Кричу — и крик звериный…
Суди меня Господь!
Меж зубьями машины
Моя скрежещет плоть.Своё — стерплю в гордыне…
Но — все? Но если все?
Терпеть, что все в машине?
В зубчатом колесе?
Скользит машина возле сада,
И мы въезжаем на курорт:
Так вот она, граница ада, —
На перекрестке встречный чорт.С давно забытым благородством
Он пожимает руку мне,
Гордясь усами и уродством,
И вообще семейным сходством
С тем, что царит в моей стране.
1.
Крестьянин, ты даешь рабочему хлеба пуд.
2.
Рабочие тебе машины пришлют.
3.
Книги пришлют.
4.
Книга присланная тебя научит, как землю обрабатывать лучше.
5.
Ты эту книгу изучишь.
6.
Ты этой машиной запашешь.
7.
И в результате на каждый пуд — два пудатебе прибавки будет.
В. Злобину
Кричу — и крик звериный…
Суди меня Господь!
Меж зубьями машины
Моя скрежещет плоть.
Свое — стерплю в гордыне…
Но все? Но если все?
Терпеть, что все в машине?
В зубчатом колесе?
Машины идут — вот ещё пронеслась —
Все к цели конечной и чёткой.
Быть может, из песни Анчарова — МАЗ,
Гружённый каспийской селёдкой.Хожу по дорогам, как нищий с сумой,
С умом экономлю копейку,
И силы расходую тоже с умом,
И кутаю крик в телогрейку.Куда я, зачем? — можно жить, если знать.
И можно без всякой натуги
Проснуться и встать — если мог бы я спать,
И петь — если б не было вьюги.
Дорогами лесными тревожный свист машины.
Но насыпь отделили плеснеющей водой.
На лестнице чердачной поставлю два кувшина
Наполненных цветами, из глины голубой.Кричат лесные змеи, блестят перед закатом,
А в погребе распили старинное вино,
И часто заплывает туманом синеватым,
Холодным и тяжелым чердачное окно.Лесную голубику развесила пучками
И шкур к зиме купила у финского купца…
Но кто, змееголосый, выходит вечерами
И свищет пса у двери соседнего крыльца?
1.
Часто ворчишь: «Сижу я без хлеба».
2.
Что же сделать, чтобы ты голоден не был?
3.
183 миллиона десятин пустуют.
4.
Надо их засеять.
5.
Раскинуть хозяйств сеть густую.
6.
Для обработки нужно послать людей и машин.
7.
Поезда для этого пустить спеши!
8.
Поедут работники и машины в вагонах
9.
и с пустующих земель горы хлеба нагонят.
Гремит трамвай, народ теснится.
Взметнулась пыль.
Из-за угла, как ветер, мчится
Автомобиль.
Летит, сверкает в ярких красках
Большой, как дом,
И люди в ряд, в блестящих касках
Стоят на нем.
Колеса с толстой серой шиной
Быстрей, чем конь,
Везут пожарную машину
Тушить огонь.
Один пожарный, самый смелый,
Трубит в рожок.
Долой с дороги! Наше дело, —
Приехать в срок!
Шагает утром в школы
Вся юная Москва,
Народ твердит глаголы
И сложные слова.
А Клава-ученица
С утра в машине мчится
По Садовому кольцу
Прямо к школьному крыльцу.
Учитель седовласый
Пешком приходит в классы,
А Клавочка — в машине.
А по какой причине
И по какому праву
Везет машина Клаву?
— Я дедушкина внучка,
Мой дед — Герой Труда…—
Но внучка — белоручка,
И в этом вся беда!
Сидит она, скучая
И отложив тетрадь,
Но деду чашки чая
Не вздумает подать.
Зато попросит деда:
— Ты мне машину дашь?
Я на каток поеду! —
И позвонит в гараж.
Случается порою —
Дивится весь народ:
У дедушки-героя
Бездельница растет.
