою снеговой,
Сапфировой короной осияна—
Вздымается пред ним. Ты, к высоте
Стремящийся поэт, познай смиренно:
Не ты велик—мир Божий, постепенно
Во всей его могучей красоте
Открывшийся тебе для постиженья,
И ты—его же славы отраженье.
Поэта заветную грезу
Она воплощала собою;
Любуясь ея красотою,
Смущенно я подал ей розу.
И, розу мою принимая,
Она улыбнулась несмело,
И тут же, смутясь, покраснела,
Глаза предо мной опуская…
И выразить я не умею,
Но мне утаить невозможно,
Какою казалась ничтожной
Мне роза моя перед нею!
И дар мой смиренный,—могу я
Дать клятву торжественно в этом,—
Не стоил того поцелуя,
Что был на него мне ответом!..
Прочь с презренною толпою!
Цыц, схоластики, молчать!
Вам ли черствою душою
Жар поэзии понять?
Дико, бешено стремленье,
Чем поэт одушевлен;
Так в безумном упоенье
Бог поэтов, Аполлон,
С Марсиаса содрал кожу!
Берегись его детей:
Эпиграммой хлопнут в рожу,
Рифмой бешеной своей,
В поэтические плети
Приударят дураков,
И позор ваш, мрака дети,
Отдадут на свист веков!
Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
Быть поэтом — значит петь раздольно,
Чтобы было для тебя известней.
Соловей поет — ему не больно,
У него одна и та же песня.
Канарейка с голоса чужого —
Жалкая, смешная побрякушка.
Миру нужно песенное слово
Петь по-свойски, даже как лягушка.
Магомет перехитрил в Коране,
Запрещая крепкие напитки.
Потому поэт не перестанет
Пить вино, когда идет на пытки.
И когда поэт идет к любимой,
А любимая с другим лежит на ложе,
Влагою живительной хранимый,
Он ей в сердце не запустит ножик.
Но, горя ревнивою отвагой,
Будет вслух насвистывать до дома:
«Ну и что ж! помру себе бродягой.
На земле и это нам знакомо».
Х.К.Андерсон
Последняя песнь поэта
Перевод А. Майкова
Оригинал здесь—http://www.sky-art.com/andеrsеn/poеtry/44_1_ru.htm
Час пришел—так бери же, неси меня, Смерть,
В беспредельные области духа!
Без расспросов—куда? я прошел путь земной,
Изволением свыше ведомый…
Что я людям давал,—я давал не свое,
А что было мне подано свыше,
И не знал, не считал, не ценил, что даю.
Пел, как Божья в поднебесье птичка…
До свиданья ж, друзья! Мир цветущий, прощай!
С благодарной душой вас покину—
Славя Бога за все, что мне дал—что мне даст—
В бесконечном пути к совершенству!..
Уноси ж меня, Смерть, над пучиной времен,
Ближе—ближе все—к Вечному Свету!
Сердце трепещет отрадно и больно,
Подняты очи, и руки воздеты.
Здесь на коленях я снова невольно,
Как и бывало, пред вами, поэты.
В ваших чертогах мой дух окрылился,
Правду провидит он с высей творенья;
Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопеньи.
Только у вас мимолетные грезы
Старыми в душу глядятся друзьями,
Только у вас благовонные розы
Вечно восторга блистают слезами.
С торжищ житейских, бесцветных и душных,
Видеть так радостно тонкие краски,
В радугах ваших, прозрачно-воздушных,
Неба родного мне чудятся ласки.
Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берез.
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость.
Злак овсяный, зарею пролитый,
Соберет его черная горсть.
Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!
Весна несла свои дары,
Душа просилась на свободу,
Под зеленевшие шатры,
Разбив оковы, мчались воды.
Тогда свободный от сует,
Вдали от бездны зла земного,
Больной, изнеженный поэт
Услышал ласковое слово.
И долго в муках естества
Поэт хранил воспоминанье
О райских звуках божества,
Его призвавшего к молчанью.
И гордо песни льются вновь,
Полны неведомых созвучий,
И новый бог его — Любовь —
Ему дарует стих могучий.
Но тайна вечно почиет
На звуках песни и сонета
И сила новая живет
В твореньях юного поэта.13 января 1899
Любовники, безумцы и поэты
Из одного воображенья слиты!..
Тот зрит бесов, каких и в аде нет
(Безумец то есть); сей, равно безумный,
Любовник страстный, видит, очарован,
Елены красоту в цыганке смуглой.
Поэта око в светлом исступленье,
Круговращаясь, блещет и скользит
На Землю с Неба, на Небо с Земли —
И, лишь создаст воображенье виды
Существ неведомых, поэта жезл
Их претворяет в лица и дает
Теням воздушным местность и названье!.. Песня
Заревел голодный лев,
И на месяц волк завыл;
День с трудом преодолев,
Бедный пахарь опочил.
Угли гаснут на костре,
Дико филин прокричал
И больному на одре
Скорый саван провещал.
Все кладбища, сей порой,
Из зияющих гробов,
В сумрак месяца сырой
Высылают мертвецов!..
О, горе, горе тем, кто с отроческих лет,
Забыв волненья дерзкой прозы,
На небо устремит свой взор и, как поэт,
Начнет петь соловьев восторженно и розы.
Их дар не признаю́т не эти и не те,
И гибнут русские поэты —
Под пулею, в нужде, в изгнаньи, клевете,
И песни не допев, и не свершив заветы…
Нелепая эта идея —
На возраст коситься в стихах.
Писать: угасаю… седею…
И ох, дорогая, и ах!
Напротив: седин не касаясь,
Тверди, не жалея труда:
«Я молод, — тверди. — Я красавец.
Я юн… и еще хоть куда!»
