Когда я думаю, что предки у коня,
В бесчисленных веках, чьи густы вереницы,
Являли странный лик с размерами лисицы,
Во мне дрожит восторг, пронзающий меня.
На огненном пиру творящего Огня,
Я червь, я хитрый змей, я быстрокрылость птицы,
Ум человека я, чья мысль быстрей зарницы,
Сознание миров живет во мне, звеня.
Природа отошла от своего Апреля,
Но наслоеньями записаны слова.
Меняется размер, но песня в нем жива.
И Божья новая еще нас ждет Неделя.
Не так уж далеки пред ликом Божества
Акульи плавники и пальцы Рафаэля.
Поставил вина изумрудного кубки.
Накрыл я приборы Мои стол разукрашен.
Табачный угар из гигантовой трубки
на небе застыл в виде облачных башен.
Я чую поблизости поступь гиганта.
К себе всех зову я с весельем и злостью.
На пир пригласил горбуна-музыканта.
Он бьет в барабан пожелтевшею костью.
На мшистой лужайке танцуют скелеты
в могильных покровах неистовый танец.
Деревья листвой золотою одеты.
Меж листьев блистает закатный багрянец.
Пахучей гвоздикой мой стол разукрашен.
Закат догорел среди облачных башен.
Сгущается мрак… Не сидеть нам во мгле ведь?
Поставил на стол я светильников девять.
Пришел, нацепив ярко-огненный бант,
мастито присев на какой-то обрубок,
от бремени лет полысевший гигант
и тянет вина изумрудного кубок.
Д. П. и С.С. Боткиным в день двадцатипятилетия их свадьбы 16 января 1884 года
Сегодня пир отрадный мы венчаем,
Мы брачные подъемлем чаши вновь.
Сегодня дружбе мы венец сплетаем
И празднуем счастливую любовь.Красавицы, не преклоняйте вежды;
К чему скрывать румяный пыл сердец,
Когда в груди у всех одни надежды,
Когда в душе у всех один венец? Ни красоты, ни почестей, ни злата
В дыму мечты ты раем не зови;
Наш рай не там, меж Тигра и Евфрата,
А рай вот тут, у дружбы и любви.Как сень его лелеет человека!
Как божеским дыханьем он объят!
В своей листве хранит он четверть века
Плоды любви и дружбы аромат.И, умилясь сердцами, мы встречаем
Сей вертоград, подъемля чаши вновь;
Сегодня дружбе мы венец сплетаем
И празднуем счастливую любовь.
Пусть полудикие скифы, с глазами, налитыми кровью,
Бьются, безумные, кубками пьяного пира, —
Други! оставимте им, дикарям кровожадным, обычай
Сладкие Вакховы вина румянить пирующих кровью…
Бранные копья средь кубков и факелов пира!..
Где мы, скажите?.. Какое безумство: веселье — и битва!
Полноте спорить! умолкните, други! вражду утопите
В чашах, у коих, чем более пьете, все глубже и глубже
Кажется звонкое дно. Возлежите и пейте смиренно,
На руку мудрые головы важно и тяжко уставив.
Рассеивает грусть пиров веселыйРассеивает грусть пиров веселый шум.
Вчера, за чашей круговою,
Средь братьев полковых, в ней утопив мой ум,
Хотел воскреснуть я душою. Туман полуночный на холмы возлегал;
Шатры над озером дремали,
Лишь мы не знали сна — и пенистый бокал
С весельем буйным осушали. Но что же? Вне себя я тщетно жить хотел:
Вино и Вакха мы хвалили,
Но я безрадостно с друзьями радость пел —
Восторги их мне чужды были. Того не приобресть, что сердцем не дано.
Рок злобный к нам ревниво злобен:
Одну печаль свою, уныние одно
Унылый чувствовать способен! шум
За полночь пир, сиял чертог,
Согласно вторились напевы;
В пылу желаний и тревог
Кружились в легких плясках девы;
Их прелесть жадный взор следил,
Вино шипело над фиялом,
А мрак густел за светлым залом,
А ветер выл!
И пир затих. последний пир!
И слава стихнула вельможи.
В дому день со днем глубже мир;
Ложится пыль на пышны ложи,
В глуши тускнеют зеркала,
В шкафах забыты знаки чести;
На барских крыльцах нет уж лести,
И мимо крадется хвала.
И всё в дому пустынно было,
Лишь сторож изредка бродил,
Стучал в металл и пел уныло,
А ветер выл!
