Премудрости внимая,
Создал храм Богу Соломон.
На мрамор сей взирая,
Hе представляется ли он?
О нет! се образ Гавриила.
Екатерина им сей храм соорудила.
1790
На здание сие взирая,
Hе вспоминается ли он?
Нет: образ Гавриила.
Екатерины глас он вняв, соорудил,
Мир торжествуя, освятил
Сей храм во славу Бога мира.
Там, в полусумраке собора,
В лампадном свете образа.
Живая ночь заглянет скоро
В твои бессонные глаза.
В речах о мудрости небесной
Земные чуятся струи.
Там, в сводах — сумрак неизвестный,
Здесь — холод каменной скамьи.
Глубокий жар случайной встречи
Дохнул с церковной высоты
На эти дремлющие свечи,
На образа и на цветы.
И вдохновительно молчанье,
И скрыты помыслы твои,
И смутно чуется познанье
И дрожь голубки и змеи.14 января 1902
Мне кажется, вы вышли из рассказа,
И беллетрист, талантливый апаш,
Нарисовал два сумрачные глаза,
В лиловый дым окутал образ ваш.
Глаза влекут. Но в паутинной дыми
Вы прячетесь, аукая, скользя,
И кажетесь всех женщин нелюдимей,
И, может быть, к вам подойти нельзя.
Но, вкрадчивый, я — бережен и нежен —
Тружусь вблизи, стирая будний грим…
Скажите, невидимка, не во сне же
Вот здесь, сейчас, мы с вами говорим?
Как горьки думы о безстыдном теле!
Огонь желаний умер, — и мечты
Не красят больше бедной наготы,
В безсильном сне простертой на постеле.
Из тайн души тогда выходишь ты,
О чистый Образ, шепчешь: «неужели!»
И клонишь голову: так асфоделей
На тонком стебле клонятся цветы.
О, горьки думы о безстыдном теле!
Так одиноко сердце, как в гробу!
Воспоминанья жгучим ядом полны!
А ты глядишь, ты все глядишь, безмолвный,
Прекрасный Образ — с жемчугом на лбу
И кротким взором, как глаза газелей.
Как горьки думы о бесстыдном теле!
Огонь желаний умер, — и мечты
Не красят больше бедной наготы,
В бессильном сне простертой на постели.
Из тайн души тогда выходишь ты,
О чистый Образ, шепчешь: «неужели!»
И клонишь голову: так асфоделей
На тонком стебле клонятся цветы.
О, горьки думы о бесстыдном теле!
Так одиноко сердце, как в гробу!
Воспоминанья жгучим ядом полны!
А ты глядишь, ты все глядишь, безмолвный,
Прекрасный Образ — с жемчугом на лбу
И кротким взором, как глаза газелей.
НИКОЛАЙ МОТОНИССвободны хитрости в страны твоей державы
Сей муж, Россия, ввел, исправил ими нравы,
Старинны грубости искоренял
И широту твою еще распространял;
Гражданам дал полезны правы,
Дал воинам порядочны уставы,
По суше, по водам врагов твоих гонял,
К союзникам твоим любви не отменял.
Благодеянья, Петр, твои в числе премногом.
Когда бы в древний век,
Каков был ты, такой явился человек,
Отцем ли б тя народ, Великим ли б нарек?
Ты назван был бы богом.
Образы прошлаго, гости желанные
Боги младенческих лет,
Блеском надежд лучезарных венчанные,
Греет мне душу ваш свет.
* * *
С ясной улыбкою, взглядом участия
Смотрите вы с облаков,
В тихом сиянии детскаго счастия,
В свежих гирляндах цветов.
* * *
Я перед вами лампадою вечною
Душу затеплил мою
И на алтарь ваш, с молитвой сердечною,
Слезы отрадныя лью.
* * *
Ослабевающий, прежния силы я
Вновь ощущаю в груди,
Если сквозь сумрак вы, призраки милые
Светите мне впереди.
Еще твой образ светлоокой
Стоит и дышит предо мной;
Как в душу он запал глубоко!
