Ты как башня древнем парке
Под иглой дневной луны
Ты как нитка солнца Парки
Все слова низведены
Обольщая упоеньем
Мир открытостью влечёт
Глубины соединенья
Видишь нечет видишь чет.
И.Р. Максимовой, первому слушателю
моего «Концерта для оркестра»Ни замков, и ни парков,
и ни зеркальных зал,
где черно-белый Барток
валторной созывалс Таганки на Солянку
пройтиться под сигнал:
«Пора бы уж на свалку,
на свалку, на свал…»
Помню, безшумно летал козодой по старому парку;
Слушаю—вопли совы, филина дьявольский смех.
Прежним элегиям ночь благосклонная стройность внушала;
Нынче… иль ей надоел медленный стих эпиграмм?
Парк исполнен лени,
уронили тени
белые сирени
в бреду.На скамье из дёрна
жду тебя покорно.
Пруд дробит узорно
звезду… Долго ждать не ново,
ты не сдержишь слова…
Всё же завтра снова
приду.
(У дремлющей Парки в руках,
Где пряжи осталось так мало…)
Нет, разум еще не зачах,
Но сердце… но сердце устало.Беспомощно хочет любить,
Бессмысленно хочет забыться
(… И длится тончайшая нить,
Которой не надо бы длиться).
Помню, бесшумно летал козодой по старому парку;
Слушаю — вопли совы, филина дьявольский смех.
Прежним элегиям ночь благосклонная стройность внушала;
Нынче… иль ей надоел медленный стих эпиграмм?
В голом парке коченеют клёны.
Дребезжат трамваи на кругу.
Вот уже и номер телефона
Твоего я вспомнить не могу… До чего же неуютно, пусто.
Всё покрыто серой пеленой.
И становится немножко грустно,
Что ничто не вечно под луной…
Всеволоду Светланову
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю»…
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
Ещё повсюду в спящем парке
Печально веет зимним сном,
Но ослепительны и ярки
Снега, лежащие ковром.
Их греет солнце… Скоро, скоро,
Под лаской девственных лучей,
Стремглав помчится с косогора
Весною созданный ручей.
И, торжествуя счастьем новым,
Любовью новой веселя,
Травой и запахом сосновым
Вздохнёт усталая земля.
Пойдем, Маруся, в парк; оденься в белый цвет
(Он так тебе идет! ты в белом так красива!)
Безмолвно посидим на пляже у залива, —
Пойдем, Маруся, в парк; оденься в синий цвет.
И буду я с тобой — твой рыцарь, твой поэт,
И буду петь тебя восторженно-ревниво:
Пойдем, Маруся, в парк! Оденься в алый цвет:
Он так тебе к лицу! ты в алом так красива!
О каждом новом свежем пне,
О ветви, сломанной бесцельно,
Тоскую я душой смертельно,
И так трагично-больно мне.
Редеет парк, редеет глушь.
Редеют еловые кущи…
Он был когда-то леса гуще,
И в зеркалах осенних луж
Он отражался исполином…
Но вот пришли на двух ногах
Животные — и по долинам
Топор разнес свой гулкий взмах.
Я слышу, как внимая гуду
Убийственного топора,
Парк шепчет: «Вскоре я не буду…
Но я ведь жил — была пора…»
Вере Ивановой-Шварсалон
Туманом легким парк наполнился,
И вспыхнул на воротах газ.
Мне только взгляд один запомнился
Незнающих, спокойных глаз.
Твоя печаль, для всех неявная,
Мне сразу сделалась близка,
И поняла ты, что отравная
И душная во мне тоска.
Я этот день люблю и праздную,
Приду, как только позовешь.
Меня, и грешную и праздную,
Лишь ты одна не упрекнешь.
В тени задремавшего парка
«Люблю» мне шепнула она.
Луна серебрилась так ярко,
Так зыбко дрожала волна.
Но миг этот не был желанным,
Мечты мои реяли прочь,
И все мне казалось обманным,
Банальным, как лунная ночь.
Сливая уста в поцелуе,
Я помнил далекие сны,
Другие сверкавшие струи,
Иное мерцанье луны.
В парке — на небе ночном, я вижу, резко темнеет
Елки, одной на пути, край жестковатый, косой.