Уж нет садов и нет чертога,
И за господ и за рабов
Молили в ближней церкви бога,
Читали надписи гробов,
Дела усопших разбирали.
Но мертвых мир живой забыл:
К ним сыч да нетопырь слетали,
А ветер выл!
Влюбленный принц Диего задремал,
И выронил чеканенный бокал,
И голову склонил меж блюд на стол,
И расстегнул малиновый камзол.И видит он прозрачную струю,
А на струе стеклянную ладью,
В которой плыть уже давно, давно
Ему с его невестой суждено.Вскрываются пространства без конца,
И, как два взора, блещут два кольца.
Но в дымке уж заметны острова,
Где раздадутся тайные слова,
И где венками белоснежных роз
Их обвенчает Иисус Христос.А между тем властитель на него
Вперил свой взгляд, где злое торжество.
Прикладывают наглые шуты
Ему на грудь кровавые цветы,
И томная невеста, чуть дрожа,
Целует похотливого пажа.
Ликуйте, друзья, ставьте чаши вверх дном,
Пейте!
На пиру этой жизни, как здесь на моем,
Не робейте.
Как чаши, не бойтесь все ставить вверх дном.
Что стоит уж вверх дном, то не может мешать
Плу́там!
Я советую детям своим повторять
(Даже с прутом):
Что стоит уж вверх дном, то не может мешать.
Я люблю очень дно доставать на пирах
В чаше!
И даже в других больше нежных местах
У Параши.
На дне лишь есть жемчуг в морских глубинах!
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь
И в них твоих измен горящую струю.
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью.Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.
Надежному куску объявлена вражда.
Тревожный ветр ночей — тех здравиц виночерпьем,
Которым, может быть, не сбыться никогда.Наследственность и смерть — застольцы наших трапез.
И тихой зарей, — верхи дерев горят —
В сухарнице, как мышь, копается анапест,
И Золушка, спеша, меняет свой наряд.Полы подметены, на скатерти — ни крошки,
Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,
И Золушка бежит — во дни удач на дрожках,
А сдан последний грош, — и на своих двоих.
Лукулл, Октавий, Поллион,
Апиций, Клавдий — гастрономы!
Ваш гурманический закон:
Устроить пир, вспенить ритон
И уедаться до истомы.
Прославленный архимагир,
Одетый чуть не в латиклаву,
Причудами еды весь мир
Дивил, и рокотанье лир
Отметило его по праву.
Не раз в шелках имплувиат,
Закутав головы кукулем,
К Лукуллу толпы шли мэнад
Пить выгрозденный виноград,
Соперничающий с июлем.
Из терм Агриппы сам Нерон,
Искавший упоенья в литре,
Шел к гастрономам спить свой сон,
И не Нероном ли пронзен
Прощающий его Димитрий?
И не на этих ли пирах
Тот, кто рожден с душой орлиной, —
Пизон, Петроний, — пал во прах,
Сраженный той, чье имя — страх:
Статилиею — Мессалиной?
Ноет сердце мое от забот и кручин…
Уж и где ж вы, друзья? Отзовись хоть один!
Не на пир вас прошу: до пиров ли пришло!
Дорогое душе отжилось, отцвело,
Только горе живет, только горе растет, —
Уж когда ж тебя, горе, погибель возьмет?..
Безответны друзья… Только ветер шумит,
В поле ветер шумит, гром над лесом гремит,
Вспыхнет туча огнем, виден путь мой впотьмах,
Путь лежит — извился черным змеем в полях…
Подожди — как зимой соловей запоет,
Вот тогда-то на горе погибель придет…
Мы с дрожью страсти и печали,
Едва над морем рассвело,
Ей чресла розами венчали
И гиацинтами чело.
На теле розовом и белом
Как кровь горели капли роз,
Одни мы были в мире целом,
И храмом стал нагой утес.
Жрецы ночей и наслаждений,
Мы перед вечной Красотой
Склонили радостно колени,
Воспев невольно гимн святой.
Но там внизу, когда тумана
Раздвинулся густой покров,
Открылись вышедшие рано
На ловлю лодки рыбаков.
И, отзвук песни их убогой
На высоте заслышав вдруг,
Она, объятая тревогой,
Разорвала наш тесный круг.
И солнце, беспощадным ликом,
Взглянув, огнем зажгло волну,
И, шаг ступив, с победным криком
Она низверглась в глубину.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим
И пылкой вольности дары
Заботой светскою не губим.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим.Наш Август смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело!
Мы пьем, пируем и поем
Беспечно, радостно и смело.