Тревожит он ее покой.Я помню грустную разлуку:
Ты мне на мой далекий путь,
Как старый друг, пожала руку
И мне сказала: «Не забудь!»Тебя я встретил на мгновенье,
Навек расстался я с тобой!
И всё — как сон! Ужель виденье —
Мечта души моей больной? Но если только сновиденье
Играет бедною душой,
Кто даст мне сон без пробужденья?
Нет, лучше смерть и образ твой!Между 1827 и 1833
Велик приосененный думой
О звездном небе человек.
Ему невесел мир угрюмый,
Печален мимолетный век.
Он знает хлад в сияньи злата;
И с ветром шлет свой вздох туда;
Туда, - где тихнет гром в раскатах;
Туда, где льстит очам звезда.
Велик он со слезой на вежде -
Над мрачной книгою судьбы...
И при кресте своей надежды
С душою, полною мольбы.
Еще твой образ светлоокой
Стоит и дышет предо мной;
Как в душу он запал глубоко!
Тревожит он ее покой.Я помню грустную разлуку:
Ты мне на мой далекий путь,
Как старый друг, пожала руку
И мне сказала: «не забудь!»Тебя я встретил на мгновенье,
На век расстался я с тобой!
И все как сон. Ужель виденье, —
Мечта души моей больной? Но если только сновиденье
Играет бедною душой, —
Кто даст мне сон без пробужденья?
Нет, лучше смерть и образ твой!
Девушки печальные о Вашем царстве пели,
Замирая медленно в далеких алтарях.
И перед Вашим образом о чем-то шелестели
Грустные священники в усталых кружевах.Распустивши волосы на тоненькие плечи,
Вы глядели горестно сквозь тень тяжелых риз.
И казалось, были Вы как тающие свечи,
Что пред Вашим образом нечаянно зажглись.Слезы незаметные на камень опадали,
Расцветая свечкою пред светлым алтарем.
И в них были вложены все вечные печали,
Всё, что Вы пережили над срубленным крестом.Всё, о чем веками Вы, забытая, скорбели,
Всё блеснуло горестью в потерянных слезах.
И пред Вашим образом о чем-то шелестели
Грустные священники в усталых кружевах.
Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура
Не создали мне ни певцы Прованса,
Ни Франции бароны,
И голос трубадура
Не рассказал в мелодии романса,
Кто бога стрел всех строже чтил законы,
Кто знал любви уклоны! Ах, все почти грешили перед богом,
Прося его о многом,
Ища наград своей любви за что-то… Но был один — он, страстью пламенея,
Сам создал сновиденья,
Он никогда не ведал искушенья! И лик любви — есть образ Дон Кихота,
И лик мечты — есть образ Дульцинеи.
Кошка в крапиве за домом жила.
Дом обветшалый молчал, как могила.
Кошка в него по ночам приходила
И замирала напротив стола.Стол обращен к образам — позабыли,
Стол как стоял, так остался. В углу
Каплями воск затвердел на полу —
Это горевшие свечи оплыли.Помнишь? Лежит старичок-холостяк:
Кротко закрыты ресницы — и кротко
В черненький галстук воткнулась бородка.
Свечи пылают, дрожит нависающий мрак… Темен теперь этот дом по ночам.
Кошка приходит и светит глазами.
Угол мерцает во тьме образами.
Ветер шумит по печам.
В уединении забудусь ли порою,
Ресницы ли мечта смежает мне, как сон, —
Ты, ты опять в дали стоишь передо мною,
Моих весенних дней сияньем окружен.Всё, что разрушено, но в бедном сердце живо,
Что бездной между нас зияющей легло,
Не в силах удержать души моей порыва,
И снова я с тобой — и у тебя светло.Не для тебя кумир изменчивый и бренный
В сердечной слепоте из праха создаю;
Мне эта даль мила: в ней — призрак неизменный —
Опять чиста, светла я пред тобой стою.Ни детских слез моих, ни мук души безгрешной,
Ни женской слабости винить я не могу,
К святыне их стремлюсь с тоскою безутешной
И в ужасе стыда твой образ берегу.
То в виде девочки, то в образе старушки,
То грустной, то смеясь — ко мне стучалась ты:
То требуя стихов, то ласки, то игрушки
И мне даря взамен и нежность, и цветы.