Может быть, покажется странным кому-то,
Что не замечаем попутной красы,
Но на перегонах мы теряем минуты,
А на остановках — теряем часы.Посылая машину в галоп,
Мы летим, не надеясь на Бога!..
Для одних под колесами — гроб,
Для других — просто к цели дорога.До чего ж чумные они человеки:
Руки на баранке, и — вечно в пыли!..
Но на остановках мы теряем копейки,
А на перегонах теряем рубли.Посылая машину в галоп,
Мы летим, не надеясь на Бога!..
Для одних под колесами — гроб,
Для других — просто к цели дорога.
Коммуну,
сколько руками ни маши,
не выстроишь
голыми руками.
Тысячесильной
мощью машин
в стройку
вздымай
камень!
Выместь
паутину и хлам бы!
Прорезать
и выветрить
копоть и гарь!
Помни, товарищ:
электрическая лампа —
то же,
что хороший
стих и букварь.
Мы
прославляли
художников и артистов…
А к технике
внимание
видать ли?
На первое
такое же
место выставь —
рабочих,
техников,
изобретателей!
Врывайся
в обывательские
норы мышиные,
лозунгом
новым
тряся и теребя.
Помни,
что, встряхивая
быт
машиною,
ты
продолжаешь
дело Октября.
1.
Эй! Шахтер-приискатель!
2.
Раньшезолото твое
шло буржуям в брючки.
3.
Раньшезолото твое
украшало буржуек ручки.
4.
А сам тыходил гол.
5.
И все-таки работал, работал
и работал, как вол.
6.
Теперьреспублика золото берет.
7.
Для того, чтоб буржуям заткнуть рот.
8.
Чтоб разбойники не напалина твой дом,
9.
чтоб Россиямирным занялась трудом.1
0.
На золото получим машины.1
1.
Машинами твое же хозяйство возродится.1
2.
Будет на тебя работать, чтоб ты насытиться смог,
чтоб ты же мог рядиться.1
3.
Золото пойдет на то, чтоб тебя же спасти от нищеты.1
4.
Шахтер! Отчего же лодырничаешь ты?
Солнце и гром отчаянный!
Ливень творит такое,
Что, того и гляди, нечаянно
Всю улицу напрочь смоет!
Кто издали отгадает:
То ли идут машины,
То ли, фырча, ныряют
Сказочные дельфины?
В шуме воды под крыши
Спряталось все живое.
Лишь в скверике, где афиши,
Стоят неподвижно двое.
Сверху потоки льются,
Грозя затопить всю улицу.
А двое вовсю смеются
И, больше того, целуются!
Шофер придержал машину
И, сделав глаза большие,
Чуть приоткрыл кабину:
— Вы что, — говорит, — дурные?
Те, мокрые, но смешливые,
Только заулыбались.
— Нет, — говорят, — счастливые! —
И снова поцеловались.
Дорог на свете много, но выше не найдешь
От города Хорога в далекий город Ош.
По кручам каменистым смотри не оборвись!
Машины-альпинисты карабкаются ввысь.Бензин имей, во-первых, резиной дорожи,
И главный козырь — нервы, смотри не растранжирь.
Держи баранку строго — иначе не пройдешь
От города Хорога в далекий город Ош.И скуку не приемля, кричу я на пути:
Остановите землю, я здесь хочу сойти!»
Но прыгает дорога, трясет машину дрожь
От города Хорога в далекий город Ош.И мерзли мы, бывало, и ветер нас сгибал,
И много перевалов дарила нам судьба.
Ну что ж, приятель, трогай! Костер наш был хорош.
В Хорог твоя дорога, а наша в город Ош.
Нашел толстяк Бегемот в камышах брошенный кем-то старый автомобиль. Позвал Бегемот Слона:
— Смотри, толстяк, какую я штуку нашел! Что делать будем?
— Хорошая штука! — сказал Слон. — Давай его вытащим и к делу
приспособим. Будем вдвоем кататься!..