Наш Август смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело! Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны,
Наш ум — не раб чужих умов,
И чувства наши благородны.
Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны.Приди сюда хоть русской царь,
Мы от покалов не привстанем.
Хоть громом бог в наш стол ударь,
Мы пировать не перестанем.
Приди сюда хоть русской Царь,
Мы от покалов не привстанем.Друзья! покалы к небесам
Обет правителю природы:
«Печаль и радость — пополам,
Сердца — на жертвенник свободы!»
Друзья! покалы к небесам
Обет правителю природы.Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Им наши мысли и слова!
Им и занятье и безделье!
Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Война здесь прошла, прокричала
Стальными глотками пушек,
В руке дома изломала,
Как вязку хрустнувших сушек.
Вот там, за сырым перелеском,
Гости Войны сидели,
Она забавляла их блеском
Пускаемых к небу шрапнелей.
Смерть-сестру пригласила; «Участвуй, —
Ей сказала, — как старшая, в пире!»
Подавались роскошные яства,
Каких и не видели в мире.
Были вина и хмельны и сладки,
Их похваливал Бой-собутыльник.
Обильные пира остатки
Скрывает теперь чернобыльник.
День и ночь продолжался праздник,
Вкруг, от браги багряной, всё смокло…
Только кто я; из гостей, безобразник,
Перебил в дальних окнах стекла?
Кто, шутник неуместно грубый,
Подпалил под конец чертоги?
И теперь торчат только трубы
Обгорелые, — вдоль дороги.
Было очень темно. Фонари у домов не горели.
Высоко надо мной все гудел и гудел самолет.
Обо всем позабыв, одинокий, блуждал я без цели:
Ожидающий женщину, знал, что она не придет.
В сердце нежность я нес. Так вино в драгоценном сосуде
Осторожнейший раб на пирах подавал госпоже.
Пусть вино — до краев, но на пир госпожа не прибудет,
Госпожа не спешит: ее нет и не будет уже!
И в сосуде кипит не вино, а горчайшая влага,
И скупую слезу затуманенный взор не таит…
И на небо гляжу. Я брожу, как бездомный бродяга.
Млечный Путь надо мной. «Млечный Путь, как седины твои!»
1На небе закат меланхолический полусмерк.
Вселенной
Горизонт раздвинулся —
Головокружительно… Пылью засверкал фейерверк
Планетный. Дух кинулся
В вожделенный
Метафизический мир — неизведанный верх.2Ходули логические, мучившие — я снял. —
Трясины
Заблуждений, мудрости
Силлогистической — пройдены; дух радостно внял
Как таяли трудности…
О долины
Обворожительный — неба простор, вас ли объял? 3Вступаю, приплясывая, в приветливые поля,
Печалью
Упоен таинственной…
О, Уединение, нежная богиня, моля,
К тебе, я единственной
Чуть причалю,
Ты принимаешь милостиво в сумрак меня…4В озерах Забвения — прохладном хрустале
Купаюсь,
Забывая прежнее.
И высокомерие взрослого меркнет в стекле
Озер. Неизбежнее
Возрождаюсь
Благоговейно молящимся мальчиком Земле.5Окутанный сумраком дымчатой темноты,
Беззвездной,
Улыбаюсь думая:
«Я в небытии… я в прекраснейших полях пустоты.
О, Жизнь угрюмая,
Безвозмездно
Ты прожита!..» И ложусь на душистые цветы.6Целую цветы — благоуханнейшие уста,
Росою
Ради Бога, трубку дай,
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих;
Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих;
Чтобы стены от ура
И тряслись и трепетали!..
Лучше б в поле закричали…
Но другие горло драли —
И до нас придет пора!
Бурцов, брат! что за раздолье!
Пунш жестокий!.. хор гремит!
Бурцов! пью твое здоровье:
«Будь, гусар, век пьян и сыт!
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй, как фланкируешь;
В мирных днях не унывай
И в боях качай-валяй!
Жизнь летит — не осрамися,
Не проспи ее полет.
Пей, люби да веселися!
Вот мой дружеский совет».
Бледнеют тени. Из-за ставен
Рассвет бесстыдно кажет лик.
Над нами новый день бесправен,
Еще царит последний миг.
Гремит случайная телега
По тяжким камням мостовой.
Твое лицо белее снега,
Но строг и ясен облик твой.
Как стадо пьяное кентавров,
Спят гости безобразным сном.
Венки из роз, венки из лавров
Залиты — смятые — вином.