То горько плакала, уткнувшись мне в колени,
То змейкой тонкою плясала на коврах…
Я знаю детских глаз мучительные тени
И запах ладана в душистых волосах.
Огонь какой мечты в тебе горит бесплодно?
Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль?
Ах, все великое, земное безысходно…
Нет в мире радости светлее, чем печаль!
Спотыкается фитиль керосиновый
И сугробом навален чад.
Посадить бы весь мир, как сына бы,
На колени свои и качать! Шар земной на оси, как на палочке
Жарится шашлык.
За окошком намазаны галочьей
Бутерброд куполов и стволы.Штопором лунного света точно
Откупорены пробки окон и домов.
Облегченно, как весной чахоточной,
Я мокроту сморкаю слов
В платок стихов.Я ищу в мозговой реторте
Ключ от волчка судьбы,
А в ушах площадей мозоли натерли
Длинным воем телеграфа столбы.Не хромай же, фитиль керосиновый,
Не вались сугробом черный чад!
Посадить весь мир как сына бы,
На колени к себе и качать.
Свободны хитрости в страны твоей державы
Сей муж, Россия, ввел, исправил ими нравы,
Старинны грубости искоренял
И широту твою еще распространял;
Гражданам дал полезны правы,
Дал воинам порядочны уставы,
По суше, по водам врагов твоих гонял,
К союзникам твоим любви не отменял.
Благодеянья, Петр, твои в числе премногом.
Когда бы в древний век,
Каков был ты, такой явился человек,
Отцем ли б тя народ, Великим ли б нарек?
Ты назван был бы богом.
Занозу тела из города вытащил. В упор.
Из-за скинутой с глаз дачи,
Развалился ломберный кругозор,
По-бабьему ноги дорог раскорячив.Сзади: золотые канарейки церквей,
Наотмаш зернистые трели субботы.
Надо мною: пустынь голобрюхая, в ней
Жавороночья булькота.Все поля крупным почерком плуг
Исписал в хлебопашном блуде.
На горизонте солнечный вьюк
Качается на бугра одногорбом верблюде.Как редкие шахматы к концу игры,
Телеграфные столбы застыли…
Ноги, привыкшие к асфальту жары,
Энергично кидаю по пыли.Как сбежавший от няни детеныш — мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек,
И сам я забываю, что живу крестясь
На электрический счетчик.
…И время трет его своим крылом.
Ш. БодлерЭлен себе искала компаньона,
Желая в заграничное турнэ;
Жан, встретясь с ней, сказал: «Je vous connais:
Вы — греза Гете и Тома — Миньона.
Хоть греза их, положим, без шиньона,
Я, — все равно, — готов продлить свой сон…
Итак, Элен, Вы для меня — Миньона,
Чей образ воплотился в Арнольдсон».
Пусть, пусть года — нещаднее пирата,
Все ж Арнольдсон — конечная Сперата,
В ее душе святой огонь горит.
О время, вредия! Смилуйся и сдобрись, —
О, подожди стирать слиянный образ
Двух гениев в лице одной Зигрид.
Радостно-чистый
Образ простой красоты,
Милый, как ландыш душистый, —
Это, смиренная, ты.
Вечно в загоне,
Вечно в тяжёлых трудах.
Сестры — ленивые сони,
Дом у тебя на руках.
Чем тебе плотят?
Брань да попреки всегда,
А иногда поколотят!
Ты говоришь: «Не беда!»
Только немного,
Если уж станет невмочь,
Плачешь, таясь у порога,
О, нелюбимая дочь.
Ясные глазки,
Золушка, вытри скорей,
Верь в исполнение сказки,
Жди утешительных дней.
Скоро хрустальный
Будет готов башмачок,
И повезут тебя в дальний,
Раззолочённый чертог.
Радостно-чистый
Образ простой красоты,
Милый, как ландыш душистый, —
Это, смиренная, ты.
Что за звуки! Недвижимо, внемлю
Сладким звукам я.
Забываю вечность, небо, землю,
Самого себя...
Всемогущий! что за звуки! жадно
Сердце ловит их,
Как в пустыне путник безотрадный
Каплю вод живых...
