С грозных ли площадей Ленинграда
Иль с блаженных летейских полей
Ты прислал мне такую прохладу,
Тополями украсил ограды
И азийских светил мириады
Расстелил над печалью моей?
Ока крылатый откос:
Вброд или вдоль стен?
Знаю и пью робость
В чашечках ко — лен.Нет голубям зерен,
Нет площадям трав,
Ибо была — морем
Площадь, кремнем став.Береговой качки
…. злей
В башни не верь: мачты
Гиблых кораб — лей…
На площадях полночной мглою +
Когда ужасен бури хлад,
Стремятся бедняки толпою
Свой озарить замерзший взгляд… Кольцом молчащим цепенея
Суровый жест = бесплодный сад,
Сочтёте жизнь, жизнь Ахинея
И дни мученьями грозят.
По узким площадям ловил я тень девицы,
Но камни и тоска, казалось, — заодно.
Я ночью ворожил перед окном светлицы, —
Не отворилось мне дрожащее окно.
Я птицей пролетел, бросая страсти крики,
И страстно верил я белеющим словам.
Я был перед тобой двуликий и безликий,
Я тень твою искал по узким площадям.13 июля 1902
Императорский виссон
И моторов колесницы, —
В черном омуте столицы
Столпник-ангел вознесен.
В темной арке, как пловцы,
Исчезают пешеходы,
И на площади, как воды,
Глухо плещутся торцы.
Мы с детства запомнили эти слова,
Но нету прекрасней и проще
Для города имени — город Москва,
Для площади — Красная площадь.
На свете немало других площадей,
Героев на свете немало,
Но сколько здесь было отважных людей,
Пожалуй, нигде не бывало.
Да, я лежу в земле, губами шевеля,
Но то, что я скажу, заучит каждый школьник:
На Красной площади всего круглей земля,
И скат ее твердеет добровольный,
На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно-раздольный,
Откидываясь вниз — до рисовых полей,
Камин горит на площади огромной
И греет девушка свой побледневший лик.
Она бредет еврейкою бездомной,
И рядом с нею шествует старик.
Луна, как червь, мой подоконник точит.
Сырой табун взрывая пыль летит
Кровавый вихрь в ее глазах клокочет.
И кипарисный крест в ее груди лежит.
На площадь выбежав, свободен
Стал колоннады полукруг,
И распластался храм Господень,
Как легкий крестовик-паук.
А зодчий не был итальянец,
Но русский в Риме; ну, так что-ж?
Ты каждый раз, как иностранец,
Сквозь рощу портика идешь!
И храма маленькое тело
Одушевленнее стократ
Тебя я помню. Ты рыдала
На Гревской площади, под виселицей.
И ночь, и смерть, и ты рыдала.
Тебя я помню. Ты рыдала...
Но я забыл, по ком рыдала.
Не под моей ли черной виселицей.
Тебя я помню. Ты рыдала
На Гревской площади под виселицей.
Когда на площадях и в тишине келейной
Мы сходим медленно с ума,
Холодного и чистого рейнвейна
Предложит нам жестокая зима.
В серебряном ведре нам предлагает стужа
Валгаллы белое вино,
И светлый образ северного мужа
Напоминает нам оно.
Как площади эти обширны,
Как гулки и круты мосты!
Тяжелый, беззвездный и мирный
Над нами покров темноты.
И мы, словно смертные люди,
По свежему снегу идем.
Не чудо ль, что нынче пробудем
Мы час предразлучный вдвоем?
Если ты красоте поклоняешься,
Снег и зиму люби. Красоту
Называют недаром холодною, —
Погляди на коней на мосту,
Полюбуйся Дворцовою площадью
При сиянии солнца зимой:
На колонне из белого мрамора
Черный ангел с простертой рукой.
Не картина ли? Погляди на коней на мосту… — статуи работы П.К. Клодта на Аничковом мосту в Петербурге.
На колонне из белого мрамора… — покрытая инеем Александровская колонна, на Дворцовой площади.Год написания: без даты
Комсомольская площадь — вокзалов созвездье.
Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.Сколько раз выходил на асфальт раскаленный,
Как на место свиданья впервые влюбленный.Хорошо машинистам, их дело простое:
В Ленинграде — сегодня, а завтра — в Ростове.Я же с дальней дорогой знаком по-другому:
Как уеду, так тянет к далекому дому.А едва подойду к дорогому порогу —
Ничего не поделаешь — тянет в дорогу.Счастья я не искал: все мне некогда было,
И оно меня, кажется, не находило.Но была мне тревожной и радостной вестью
Комсомольская площадь — вокзалов созвездье.Расставанья и встречи — две главные части,
Из которых когда-нибудь сложится счастье.
Опять на площади Дворцовой
Блестит колонна серебром.
На гулкой мостовой торцовой
Морозный иней лег ковром.Несутся сани за санями,
От лошадей клубится пар.
Под торопливыми шагами
Звенит намерзший тротуар.Беспечный смех… Живые лица…
Костров веселые огни, —
Прекрасна Невская столица
В такие солнечные дни.Идешь и полной грудью дышишь,
В радио
белой Европы
лезьте,
топот и ропот:
это
грозит Москва
мстить
за товарища
вам.
Слушайте
…За тяжкий труд моих страданий
Вознагражден и я, поэт,
Не шубой славы стародавней
С царевых плеч… Не чином. Нет!
Но тем, что все мои печали,
Мужавшие день ото дня,
Народной болью прозвучали!
И тем — что слушает меня
Слепые блуждают
ночью.
Ночью намного проще
перейти через площадь.