Мне показалось минуту, что вот предо мной кипарисы
В звездную темную ночь дальней чужбины моей.
Да, но ужели же сердце, любившее годы и годы,
В милом своем далеке бьется и новой тоской?
В тени задремавшаго парка
„Люблю“ мне шепнула она.
Луна серебрилась так ярко,
Так зыбко дрожала волна.
Но миг этот не был желанным,
Мечты мои реяли прочь,
И все мне казалось обманным,
Банальным, как лунная ночь.
Сливая уста в поцелуе,
Я помнил далекие сны,
Другия сверкавшия струи,
Иное мерцанье луны.
В печальном парке, где дрожит зола,
Она стоит, по-прежнему бела.
Ее богиней мира называли,
Она стоит на прежнем пьедестале.
Ее обидели давным-давно.
Она из мрамора, ей все равно.
Ее не тронет этот день распятый,
А я стою, как он стоял когда-то.
Нет вечности, и мира тоже нет,
И не на что менять остаток скверных лет.
Есть только мрамор и остывший пепел.
Прикрой его, листва: он слишком светел.
А в старом парке листья жгут,
Он в сизой дымке весь.
Там листья жгут и счастья ждут,
Как будто счастье есть.
Но счастье выпито до дна
И сожжено дотла, -
А ты, как ночь, была темна,
Как зарево — светла.
Я все дороги обойду,
Где не видать ни зги,
Я буду звать тебя в бреду:
«Вернись — и снова лги.
Вернись, вернись туда, где ждут,
Скажи, что счастье — есть».
А в старом парке листья жгут,
Он в сизой дымке весь…
Я сидел на балконе, против заспанного парка,
И смотрел на ограду из подстриженных ветвей.
Мимо шел поселянин в рыжей шляпе из поярка.
Вдалеке заливался невидимка-соловей.
Ночь баюкала вечер, уложив его в деревья.
В парке девушки пели, — без лица и без фигур.
Точно маки сплетали новобрачной королеве,
Точно встретился с ними коробейник-балагур…
Может быть, это хоры позабывшихся монахинь?..
Может быть, это нимфы обездоленных прудов?
Сколько мук нестерпимых, целомудренных и ранних,
И щемящего смеха опозоренных родов…
О, край мечты обетованный,
Приют чарующей мечты,
Недостижимой и желанной —
Не здесь ли ты?
Где отблеск моря переливный
Горит как камень-самоцвет,
Где изумруд сменяет дивный
Волшебного сафира цвет;
Быть может здесь, в тени платанов
Певцу бессмертной красоты,
Мечта, под тихий плеск фонтана
Являлась ты?
СонетЯ ночи знал. Мечта и труд
Их наполняли трепетаньем, -
Туда, к надлунным очертаньям,
Бывало, мысль они зовут.Томя и нежа ожиданьем,
Они, бывало, промелькнут,
Как цепи розовых минут
Между запиской и свиданьем.Но мая белого ночей
Давно страницы пожелтели…
Теперь я слышу у постелиВеретено, — и, как ручей,
Задавлен камнями обвала,
Оно уж лепет обрывало…
Я ночи знал. Мечта и труд
Их наполняли трепетаньем, -
Туда, к надлунным очертаньям,
Бывало, мысль они зовут.Томя и нежа ожиданьем,
Они, бывало, промелькнут,
Как цепи розовых минут
Между запиской и свиданьем.Но мая белого ночей
Давно страницы пожелтели…
Теперь я слышу у постелиВеретено, — и, как ручей,
Задавлен камнями обвала,
Оно уж лепет обрывало… Год написания: без даты
Не туманами, что ткали Парки,
И не парами в зеленом парке,
Не длиной, — а он длиннее сплина, —
Не трезубцем моря властелина, —
Город тот мне горьким горем дорог,
По ночам я вижу черный город,
Горе там сосчитано на тонны,
В нежной сырости сирены стонут,
Падают дома, и день печален
Средь чужих уродливых развалин.
Но живые из щелей выходят,
Говорят, встречаясь, о погоде,
Убирают с тротуаров мусор,
Покупают зеркальце и бусы.
Ткут и ткут свои туманы Парки.
Зелены загадочные парки.
И еще длинней печали версты,
И людей еще темней упорство.
Моя зеленая избушка —
В старинном парке над рекой.