И в душе опять они рождают
Сны веселых лет
И в одежду жизни одевают
Все, чего уж нет.
Принимают образ эти звуки,
Образ, милый мне.
Мнится, слышу тихий плач разлуки,
И душа в огне...
И опять безумно упиваюсь
Ядом прежних дней,
И опять я в мыслях полагаюсь
На слова людей.
Что за звуки! Неподвижен, внемлю
Сладким звукам я,
Забываю вечность, небо, землю,
Самого себя.
Всемогущий! что за звуки! жадно
Сердце ловит их,
Как в пустыне путник безотрадной
Каплю вод живых!
И в душе опять они рождают
Сны веселых лет
И в одежду жизни одевают
Все, чего уж нет.
Принимают образ эти звуки,
Образ, милый мне.
Мнится, слышу тихий плач разлуки,
И душа в огне.
И опять безумно упиваюсь
Ядом прежних дней,
И опять я в мыслях полагаюсь
На слова людей.
И один. И прискорбный. И приходят оравой
Точно выкрики пьяниц шаги ушлых дней.
И продрогшим котенком из поганой канавы
Вылезаю из памяти своей.Да, из пляски вчерашней,
Пляски губ слишком страшной,
Слишком жгучей, как молнии среди грома расплат,
Сколько раз не любовь, а цыганский романс бесшабашный
Уносил, чтоб зарыть бережливей, чем клад.И все глубже на лбу угрюмеют складки,
Как на животе женщины, рожавшей не раз,
И синяки у глаз,
Обложки синей тетрадки,
Где детским почерком о злых поцелуях рассказ.Но проходишь, и снова я верю блеснувшим
Ресницам твоим
И беспомощно нежным словам,
Как дикарь робко верит своим обманувшим,
Бессильно-слепым,
Деревянным богам.
— Я стоял у реки, — так свой начал рассказ
Старый сторож, — стоял и смотрел на реку.
Надвигалася ночь, навевая тоску,
Все предметы, — туманнее стали для глаз.
И задумавшись сел я на камне, смотря
На поверхность реки, мысля сам о другом.
И спокойно, и тихо все было кругом,
И темнела уже кровяная заря.
Надвигалася ночь, и туман над рекой
Поднимался клубами, как дым или пар,
Уж жужжал надоедливо глупый комар,
И летучая мышь пролетала порой.
Вдруг я вздрогнул… Пред камнем теченье реки
Мчало образ Святого Николы стремглав…
Но внезапно на тихое место попав,
Образ к берегу, как мановеньем руки
Чьей-то, стало тянуть. Я в волненьи стоял,
Я смотрел, ожидал… Образ к берегу плыл
И, приблизившись к камню, как будто застыл
Предо мной. Образ взяв из воды, я рыдал…
Я рыдал и бесцельно смотрел я в туман
И понять происшедшего ясно не мог,
Но я чувствовал ясно, что близко был Бог, —
Так закончил рассказ старый сторож Степан.
Пышно льется светлый Терек
В мирном лоне тишины;
Девы юные на берег
Вышли встретить пир весны.
Вижу игры, слышу ропот
Сладкозвучных голосов,
Слышу резвый, легкий топот
Разноцветных башмачков.
Но мой взор не очарован
И блестит не для побед,
Он тобой одним окован,
Алый шелковый бешмет.
Образ девы недоступной,
Образ строгой красоты
Думой грустной и преступной
Отравил мои мечты.
Для чего у страсти пылкой
Чародейной силы нет
Превратиться невидимкой
В алый шелковый бешмет?
Для чего покров холодной,
А не чувство, не любовь
Обнимает, жмет свободно
Гибкий стан, живую кровь?..
Все краски радуги — небесные цвета,
Все трепеты весны — земная красота,
Все чары помыслов — познанье и мечта, —
Вас, пламенно дрожа, я восприемлю снова,
Чтоб выразить ваш блеск, ищу упорно слова,
Вас прославлять и чтить душа всегда готова!
Земля! поэт — твой раб! земля! он — твой король!
Пади к его ногам! пасть пред тобой позволь!
