Твой дивный образ, как во сне,
Давно уж грезится все мне, —
С улыбкой кроткой, неземной,
Но страшно бледный и больной.
И ротик только и алеет…
Но смерть на нем запечатлеет
Свой поцалуй, —и сумрак ночи
Затмит тогда святые очи…
Твой образ милый и прекрасный
Давно уж видел я сквозь сон;
Он кроток, ангелам подобен,
И бледен, и болезнен он,
И только на губах алеет…
Но поцелует смерть и их,
И свет божественный потухнет,
Блистающий в глазах святых.
Давно задумчивый твой образ,
Как сон, носился предо мной,
Все с той же кроткою улыбкой,
Но — бледный, бледный и больной —
Одни уста еще алеют,
Но прикоснется смерть и к ним
И все небесное угасит
В очах лобзаньем ледяным.
Твой образ кроткий, неземной
Во сне витает надо мной;
Как тихий ангел, ты нежна,
Но как бледна, — о, как бледна!
Лишь ярок пурпур губ твоих, —
Смерть зацелует вскоре их.
Погаснет яркий блеск лучей,
Что льется из святых очей.
Образ сфинкса наделен
Всеми женскими чертами,
Лишь придаток для него —
Тело львиное с когтями.
Смерть и сумрак! В этом, сфинкс, —
Вся загадка роковая,
И труднейшей не решал
Иокасты сын и Лайя.
К счастью, женщине самой
Дать разгадку не под силу,
А иначе — целый мир
Превратился бы в могилу.
В этой жизни слишком темной
Светлый образ был со мной;
Светлый образ помутился,
Поглощен я тьмой ночной.
Трусят маленькие дети,
Если их застигнет ночь;
Дети страхи полуночи
Громкой песней гонят прочь.
Так и я, ребенок странный,
Песнь мою пою впотьмах;
Незатейливая песня,
Но зато разгонит страх.
Было… В жизненных потемках
Светлый образ мне сиял
Да угас — он, светлый образ,
И повсюду сумрак пал.
Если дети испугались,
Очутившися впотьмах,
Напевают громко песню,
Что б прогнать невольный страх.
Так-то, глупенький ребенок,
Так впотьмах пою и я:
Песня может быть нескладна,
Да боязнь прошла моя.
В жизни темной и унылой
Мне светился образ милый.
Образ милый потемнел —
Мрак густой меня одел.
Дети малые боятся
В темном месте оставаться,
И поют они впотьмах,
Чтоб прогнать свой детский страх.
Точно также одинокой,
Я пою во тьме глубокой —
И хоть песнь невесела,
А тоску разогнала.
В мраке жизненном когда-то
Чудный образ мне светил;
Но потуск тот светлый образ,
Мрак совсем меня покрыл.
Дети, ежели в потемках
Ужас чувствовать начнут,
Чтоб боязнь свою рассеять,
Песню громкую поют.
Так и я, ребенок глупый,
Я пою теперь в потьмах.
Песнь моя звучит уныло,
Но рассеян ей мой страх.
Во всяческих образах я
Всегда близ тебя, дорогая моя;
Но вечно я мучусь — и вечно
Ты это терзаешь меня бесконечно.
Когда на траве цветника
Беспечною ножкою ты мотылька
Раздавишь — не слышишь ты, что ли,
Как в это мгновенье я плачу от боли?
Когда ты срываешь цветок
И с хохотом детским ощипешь листок
За листочком — не слышишь ты, что ли,
Как в это мгновенье я плачу от боли?
Когда, при срыванье таком,
Вонзается роза колючим шипом
В твой палец — не слышишь ты, что ли,
Как в это мгновенье я плачу огь боли?
И в собственном горле твоем
Не слышишь ты разве и ночью, и днем,
Болезненных звуков?.. Ах, это
В душе твоей стоны и слезы поэта!..
В старых сказках говорится
Будто в образе зверином
Ходят часто чародеем
Заколдованные принцы.
Но бывают дни —и принцы
Принимают прежний образ:
Принц волочится и дамам
Серенады воспевает —
Все до часа рокового;
А настанет он —мгновенно
Светлый принц четвероногим
Снова делается зверем.
Днесь воспеть такого принца
Я намерен. Он зовется —
Израиль, и злою ведьмой
Обращен давно в собаку.