Пускай в это верится слабо,
Ты все-таки цели достиг:
Не выйдет любовь… то хотя бы
Получится радостный стих…
Хотя бы одному стихотворенью
Жизнь вечную сумевший дать поэт
Хранит в груди божественный секрет:
Обвеевать росистою сиренью.
Что из того, что склонны к засоренью
Своих томов мы вздором юных лет!
Сумей найти строфу, где сора нет,
Где стих зовет ползучих к воспаренью!
Восторга слезы — как весенний дождь!
Освобожденная певица рощ
Молилась за поэта не напрасно:
Молитве птичьей вняли небеса, —
Любим поэт, кто строки набросал,
Звучащие воистину прекрасно!
Поэту, как птице, Господь пропитанье дает:
Не сею, не жну — существую второй уже год.
И добрые люди за добрые песни-стихи
Прощают ошибки и, если найдутся, грехи.
Кому теперь нужно искусство? не знаю кому…
Но мне — оно воздух, и вот я пою потому.
А некто лучистый, — не русский, эстонец, чужой, —
Не ангел ли Божий? — следит неустанно за мной.
Он верит в искусство, и полон ко мне он любви:
«Поэт, будь собою: пой песни свои и живи!»
Как нищая птица, поэт подаянию рад…
Восторженной трелью я славлю тебя, светлый брат!
Когда поэт, гонимый миром гений,
Парить на крыльях вдохновений
В безбрежности великой устает —
Он замедляет свой полет,
Меж горнею страной и сумраком могилы
Подняться к небесам он не имеет силы
И, временно спускаяся с высот,
Он ищет отдыха в земной доступной страсти:
Подобно гордому полярному орлу,
Когда в метель ненастную и мглу
В изнеможеньи тот спускается на снасти,
На груду старую канатов у руля
Затертого меж льдами корабля.
Ты, взором гения поэта,
В порыве творческой мечты,
Искавший жадно красоты
И жаждавший душою света, —
Простись с земною суетой.
Ничтожно все: и жизнь и слава.
— Любовь?.. Но в чаше золотой
Таится горькая отрава.
Подобно древним божествам,
Плененный гордою свободой,
Покинь и ты свой тесный храм,
Чтоб слиться с матерью природой.
Оплакан будешь ты, поэт,
И признаваем или нет
Своим пустым и жалким веком —
Завиден жребий твой! Не знать,
Не чувствовать, не сознавать,
Стыда родиться человеком!
1894 г.
Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
здраво.
У поэтов
с убийцами,
в сущности,
равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись
в наслоенье мотивов!..
Мы не помним
царей.
Помним:
были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные,
нервные,
святые «блюстители долга».
Ну подумаешь,
невидаль:
однажды вспылили —
и только!
За могильной оградою
все обвиненья
напрасны…
Пахнут
их
биографии
лишь
типографскою
краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными.
Так что цельтесь
в поэтов —
и вы попадете
в историю!
В вас о поэзии смешное представленье, —
Поэзия — не сон, не летопись, не бред!
Поэтом в жизни стать — совсем не наслажденье,
Как тяжело им быть — оценит лишь поэт!
Но только истинный, имеющий призванье...
Не триумфатор он, не жрец и не пророк, —
Фома неверящий, припавший к осязанью
И к поклоненью язвам рук и ног.
Как блекло ткал лиловый колокольчик
Линялую от луни звукоткань!
Над ним лунел вуалевый эольчик
И, камешки кидая в воду: «кань»,
Чуть шепотал устами, как коральчик:
Он был оно: ни девочка, ни мальчик.
На озере дрожал электробот.
Все слушали поэта — экстазера
И в луносне тонули от забот.
Но призраками Серого Мизэра
Шарахнулся пугающий набат, —
И в отблесках пылающего замка
Умолк поэт, как жалкий акробат:
— Царица Жизнь воспитана, как хамка!
Когда Рафаэль вдохновенный
Пречистой девы лик священный
Живою кистью окончил,
Своим искусством восхищенный
Он пред картиною упал!
Но скоро сей порыв чудесный
Слабел в груди его младой,
И утомленный и немой,
Он забывал огонь небесный.Таков поэт: чуть мысль блеснет,
Как он пером своим прольет
Всю душу; звуком громкой лиры
Чарует свет, и в тишине
Поет, забывшись в райском сне,
Вас, вас! души его кумиры!
И вдруг хладеет жар ланит,
Его сердечные волненья
Все тише, и призрак бежит!
Но долго, долго ум хранит
Первоначальны впечатленья.
(Один из вечеров у поэта)
Мигая, лампа освещала,
Как ландыш, чистые листы.
Лицо поэта озаряла
Улыбка ласковой мечты.
Я, углубляясь в воплощенья
Его измученной души,
Слыхал, как сердце в упоенье
Мне пело: "Стихни… не дыши…"
С миражем в вдохновенном взгляде
Я аромат элегий пил.
Дышало маем от тетради,
Сиренью пахло от чернил!
Как много разных ощущений
Я в этот вечер восприял:
Страданий, бодрости, стремлений,
Поверив снова в идеал.
И в пору зимнюю пахнуло
На нас вдруг раннею весной.
Поэт молчал, жена вздохнула,
Тоскливо пробил час ночной.
Поэта заветную грезу
Она воплощала собою;
Любуясь ее красотою,
Смущенно я подал ей розу.
И, розу мою принимая,
Она улыбнулась несмело,
И тут же, смутясь, покраснела,
Глаза предо мной опуская…
И выразить я не умею,
Но мне утаить невозможно,
Какою казалась ничтожной
Мне роза моя перед нею!
И дар мой смиренный, — могу я
Дать клятву торжественно в этом, —
Не стоил того поцелуя,
Что был на него мне ответом!..