Откуда ни возьмись — Заяц.
— Добрый день, друзья! Что нашли? Автомобиль? Очень хорошо! А ну,
взяли! А ну, еще разок!..
Вытащили толстяки машину из болота на сухой берег. Заяц в сторонке
стоял — командовал. Стали толстяки машину мыть, мотор заводить, шины надувать. Заяц в сторонке стоял — подсказывал. Стали толстяки дорогу протаптывать, дорожные знаки расставлять. Заяц в сторонке стоял — указывал. Стали толстяки в автомобиль садиться — поссорились: никак вдвоем на одно сиденье не сесть! А Заяц опять тут как тут! Вскочил в машину и поехал, но…
Недалеко уехал Косой. Налетел на дерево. Машина — вдребезги. Сам едва
уцелел.
Жалко толстяков, что зря потрудились. Машину жаль, что разбилась. А
Зайца не жаль! Почему не жаль? Сами догадайтесь!
Мы сняли куклу со штабной машины.
Спасая жизнь, ссылаясь на войну,
Три офицера — храбрые мужчины —
Ее в машине бросили одну.
Привязанная ниточкой за шею,
Она, бежать отчаявшись давно,
Смотрела на разбитые траншеи,
Дрожа в своем холодном кимоно.
Земли и бревен взорванные глыбы;
Кто не был мертв, тот был у нас в плену.
В тот день они и женщину могли бы,
Как эту куклу, бросить здесь одну…
Когда я вспоминаю пораженье,
Всю горечь их отчаянья и страх,
Я вижу не воронки в три сажени,
Не трупы на дымящихся кострах, —
Я вижу глаз ее косые щелки,
Пучок волос, затянутый узлом,
Я вижу куклу, на крученом шелке
Висящую за выбитым стеклом.
Бегите — в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты —
Бегите!
Ревя и мяуча, машинные толпы дымятся:
«Мяса!»
Нас темные, как Батыи,
Машины поработили.
В судах их клевреты наглые,
Из рюмок дуя бензин,
Вычисляют: кто это в Англии
Вел бунт против машин?
Бежим!..
А в ночь, поборовши робость,
Создателю своему
Кибернетический робот:
«Отдай, — говорит, — жену!
Имею слабость к брюнеткам, — говорит.—
Люблю на тридцати оборотах.
Лучше по-хорошему отдайте!..»
О хищные вещи века!
На душу наложено вето.
Мы в горы уходим и в бороды,
Ныряем голыми в воду,
Но реки мелеют, либо
В морях умирают рыбы…
От женщин рольс-ройсы родятся.
Радиация!..
…Душа моя, мой звереныш,
Меж городских кулис
Щенком с обрывком веревки
Ты носишься и скулишь!
А время свистит красиво
Над огненным Теннесси,
Загадочное, как сирин
С дюралевыми шасси.
Люди ездили по свету,
Усадив себя в карету.
Но пришел двадцатый век —
Сел в машину человек.
Тут пошло такое дело!
В городах затарахтело.
Шум моторов, шорох шин —
Мчатся тысячи машин.
В паровые тихоходы
Забирались пешеходы.
И могли они в пути
На ходу легко сойти.
А теперь под стук колес
Нас везет электровоз.
Не успел двух слов сказать —
Смотришь: надо вылезать!
Корабли такими были —
Как игрушечные, плыли.
Плыли месяц, плыли год…
Появился пароход!
А сегодня в океаны
Выплывают великаны.
Удивляет белый свет
Быстрота морских ракет.
Лишь одним ветрам послушный,
Поднимался шар воздушный.
Человек умел мечтать,
Человек хотел летать!
Миновал за годом год…
Появился самолет!
В кресло сел, завтрак съел.
Что такое? Прилетел!
Ну, а это, ну, а это —
Кругосветная ракета!
От кареты до ракет!
Это чудо или нет?