Какое здесь уединенье!
Какая глушь! Какой покой!
Немного в сторону — плотина
У мрачной мельницы; за ней
Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость лучших дней.
Где в парк ворота — словно призрак,
Стоит заброшенный дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей ларец.
Мой парк угрюм: в нем много тени;
Сильны столетние дубы;
Разросся он; в траве дорожки;
По сторонам растут грибы.
Мой парк красив: белеют урны;
Видны с искусственных террас
Река, избушки, царский домик…
Так хорошо в вечерний час.
О, неподвижны вы, недремлющие сестры.
Лишь, развиваясь, нить туманится, как дым…
А мы вознесены на кряж томлений острый
И вот, — скользя в крови, любви обряд вершим…
На миг мы преданы размеренному стуку,
И ритм сердец в движенья верно влит, —
Но на последний вздох Тоска наложит руку,
И холод Вечности тела оледенит.
А ночи с каждым днем белее
И с каждым днем все ярче дни!
Идем мы парком по аллее.
Налево море. Мы — одни.
Зеленый полдень. В вешней неге,
Среди отвесных берегов,
Река святая, — Puhajogi —
Стремится, слыша моря зов.
На круче гор белеет вилла
В кольце из кедров и елей,
Где по ночам поет Сивилла,
Мечтая в бархате аллей.
Круглеет колющий кротекус,
И земляничны тополя,
Смотрящиеся прямо в реку,
Собою сосны веселя.
О принц Июнь, приди скорее,
В сирень коттеджи разодень!
Ночь ежедневно серебрее,
И еженочно звонче день!
Вот город, я и дом — на горизонте дым
за сорокаминутным расстояньем…
Сады прекрасные, осенние сады
в классическом багряном увяданье! И странствует щемящий холодок,
он пахнет романтичностью струи,
замшелою фонтанною водой,
гранитом портиков и щелями руин.А лукоморье смеркнется вблизи,
не узнанное робкими стихами.
И Делия по берегу скользит,
обветренною статуей стихая… Сады прекрасные! Я первый раз аллеи ваши в узел завязала,
но узнаю по смуглым строфам вас
от ямбов опьяненными глазами,
которые рука его слагала.
Сначала сушь и дичь запущенного парка.
Потом дорога вниз и каменная арка.
Совсем Италия. Кривой маслины ствол,
Висящий в пустоте сияющей и яркой,
И море — ровное, как стол.
Я знал, я чувствовал, что поздно или рано
Вернусь на родину и сяду у платана,
На каменной скамье, — непризнанный поэт, –
Вдыхая аромат цветущего бурьяна,
До слез знакомый с детских лет.
Ну, вот и жизнь прошла. Невесело, конечно.
Но в вечность я смотрю спокойно и беспечно.
Замкнулся синий круг. Все повторилось вновь.
Все это было встарь. Все это будет вечно,
Мое бессмертие — любовь.
Висел он, не качаясь,
На узком ремешке.
Свалившаяся шляпа
Чернела на песке.
В ладонь впивались ногти
На стиснутой руке.
А солнце восходило,
Стремя к полудню бег,
И, перед этим солнцем
Не опуская век,
Был высоко приподнят
На воздух человек.
И зорко, зорко, зорко
Смотрел он на восток.
Внизу столпились люди
В притихнувший кружок.
И был почти невидим
Тот узкий ремешок.
Парки, Норны, Суденицы,
Назначающие час,
Необманные Девицы,
Кто вам, страшным, предал нас?
Парки, Норны, Суденицы,
Скоро ль мой настанет час?
Ткань готова Бредил Случай.
Я встречался с Красотой.
Больше, Миг, меня не мучай,
Не сменяй черту чертой.
Да укроюсь черной тучей,
Да упьюсь моей бедой.
Это — Было, Есть, и Будет —
Раздробило цельность сна.
Норны, Север да остудит
Сердце, где жила Весна.
Пусть меня весь мир забудет.
Мной забыт он Тишина.
Я чувствую наверняка —
Ах, оттого и боль сугуба! —
Что прозы подлая рука
Весь этот парк повалит грубо
Когда-нибудь.
Когда-нибудь.
Не будет зарослей над речкой.
И станет выглядеть увечкой
Она, струя отбросов муть
Взамен форельности кристальной
Своей теперешней.