Твой каждый образ — свят! пою восторг и боль!
Пусть радость высшая пройдет горнило муки,
Пусть через вопль и стон в аккорд сольются звуки,
Пусть миг свидания венчает дни разлуки!
Всe краски радуги — небесные цвета,
Все образы весны — земная красота,
Все чары помыслов — всё, всё прославь, Мечта!
Во всяческих образах я
Всегда близ тебя, дорогая моя;
Но вечно я мучусь — и вечно
Ты это терзаешь меня бесконечно.
Когда на траве цветника
Беспечною ножкою ты мотылька
Раздавишь — не слышишь ты, что ли,
Как в это мгновенье я плачу от боли?
Когда ты срываешь цветок
И с хохотом детским ощипешь листок
За листочком — не слышишь ты, что ли,
Как в это мгновенье я плачу от боли?
Когда, при срыванье таком,
Вонзается роза колючим шипом
В твой палец — не слышишь ты, что ли,
Как в это мгновенье я плачу огь боли?
И в собственном горле твоем
Не слышишь ты разве и ночью, и днем,
Болезненных звуков?.. Ах, это
В душе твоей стоны и слезы поэта!..
Когда б лишь небеса да море голубели,
Желтела б только рожь, и только б купы роз
Бездушной красотой наш взор ласкать умели,—
Я знаю, наш восторг не знал бы горьких слез!..
Но есть иная жизнь, есть Красота — иная,—
Улыбка горькая, в слезах поникший взор,
Милей, чем синева морей, небес простор
Нам образ женщины… Любя и обожая,
Мы обрекаем дух на вечные страданья,
Но между песнями под говор струн живой
Любви отвергнутой пленяют нас рыданья!..
Спаси ж, искусство, нас, как панцирь боевой,
Чтоб милый образ мы любили без страданья,
Как синеву небес, цветов благоуханье!
А пока твои глаза
— Чёрные — ревнивы,
А пока на образа
Молишься лениво —
Надо, мальчик, целовать
В губы — без разбору.
Надо, мальчик, под забором
И дневать и ночевать.
И плывёт церковный звон
По дороге белой.
На заре-то — самый сон
Молодому телу!
(А погаснут все огни —
Самая забава!)
А не то — пройдут без славы
Чёрны ночи, белы дни.
Летом — светло без огня,
Летом — ходишь ходко.
У кого увёл коня,
У кого красотку.
— Эх, и врёт, кто нам поёт
Спать с тобою розно!
Милый мальчик, будет поздно,
Наша молодость пройдёт!
Не взыщи, шальная кровь,
Молодое тело!
Я про бедную любовь
Спела — как сумела!
Будет день — под образа
Ледяная — ляжу.
— Кто тогда тебе расскажет
Правду, мальчику, в глаза?
Эти волосы, пенясь прибоем, тоскуют
Затопляя песочные отмели лба,
На котором морщинки, как надпись, рисует,
Словно тростью, рассеянно ваша судьба.Вам грустить тишиной, набегающей резче,
Истекает по каплям, по пальцам рука.
Синих жилок букет васильковый трепещет
В этом поле ржаного виска.Шестиклассник влюбленными прячет руками
И каракульки букв, назначающих час…
Так готов сохранить я строками на память,
Ваш вздох, освященный златоустием глаз.Вам грустить тишиной… пожалейте: исплачу
Я за вас этот грустный, истомляющий хруп!
Это жизнь моя бешенной тройкою скачет
Под малиновый звон ваших льющихся губ.В этой тройке —
Вдвоем. И луна в окно бойко
Натянула, как желтые вожжи лучи.
Под малиновый звон звонких губ ваших, тройка,
Ошалелая тройка,
Напролом проскачи.
В болезни сердца мыслю о Тебе:
Ты близ меня проходишь в сновиденьях,
Но я покорен року и судьбе,
Не смея высказать горячие моленья.
О, неужели утро жизни вешней
Когда-нибудь взойдет в душе моей?
Могу ли думать я о радости нездешней
Щедрот Твоих и благости Твоей?