Слепые живут
наощупь,
трогая мир руками,
не зная света и тени
и ощущая камни:
Я в воде не тону
И в огне не сгораю.
Три аршина в длину
И аршин в ширину —
Мера площади рая.Но не всем суждена
Столь просторная площадь:
Для последнего сна
Нам могил глубина
Замерялась на ощупь.И, теснясь в темноте,
Как теснились живыми,
Все те же площади, все те же мостовые,
Все тот же первый снег. Довольно. Мы — живые.
Я знаю дрожь стиха, и слово для меня
Заменой времени выращивает годы.
Так вырывается, под пальцами звеня,
Бессмысленный тростник из омута природы.
И неестественный плывет кругами звук
Над мертвым озером, над млеющим болотом,
Кричали женщины ура
И в воздух чепчики бросали…
Руку на сердце положа:
Я не знатная госпожа!
Я — мятежница лбом и чревом.
Каждый встречный, вся площадь, — все! —
Подтвердят, что в дурном родстве
Красные зори,
красный восход,
красные речи
у Красных ворот,
и красный,
на площади Красной,
народ.У нас пирогами
изба красна,
у нас над лугами
горит весна.И красный кумач
Наконец мы узнали,
куда прошел Царь наш.
На старую площадь трех башен.
Там он будет учить.
Там он даст повеления.
Скажет однажды. Дважды
наш Царь никогда не сказал.
На площадь мы поспешим.
Мы пройдем переулком.
Толпы спешащих минуем.
Везде на белом свете,
Везде мечтают дети
О той стране, где мрака нет,
Где солнце ярко светит, —
О нашей милой Родине,
Где с песнями проходим мы,
Не зная горя и невзгод, —
Страны советской дети. Припев:
Мечтая, дети
Знают и верят:
Он в черной маске, в легкой красной тоге.
И тога щелком плещущим взлетела.
Он возглашает: «Будете как боги».
Пришел. Стоит. Но площадь опустела.
А нежный ветер, ветер тиховейный,
К его ногам роняет лист каштана.
Свеваясь пылью в зеркало бассейна
Кипит, клокочет кружево фонтана.
Вознес лампаду он над мостовою,
Как золотой, как тяжковесный камень.
«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!»
И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струя!
Морду в кровь разбила кофейня,
зверьим криком багрима:
«Отравим кровью игры Рейна!
Громами ядер на мрамор Рима!»
Из поэтовой мастерской,
не теряясь в толпе московской,
шел по улице по Тверской
с толстой палкою Маяковский.Говорлива и широка,
ровно плещет волна народа
за бортом его пиджака,
словно за бортом парохода.Высока его высота,
глаз рассерженный смотрит косо,
и зажата в скульптуре рта
грубо смятая папироса.Всей столице издалека
У купца — товаром трещат лобазы,
Лишь скидывай засов, покричи пять минут:
— Алмазы! Лучшие, свежие алмазы!
И покупатели ордой потекут.Девушка дождется лунного часа.
Выйдет на площадь, где прохожий част,
И груди, как розовые чаши мяса,
Ценителю длительной дрожи продаст.Священник покажется толстый, хороший,
На груди с большим крестом,
И у прихожан обменяет на гроши
Свое интервью с Христом.Ну, а поэту? Кто купит муки,
Султан гвардейца на ветру,
Покрыта инеем кокарда.
Стрелки, оледенев, замрут
Перед конем кавалергарда.
Декабрь на площади. С ветвей
Соседних кленов опадали
Комочки пуха. Воробей
И во?рон битвы не дождались.
Того не выждал и народ,
В кабак забившийся от стужи,
Из глухих притонов Барселоны
На асфальт парижских площадей
Принесли Вы эти песни-звоны
Изумрудной родины своей.
И из скромной девочки-певуньи,
Тихой и простой, как василек,
Расцвели в таинственный и лунный,
Никому не ведомый цветок.
Балаганы, балаганы
На вечерней площади.
Свет горит, бьют барабаны,
Дверь открыта, — проходи.
Панорамы, граммофоны,
Новый синематограф,
Будды зуб и дрозд ученый,
Дева с рогом и удав.
За зеленой занавеской
Отделенье для мужчин.
Перед лицом лесов и косогоров,
Там, где повсюду камень и вода, —
Самой природы своевольный норов
Препятствует усилиям труда.
Но в день, когда построятся палатки
И, сгоряча наткнувшись на ружье,
Косматый зверь несется без оглядки
В дремучее убежище свое;
Когда в трущобах кедры вековые,
Под топором треща наперебой,
От гулких площадей все шире и все выше
Протягивалась ночь, охватывала крыши.
Конторы и склады закрыты на засов.
В автобусах простор. Все дома. Шесть часов.
Еще в театрах пыль и дремлющие стулья.
Всем ехать некуда. Квартиры — словно ульи.
Усталый тротуар разлегся отдыхать
И ждет семи часов. С семи пойдут опять.
Син, сын сини,
Сей сонные сени и силы
На села и сад.
Чураясь дня, чаруй
Чарой голубого вина меня,
Землежителя, точно волна
Падающего одной ногой
Вслед другой. Мои шаги,
шаги смертного – ряд волн.
Я купаю смертные волосы
Когда зарыдала страна под немилостью Божьей
И варвары в город вошли молчаливой толпою,
На площади людной царица поставила ложе,
Суровых врагов ожидала царица нагою.
Трубили герольды. По ветру стремились знамена,
Как листья осенние, прелые, бурые листья.
Роскошные груды восточных шелков и виссона
С краев украшали литые из золота кисти.