На шкуры барсов и медведей
Упали сонные рабы…
Пора помыслить о победе
Над темным гением Судьбы!
Ты подняла фиал фалерна
И бросила… Условный знак!
Моя душа осталась верной:
Зовешь меня — иду во мрак.
У нас под складками одежды,
Я знаю, ровен сердца стук…
Как нет ни страха, ни надежды —
Не будет ужаса и мук.
Два лезвия блеснут над ложем,
Как сонный вздох, провеет стон, —
И, падая, мы не встревожим
Кентавров пьяных тусклый сон.
Когда светел-радошен
Во Москве благоверной царь,
Алексей царь Михайлович:
Народил бог ему сына,
Царевича Петра Алексеевича,
Первова императора по земле [св]еторусския.
Как плотники-мастеры
Во всю ноченьку не спали:
Колыбель-люльку делали
Оне младому царевичу,
А и нянюшки-мамушки,
Сенныя красныя деушки
Во всю ноченьку не спали:
Шинкарочку вышивали
По белому рытому бархоту
Оне красныем золотом;
Тюрьмы с покаяннами
Оне все распущалися;
А и погребы царские
Оне все растворялися.
У царя благовернова
Еще пир и стол на радосте;
А князи сбиралися,
Бояра сезжалися
А дворяна сходилися,
А все народ божей
На пиру пьют-едят,
Прохложаются.
Во веселье, в радосте
Не видали, как дни прошли
Для младова царевича
Петра Алексеевича,
Первова императора
Благополучны дни
Нашими временами;
Веселы мы одни,
Хоть нет и женщин с нами:
Честности здесь уставы,
Злобе, вражде конец,
Ищем единой славы
От чистоты сердец.Гордость, источник бед,
Распрей к нам не приводит,
Споров меж нами нет,
Брань нам и в ум не входит;
Дружба, твои успехи
Увеселяют нас;
Вот наши все утехи,
Благословен сей час.Мы о делах чужих
Дерзко не рассуждаем
И во словах своих
Света не повреждаем;
Все тако человеки
Должны себя явить,
Мы золотые веки
Тщимся возобновить.Ты нас, любовь, прости,
Нимфы твои прекрасны
Стрелы свои внести
В наши пиры не властны;
Ты утех не умножишь
В братстве у нас, любовь,
Только лишь востревожишь
Ревностью дружню кровь.Только не верь тому,
Что мы твои злодеи:
Сродны ли те уму,
Чистым сердцам затеи?
Мы, приобщая мира
Сладости дар себе,
Только пойдем из пира
Подданны все тебе.
Любовь земли и прелесть года,
Весна благоухает нам!..
Творенью пир дает природа,
Свиданья пир дает сынам!.. Дух жизни, силы и свободы
Возносит, обвевает нас!..
И радость в душу пролилась,
Как отзыв торжества природы,
Как Бога животворный глас!.. Где вы, Гармонии сыны?..
Сюда!.. и смелыми перстами
Коснитесь дремлющей струны,
Нагретой яркими лучами
Любви, восторга и весны!.. Как в полном, пламенном расцвете,
При первом утра юном свете,
Блистают розы и горят;
Как зефир в радостном полете
Их разливает аромат: Так, разливайся, жизни сладость,
Певцы!.. за вами по следам!..
Так порхай наша, други, младость
По светлым счастия цветам!..*Вам, вам сей бедный дар признательной любви,
Цветок простой, не благовонный;
Но вы, наставники мои,
Вы примете его с улыбкой благосклонной.
Так слабое дитя, любви своей в залог,
Приносит матери на лоно
В лугу им сорванный цветок!..
Пир — горой… В пылу разгула
Льются волнами слова;
У честных гостей от гула
Закружилась голова.Речи буйные сменяя.
По столам — полным-полна —
Ходит чаша круговая
Чудодейного вина.Кто хоть выпьет, хоть пригубит —
Словно горя не видал;
Как зазноба, всех голубит
Хмель под сводом ярких зал… На пиру всем честь и место —
Только, песня, нет тебе,
Вдохновенных дум невеста
И сестра мне по судьбе! Только мы одни с тобою
Обойденные стоим:
Ты кручинишься со мною,
Я — горю огнем твоим… Но недаром пьяной чашей
Обнесли нас на пиру —
С простодушной музой нашей
Не пришлись мы ко двору! Здесь поют певцы другие —
Пира шумного льстецы,
От разгула не впервые
Захмелевшие певцы… Где царит одна услада,
Не знававшая тоски, —
Там с тобою нас не надо,
Мы для всех там — чужаки! Место наше — за порогом
Этих праздничных хором;
По проселочным дорогам
Мы, сестра, с тобой пойдем… Мы послушаем, поищем,
Что и как поют в глуши;
С каждым путником и нищим
Погуторим от души… Перехожею каликой,
Скоморохом-гусляром
Мы по всей Руси великой
С песней-странницей — вдвоем.По деревням и по селам
Расстилается наш путь.