Надежды нет: вокруг и ветер бурный,
И ночь, и гребни волн, и дым небесных туч
Разгонят все, и образ Твой лазурный
Затмят, как все, как яркий солнца луч…
Но, если туча с молнией и громом
Пройдет, закрыв Тебя от взора моего,
Все буду я страдать и мыслить о знакомом,
Желанном образе полудня Твоего.
Мне каждый вечер зажигают свечи,
И образ твой окуривает дым, -
И не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
Я больше не избавлюсь от покоя:
Ведь все, что было на душе на год вперед,
Не ведая, она взяла с собою -
Сначала в порт, а после — в самолет.
Мне каждый вечер зажигают свечи,
И образ твой окуривает дым, -
И не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
В душе моей — пустынная пустыня, -
Так что ж стоите над пустой моей душой!
Обрывки песен там и паутина, -
А остальное все она взяла с собой.
Теперь мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым, -
И не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
В душе моей — все цели без дороги, -
Поройтесь в ней — и вы найдете лишь
Две полуфразы, полудиалоги, -
А остальное — Франция, Париж…
И пусть мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым, -
Но не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
Ты в страсти горестной находишь наслажденье;
Тебе приятно слезы лить,
Напрасным пламенем томить воображенье
И в сердце тихое уныние таить.
Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.
О если бы тебя, унылых чувств искатель,
Постигло страшное безумие любви;
Когда б весь яд ее кипел в твоей крови;
Когда бы в долгие часы бессонной ночи,
На ложе, медленно терзаемый тоской,
Ты звал обманчивый покой,
Вотще смыкая скорбны очи,
Покровы жаркие, рыдая, обнимал
И сохнул в бешенстве бесплодного желанья, —
Поверь, тогда б ты не питал
Неблагодарного мечтанья!
Нет, нет! в слезах упав к ногам
Своей любовницы надменной,
Дрожащий, бледный, исступленный,
Тогда б воскликнул ты к богам:
«Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,
Возьмите от меня сей образ роковой!
Довольно я любил; отдайте мне покой!»
Но мрачная любовь и образ незабвенный
Остались вечно бы с тобой.
Мы чтить тебя привыкли с детских лет,
И дорог нам твой образ благородный;
Ты рано смолк; но в памяти народной
Ты не умрешь, возлюбленный поэт! Бессмертен тот, чья муза до конца
Добру и красоте не изменяла,
Кто волновать умел людей сердца
И в них будить стремленье к идеалу; Кто сердцем чист средь пошлости людской,
Средь лжи кто верен правде оставался
И кто берег ревниво светоч свой,
Когда на мир унылый мрак спускался.И всё еще горит нам светоч тот,
Всё гений твой пути нам освещает;
Чтоб духом мы не пали средь невзгод,
О красоте и правде он вещает.Все лучшие порывы посвятить
Отчизне ты зовешь нас из могилы;
В продажный век, век лжи и грубой силы
Зовешь добру и истине служить.Вот почему, возлюбленный поэт,
Так дорог нам твой образ благородный;
Вот почему неизгладимый след
Тобой оставлен в памяти народной!
Мне хочется домой, в огромность
Квартиры, наводящей грусть.
Войду, сниму пальто, опомнюсь,
Огнями улиц озарюсь.
Перегородок тонкоребрость
Пройду насквозь, пройду, как свет,
Пройду, как образ входит в образ
И как предмет сечет предмет.
Пускай пожизненность задачи,
Врастающей в заветы дней,
Зовется жизнию сидячей, —
И по такой, грущу по ней.
Опять знакомостью напева
Пахнут деревья и дома.
Опять направо и налево
Пойдет хозяйничать зима.
Опять к обеду на прогулке
Наступит темень, просто страсть.
Опять научит переулки
Охулки на руки не класть.
Опять повалят с неба взятки,
Опять укроет к утру вихрь
Осин подследственных десятки
Сукном сугробов снеговых.
Опять опавшей сердца мышцей
Услышу и вложу в слова,
Как ты ползешь и как дымишься,
Встаешь и строишься, Москва.
И я приму тебя, как упряжь,
Тех ради будущих безумств,
Что ты, как стих, меня зазубришь,
Как быль, запомнишь наизусть.