Всю неделю по собачьи
Он и чувствует, и мыслит,
Грязный шляется и смрадный,
На позор и смех мальчишкам.
Но лишь пятница минует —
Принц становится, как прежде,
Человеком и выходит
Из своей собачьей шкуры.
Мыслит, чувствует как люди,
Гордо, с поднятой главою,
И, разряженный, вступает
Он в отцовские чертоги.
«Прародительския сени!»
Их приветствует он нежно:
«Дом Иаковлев, цалую
Прах у врат твоих священных!»
По чертогам пробегает
Легкий шопот и движенье.
Тихо в храме все; чуть дышет
Сам невидимый хозяин.
Сенешаль великий только —
То-есть служка в синагоге —
Лазит вверх и вниз поспешно,
В храме лампы зажигая.
Лампы —светочи надежды!
Как горят оне, как блещут!
Залита огнем эстрада,
Где читать выходят Тору,
И уже —перед ковчегом,
Занавешенным покровом
С драгоценными камнями
И хранящим эту Тору —
Кантор встал, изящный кантор.
Вот он, с духом собираясь,
Вздернул плечи, растопыря
Чорный плащь при сем локтями.
Вот он, ручкой щеголяя,
Потрепал себя по шее,
Перст к виску прижал, большим же
Пальцем горло расправляет.
Долго он бормочет тихо —
Наконец, как вдохновенный,
Возглашает громогласно:
«Лехо Дойди Ликрас Калле!
«О, гряди, жених желанный,
Ты во сретенье невесте,
Той, которая откроет
Для тебя свой лик стыдливый.»
Этот стих венчальный сложен
Был Иегудой Бен-Галеви,
Песнопевцем знаменитым
В дни калифов мавританских.
В этом гимне восхвалял он
Обрученье Израиля
С молодой принцессой Шабаш,
Молчаливой принцессой.
Перл и цвет красот вселенной —
Эта чудная принцесса.
Что тут савская царица,
Соломонова подруга!
Бог с ней, с этою педанткой!
Весь свой век она хотела
Остроумьем забавляться —
Наконец, ведь это скучно!
Нет, принцесса Шабаш —это
Тихий ангел: ненавидит
Суемудрие и споры,
Эти умственные боксы,
Ненавидит этот дикий
Пафос страстных декламаций,
Искры сыплющий и бурно
Потрясающий власами.
Скромно под чепец парик свой
Прячет тихая принцесса,
Смотрит кротко, как газели,
Тихим праздником сияет
И возлюбленному принцу
Дозволяет все, все —только
Не курит. «Курит в субботу
Запрещается законом!
«Но за-то, ной милый, нынче
Продушишься ты, в замену,
Чудным кушаньем: ты будешь
Нынче ша̀лет, друг мой, кушать.»
«Ша̀лет —божеская искра,
Сын Элизия!» запел бы
Верно Шиллер вдохновенный,
Если б только знал он ша̀лет!
Это —дар священный неба,
Откровенный Моисею
При тронах синайских, вместе
Со скрижалями закона.
Перед этой райской снедью —
Дрянь амброзия и нектар
Лжебогов, которых чтили
Встарь языческие греки.
Вот наш принц вкушает ша̀лет:
Просветлел, в блаженстве тает,
Распахнул камзол широко
И лепечет, улыбаясь:
«То не шум ли Иордана,
Не журчанье ль струй студеных
Под навесом пальм Бетэля?
То не ржанье ли верблюдов?
«Не овец ли тонкорунных
Колокольчики лепечут?
Не с вершин ли Гилеата
Овцы на̀ ночь сходят в долы?»
Но ужь день склонился. Тени
Удлинняются: подходит
Исполинскими шагами
Срок ужасный. Принц вздыхает.
Точно хладными перстами
Ведьмы за̀ сердце хватают;
В членах дрожь, что вот прийдется
Сжаться, скорчиться в собачку.
Принцу милому подносит
Нарду тихая принцесса,
(Раз еще вдохнуть спешит он
Нарда запах скипидарный),
Наполняет принцу кубок:
Пьет он жадно —и остатком
Окропляет стол, подносит
К брызгам маленькую свечку.
Солнце скрылось; свечка грустно
Зашипела и погасла.
В тот же миг и принц из храма
Грязной выбежал собакой.