Нам, и грустным и веселым,
Будет рад хоть кто-нибудь… Гой вы гусли! Гей вы мысли!
Гой ты струн гусельных строй!
Что вам тучи, что нависли
Над победной головой?! Гряньте песню дружным ладом,
Как певали в старину, —
Русским словом, русским складом
Подпевать я вам начну… Здравствуй, удаль! Здравствуй, воля —
Воля вольная!.. Авось
На просторе наше поле
Клином в поле не сошлось!..
Когда Сигурд отведал крови
Убитого Фафнира,
Весь Мир ему открылся вновь,
Узнал он утро Мира
Он увидал рожденье грома,
Проник в язык он птиц,
И все, что было так знакомо,
Оделось в блеск зарниц.
Певец, что был лицом прекрасен,
И был в словах разумен,
Узнал, как смысл явлений ясен,
Как хор их многошумен.
Он был избранником для пира,
Прочь то, что нас гневит,
Он звал соперником Фафнира,
Соперник был убит.
Сигурд, Сигурд, ты был властитель,
Возлюбленный Судьбою,
Да будет славен победитель,
Ты взял добычу с бою.
Сигурд, Сигурд, ты звался Чудом,
Ты смело в Мире шел,
Ты видел Землю изумрудом,
И пел тебе орел.
«Возьми», он пел напевом властным,
«Запястья золотые,
В них день горит, с отливом красным,
В них звезды молодые.
Налей свой кубок, в блеске пира,
Забудь, что было встарь,
Тебе открыто утро Мира,
И ты в том Мире — Царь».
В голодный год, чтобы утешить мир,
Затеял Лев богатый пир.
Разосланы гонцы и скороходы,
Зовут гостей:
Зверей
И малой, и большой породы.
На зов со всех сторон стекаются ко Льву.
Как отказать такому зву?
Пир дело доброе и не в голодны годы.
Вот приплелись туда ж Сурок, Лиса и Крот,
Да только часом опоздали
И за столом гостей застали.
У кумушки-Лисы хлопот
На ту беду случился полон рот;
Сурок прохолился, промылся,
А Крот с дороги сбился.
Однако ж натощак никто домой нейдет,
И, место подле Льва увидевши пустое,
Все на него хотят продраться трое.
«Послушайте, друзья!» сказал им Барс:
«То место широко, да только не про вас,
Тут придет Слон и вас сойти заставит,
Иль хуже: вас он передавит.
И так,
Когда не хочется домой вам натощак,
Так оставайтесь у порогу:
Вы сыты будете — и это слава богу.—
Места не ваши впереди:
Их берегут зверям лишь крупного покроя;
А кто из мелочи не хочет кушать стоя,
Тот дома у себя сиди».
1.
Хор татар
Идут века…
Бежит река…
Земля тяжка, черна, пусты поля…
Шумят пиры…
Трещат костры…
Гудит вдали, кружит в пыли, дрожит земля…
И жар костров
В разгар пиров —
И дальний зов — на бой — на бой — рази врагов!
В лязге сабель, в ржанье коней, в блеске брони
За сраженным, за смятенным — в погоню, в погоню, в погоню!
Мечи стрелу в ночную мглу!..
Добей врага, гони, лети, скачи!..
Рази, руби, коли, стегай, хлещи!..
2.
Ария невесты
(Невеста ждет жениха)
Я живу в отдаленном скиту
В дни, когда опадают листы.
Выхожу — и стою на мосту
И смотрю на речные цветы.
И смотрю за туманы и гарь,
Как из той из туманной дали?
Чередой потянулись, как встарь,
Гуси, лебеди, да журавли…
Дайте вольные крылья свои,
Гуси, лебеди, да журавли…
Ах, когда на призывы мои
Он вернется из дальней дали?
Боже, в черные ночи и дни
Ты храни жениха моего,
Упаси ты от вражьей стрелы,
Сохрани ты от сабли его…
Над Невою резво вьются
Флаги пестрые судов;
Звучно с лодок раздаются
Песни дружные гребцов;
В царском доме пир веселый;
Речь гостей хмельна, шумна;
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.