Дубы
Пойдут банкирам на гробы,
И парк мой, глубоко-печальный,
Познав превратности судьбы,
Жить перестанет, точно люди,
И будет гроб ему — пустырь.
И только ветер вечно будет
Ему надгробный петь псалтирь…
(Омонимические рифмы)
Закрыв измученные веки,
Миг отошедший берегу.
О если б так стоять вовеки
На этом тихом берегу!
Мгновенья двигались и стали,
Лишь ты царишь, свой свет струя.
Меж тем в реке — из сизой стали
Влачится за струёй струя.
Проходишь ты аллеей парка
И помнишь краткий поцелуй…
Рви нить мою, седая Парка!
Смерть, прямо в губы поцелуй!
Глаза открою. Снова дали
Разверзнут огненную пасть.
О если б Судьбы тут же дали
Мне мертвым и счастливым пасть!
Будь что будет — всё равно.
Парки дряхлые, прядите
Жизни спутанные нити,
Ты шуми, веретено.
Всё наскучило давно
Трем богиням, вещим пряхам:
Было прахом, будет прахом, —
Ты шуми, веретено.
Нити вечные судьбы
Тянут Парки из кудели,
Без начала и без цели.
Не склоняют их мольбы,
Не пленяет красота:
Головой они качают,
Правду горькую вещают
Их поблеклые уста.
Мы же лгать обречены:
Роковым узлом от века
В слабом сердце человека
Правда с ложью сплетены.
Лишь уста открою, — лгу,
Я рассечь узлов не смею,
А распутать не умею,
Покориться не могу.
Лгу, чтоб верить, чтобы жить,
И во лжи моей тоскую.
Пусть же петлю роковую,
Жизни спутанную нить,
Цепи рабства и любви,
Всё, пред чем я полон страхом,
Рассекут единым взмахом,
Парка, ножницы твои!
Три сестры мы, три сестры мы,
Три.
Там, везде — пожары, дымы?
Ты, что младшая, смотри.
Люди стали слишком злыми,
Нужно жечь их — до зари.
Ты, что средняя, скорее
Пряжу приготовь.
Я, что всех из вас старее,
Я сочла людскую кровь.
Капли — числа. Числа, рдея,
Пляски чисел жаждут вновь.
Пляски быстры, ткани ярки,
Узел, нить.
Да, мы парки, парки, парки,
В ткань огонь сумеем свить.
Пряжа — пламя, нити — жарки,
Жги, крути их, ненавидь.
Здравствуй, листик, тихо подающий,
Словно легкий мотылек!
Здравствуй, здравствуй, грустью радующий,
Предосенний ветерок!
Нежно гаснет бледно-палевая
Вечереющая даль.
Словно в лодочке отчаливая,
Уношусь в мою печаль.
Ясно гаснет отуманенная
Заводь сонного пруда,
Сердце, словно птица раненая,
Так же бьется, как тогда.
Здесь, вот здесь, в стыдливой длительности
Слили мы уста в уста.
Как же нет былой действительности?
Он не тот? иль я не та?
Выхожу в аллею лиловую,
Где сказал он мне: «Я твой!..»
И не плачу, только всхлипываю,
Шелестя сухой листвой.
Но не длить мечту застенчивую
В старый парк пришла я вновь:
Тихой грустью я увенчиваю
Опочившую любовь!
12–13 апреля 1906
А.И. ЛопатинуВсе глуше парк. Все тише — тише конь.
Издалека доносится шаконь.
Я утомлен, я весь ушел в седло.
Май любит ночь, и стало быть — светло…
Я встреч не жду, и оттого светлей
И чище вздох окраинных аллей,
Надевших свой единственный наряд.
Не жду я встреч. Мне хорошо. Я рад.
А помнишь ты, усталая душа,
Другую ночь, когда, любить спеша,
Ты отдавалась пламенно другой,
Такой же пылкой, юной и родной?
А помнишь ты, болезная моя,
Какой голубкой грезилась змея,
Как обманула сердце и мечты?
Нет, не могла забыть той встречи ты.
Май любит ночь, и стало быть — светло…
Качает сон, баюкает седло.
Блуждает взор меж лиственных громад,
Все глуше парк, — все тоньше аромат…