Что пирует царь великий
В Питербурге-городке?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
Озарен ли честью новой
Русский штык иль русский флаг?
Побежден ли швед суровый?
Мира ль просит грозный враг?
Иль в отъятый край у шведа
Прибыл Брантов утлый бот,
И пошел навстречу деда
Всей семьей наш юный флот,
И воинственные внуки
Стали в строй пред стариком,
И раздался в честь Науки
Песен хор и пушек гром?
Годовщину ли Полтавы
Торжествует государь,
День, как жизнь своей державы
Спас от Карла русский царь?
Родила ль Екатерина?
Именинница ль она,
Чудотворца-исполина
Чернобровая жена?
Нет! Он с подданным мирится;
Виноватому вину
Отпуская, веселится;
Кружку пенит с ним одну;
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.
Оттого-то шум и клики
В Питербурге-городке,
И пальба и гром музыки
И эскадра на реке;
Оттого-то в час веселый
Чаша царская полна,
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.
1
Темно в хате, душно в хате;
Пляшут ложки на столе.
Скачет ведьма на ухвате,
Едет черт на помеле.Светло в хате, чисто в хате;
Вышла баба из трубы,
Набрала воды в ушате,
Загадала на бобы.«Приходите, черти, змеи!
Пир дадим, сестра-душа!»
И сняла колдунья с шеи
Двухаршинного ужа…2
Ветер свищет, ветер вьется,
Воет бор, ревет ручей;
Вдаль по воздуху несется
Стая леших и чертей.Поле стонет, поле плачет,
Завывает, словно волк;
По земле ползет и скачет
Змей гремучих целый полк.Вползли змеи в двери хаты,
Черти с шумом из трубы,
Безобразны и рогаты,
Повалились, как грибы.3
Обниманья, сплетни, говор,
Всякий хочет угодить;
Черный уж, колдуньин повар,
Стал меж тем уху варить.И покуда мыл он плошки,
Все, без скрипки, без смычка,
Под напев голодной кошки,
Принялись за трепачка…
. . . . . . . . . .4
Славно пляшет на три сорта
Сатанинская семья!
И колдунья, сватья черта,
От восторга не своя.Что за праздник! песни, хохот,
Крик, блеянье, волчий вой,
Львиный рев и конский топот,
Зев и говор громовой.Любо это ей до смерти!
Вдруг запели петухи,
И пропали гости-черти,
Не дождавшися ухи.
Пусть травы сменятся над капищем волненья
И восковой в гробу забудется рука,
Мне кажется, меж вас одно недоуменье
Все будет жить мое, одна моя Тоска… Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,
Ревниво, бережно и страстно был я мил…
О, сила любящих и в муке так спокойна,
У женской нежности завидно много сил.Да и при чем бы здесь недоуменья были —
Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир…
Моя ж безлюбая — дрожит, как лошадь в мыле!
Ей — пир отравленный, мошеннический пир! В венке из тронутых, из вянущих азалий
Собралась петь она… Не смолк и первый стих,
Как маленьких детей у ней перевязали,
Сломали руки им и ослепили их.Она бесполая, у ней для всех улыбки,
Она притворщица, у ней порочный вкус —
Качает целый день она пустые зыбки,
И образок в углу — Сладчайший Иисус… Я выдумал ее — и все ж она виденье,
Я не люблю ее — и мне она близка;
Недоумелая, мое недоуменье,
Всегда веселая, она моя Тоска.
IУ Борецкой, у посадницы,
Гости сходятся на пир.
Вот бояре новгородские
Сели за дубовый стол,
Стол, накрытый браной скатертью.
Носят брашна; зашипя,
Поседело пиво черное;
Следом золотистый мед
Вон из кубков шумно просится.
Разгулялся пир, как пир:
Очи светлые заискрились.
По краям ли звонких чаш
Ходит пена искрометная? —
На устах душа кипит
И теснится в слово красное.
Кто моложе — слова ждет,
А заводят речь — старейшие
Про снятый Софии дом:
«Кто на бога, кто на Новгород?»—
Речь бежала вдоль стола.—
«Пусть идет на вольный Новгород
Вся могучая Москва:
Наших сил она отведает!
Вече воями шумит
И горит заморским золотом.
Крепки наши рамена,
А глава у нас — посадница,
Новгородская жена.
Много лет вдове Борецкого!
Слава Марфе! Много лет
С нами жить тебе, да здравствовать!»
Марфа, кланяясь гостям,
Целый пир обходит взором.
Все встают и отдают
Ей поклон с радушной важностью.
За столом сидел чернец.
Он, привстав, рукою медленной,
Цепенеющим перстом
На пирующих указывал,
Избирал их и бледнел.
Перстьми грозный остановится, —
Побледнеет светлый гость.
Все уста горят вопросами,
Очи в инока впились:
Но в ответ чернец задумался
И склонил свое чело.IIПо народной Новгородской площади
Шел белец с монахом,
А на башне, заливаясь, колокол
Созывал на Вече.«Отчего, — спросил белец у инока,
На пиру Борецкой
На бояр рукою ты указывал
И бледнел от страха? Что, Зосима, видел ты за трапезой
У отца святого?»
Запылали очи, прорицанием
Излетело слово.III«Скоро их замолкнут ликованья,
Сменит пир иные пированья,
Пированья в их гробах.
Трупы видел я безглавые,
Топора следы кровавые
Мне виднелись на челах… Колокол на Вече призывающий!
Я услышу гул твой умирающий.
Не воскреснет он в веках.
Поднялась Москва Престольная,
И тебя, столица вольная,
Заметет развалин прах».
Бледнеют тени. Из-за ставен
Разсвет безстыдно кажет лик.
Над нами новый день безправен,
Еще царит последний миг.
Гремит случайная телега
По тяжким камням мостовой.
Твое лицо белее снега,
Но строг и ясен облик твой.
Как стадо пьяное кентавров,
Спят гости безобразным сном.
Венки из роз, венки из лавров
Залиты, — смятые, — вином.
На шкуры барсов и медведей
Упали сонные рабы…
Пора помыслить о победе
Над темным гением Судьбы!
Ты подняла фиал фалерна
И бросила… Условный знак!
Моя душа осталась верной:
Зовешь меня — иду во мрак.
У нас под складками одежды,
Я знаю, ровен сердцу стук…
Как нет ни страха, ни надежды —
Не будет ужаса и мук.
Два лезвия блеснут над ложем,
Как сонный вздох провеет стон, —
И, падая, мы не встревожим
Кентавров пьяных тусклый сон.
У славных египтян, когда на пире шумном
От пляски бешеной колеблились столбы
И звучный гром литавр внезапно вторил бубнам,
Когда разумные делили ложь с безумным, —
Вносили мумию на пиршество рабы.
И только гости труп во гробе различали —
Внезапно умолкал и смех, и резвый шум,
Отпрянув от гетер философы бежали,
Не пели юноши, и девы не плясали,
И всех смущала грусть невысказанных дум.
Так часто и со мной. На пире вдохновенья,
Когда вокруг меня сады и терема,
Когда, как облака в тумане отдаленья,
Плывут и тают вновь, и вновь растут виденья
Неуловимыя, как истина сама;
Когда я точно бог брожу в лазурном храме,
Когда мне и цветы, и блеск со всех сторон,
И пение, и звон, — тогда в веселом гаме,
В роскошно блещущей и пестрой панораме
Смущает душу мне один печальный сон.
Мне чудится обряд прощальный погребенья;
На катафалке гроб, блистающий парчой,
И синий дым кадил, и сумрачное пенье
И спящий в гробе труп без речи и движенья,
Хранящий на челе след думы роковой.
Тогда мой гордый стих слабеет и смолкает,
Пред вечностью стыдясь я преклоняюсь вновь,
Пред тою вечностью, которая рождает
И недовольная безумно разрушает
И небеса, и мир, и злобу и любовь.
Когда Сигурд отведал крови
Убитаго Фафнира,
Весь Мир ему открылся внове,
Узнал он утро Мира.
Он увидал рожденье грома,
Проник в язык он птиц,
И все, что было так знакомо,
Оделось в блеск зарниц.
Певец, что был лицом прекрасен,
И был в словах разумен,
Узнал, как смысл явлений ясен,
Как хор их многошумен.
Он был избранником для пира,—
Прочь то, что нас гневит,
Он звал соперником Фафнира,
Соперник был убит.
Сигурд, Сигурд, ты был властитель,
Возлюбленный Судьбою,
Да будет славен победитель,
Ты взял добычу с бою.
Сигурд, Сигурд, ты звался Чудом,
Ты смело в Мире шел,
Ты видел Землю изумрудом,
И пел тебе орел.
„Возьми“, он пел напевом властным,
„Запястья золотыя,
„В них день горит, с отливом красным,
„В них звезды молодыя.
„Налей свой кубок, в блеске пира,
„Забудь, что̀ было встарь,
„Тебе открыто утро Мира,
„И ты в том Мире—Царь“.
Где стоит дворец охотничий,
Властелин преданья недр,
Досыпает жизнь столетнюю
Чуждый всем деревьям кедр.
Близ охотничьего базиса,
Над рекою и ключом,
Полный снежного оазиса,
Он задумался… О чем?
Грезит вслух отчизной дальнею,
Одинокий сибиряк,
Как поверхностью зеркальною
Умирающий моряк.
В дни седые крепостничества
Распростилась с ним Сибирь,
И в саду Его Величества
Он разросся вдоль и вширь.
Помнит кедр работы плотников
Над отделкою хором,
Помнит он пиры охотников,
Веселившихся кругом.
Ах, не раз кончались бурными
Столкновеньями пиры!
Ах, не раз цветам над урнами
Наливалась кровь в дары!
Старый кедр видал здесь многое,
Что бы мог он рассказать,
Как и мельница убогая —
Дел минувшего печать.
Как и сам — вельможа в древности,
А теперь для всех холоп —
Дом, где, жертвой пьяной ревности,
Человек спускался в гроб…
Эти души неотпетые —
Привидений легион —
Бродят в парке, горько сетуя,
Проклиная павильон,
Где пиры чинились бранные,
Непутевые пиры,
Где бокалы многогранные
Шли до утренней поры,
Где любовницы-бездельницы
Разжигали в людях зло…
И теперь в саду у мельницы
Их несметное число.
Взволновали звуки скрежета
Их зубов столетний кедр.
Вопрошает старец: «Где ж это?
Из каких подземных недр?»
Но природа безответная
Мрачно хмурится вокруг.
Лишь река, одна приветная,
Отражает призрак вдруг.
Озарит луны луч палевый
Ей поверхность, и — глядишь —
Призрак просится вуалевый
В речки ласковую тишь.
Сколько боли и отчаянья
В заблудившихся очах!
Ждет он утреннего таянья
При проснувшихся лучах.
И дряхлеет, пригорюнившись,
Чуждый всем деревьям кедр,
Где стоит дворец охотничий,
Властелин преданья недр.
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!
Не твою ли это хату
Ветер пошатнул,
С крыши ветхую солому
Разметал, раздул?
И не твой ли под горою
Сгнил дотла овин,
В запустелом огороде
Появился тын?
Не твоей ли прокатили
Полосой пустой
Мужики дорогу в город
Летнею порой?
Не твоя ль жена в лохмотьях
Ходит босиком?
Не твои ли это детки
Просят под окном?
Не тебя ль в пиру обносят
Чаркою с вином
И не ты ль сидишь последним
Гостем за столом?
Не твои ли это слезы
На пиру текут?
Не твои ли это песни
Грустью сердце жгут?
Не твоя ль это могила
Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта
Дождевой водой.
По краям ее крапива
Жгучая растет,
А зимой над нею вьюга
Плачет и поет.
И звучит в тех песнях горе,
Горе да тоска…
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Внучек, верь науке деда:
Верь — над женщиной победа
Нам трудней, чей над врагом.
Здесь все случай, все удача!
Сердце женское — задача,
Не решенная умом!
Ты слыхал ли имя Фрины?
Покорялися Афины
Взгляду гордой красоты, —
Но на нас ома взирала,
Как богиня, с пьедестала
Недоступной высоты!.
На пирах ее быть званным —
Это честь была избранным, —
Принимала, как сатрап!
Всем серебряные блюды
И хрустальные сосуды,
И за каждым — черный раб!
Раз был пир... то пир был граций!
Острых слов, импровизаций
И речей лился каскад...
Мне везло: приветным взглядом
Позвала уж сесть с ней рядом —
Вдруг вошел Алкивиад.
Прямо с оргии он, что ли!
Но, крича, как варвар в поле,
Сшиб в дверях двух скифов с ног,
Оттолкнул меня обидно
И к красавице бесстыдно
На плечо лицом прилег!
Были тут послы, софисты,
И архонты, и артисты...
Он беседой овладел,
Хохотал над мудрецами
И безумными глазами
На прекрасную глядел.
Что тут делать?.. Полны злости,
Расходиться стали гости...
Смотрим — спит он! Та — молчит
И не будит... Что ж? Добился!
Ей повеса полюбился,
Да и нас потом стыдит!