Зубцы, ремни, колеса, цепи,
Свист поршней, взмахи рычага;
Вне — замыслы, наружу — цели,
Но тайна где-то спит, строга.
Взмах! Взлет! Челнок, снуй! Вал, вертись вкруг!
Привод, вихрь дли! не опоздай!
Чтоб двинуть косность, влить в смерть искру,
Ткать ткань, свет лить, мчать поезда!
Машины! Строй ваш вырос бредом,
Земля гудит под ваш распев;
Мир в ваши скрепы веком предан,
В вас ждет царей, оторопев.
Вы — всюду: некий призрак вещий,
Что встарь вставал из лунных мшин!
На всех путях, на каждой вещи —
Клеймо познанья, след машин.
Нам жизнь творят цилиндры, оси,
Эксцентрики, катки… Ждем дня —
Корабль в простор планетный бросить,
Миры в связь мира единя!
Сеть проволок, рельс перевивы,
Незримый ток в лучи антенн:
Мы в них сильны, в их вере живы,
И нет пределов! и нет стен!
Вертись, вал! Поршень, бей! вей цепи!
Лети творить, незримый ток!
Вне — замыслы! наружу — цели!
Но в чьей руке святой моток?
Здесь что? Мысль роль мечты играла,
Металл ей дал пустой рельеф;
Смысл — там, где змеи интеграла
Меж цифр и букв, меж d и f!
Там — власть, там творческие горны!
Пред волей числ мы все — рабы.
И солнца путь вершат, покорны
Немым речам их ворожбы.
…Мы взлетали, как утки, с раскисших полей.
Двадцать вылетов в сутки — куда веселей!
Мы смеялись, с парилкой туман перепутав.
И в простор набивались мы до тесноты —
Облака надрывались, рвались в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов.
Возвращались тайком: без приборов, впотьмах;
И с радистом—стрелком, что повис на ремнях;
В фюзеляже — пробоины, в плоскости — дырки;
И по коже — озноб; и заклинен штурвал,
И дрожал он, и дробь по рукам отбивал,
Как во время опасного номера в цирке.
До сих пор это нервы щекочет…
Но садились мы, набок кренясь.
Нам казалось — машина не хочет
И не может работать на нас.
Завтра мне и машине в одну дуть дуду
В аварийном режиме у всех на виду.
Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!
Будет взлёт — будет пища: придётся вдвоём
Нам садиться, дружище, на аэродром,
Потому что я бросить тебя не посмею.
Правда шит я не лыком и чую чутьём
В однокрылом двуликом партнёре моём
Игрока, что пока все намеренья прячет.
Но плевать я хотел на обузу примет:
У него есть предел — у меня его нет!
Поглядим, кто из нас запоёт — кто заплачет!
Если будет полёт этот прожит —
Нас обоих не спишут в запас.
Кто сказал, что машина не может
И не хочет работать на нас?!
Задрожала машина и стала,
Двое вышли в вечерний простор,
И на руль опустился устало
Истомленный работой шофер.
Вдалеке через стекла кабины
Трепетали созвездья огней.
Пожилой пассажир у куртины
Задержался с подругой своей.
И водитель сквозь сонные веки
Вдруг заметил два странных лица,
Обращенных друг к другу навеки
И забывших себя до конца.
Два туманные легкие света
Исходили из них, и вокруг
Красота уходящего лета
Обнимала их сотнями рук.
Были тут огнеликие канны,
Как стаканы с кровавым вином,
И седых аквилегий султаны,
И ромашки в венце золотом.
В неизбежном предчувствии горя,
В ожиданье осенних минут
Кратковременной радости море
Окружало любовников тут.
И они, наклоняясь друг к другу,
Бесприютные дети ночей,
Молча шли по цветочному кругу
В электрическом блеске лучей.
А машина во мраке стояла,
И мотор трепетал тяжело,
И шофер улыбался устало,
Опуская в кабине стекло.
Он-то знал, что кончается лето,
Что подходят ненастные дни,
Что давно уж их песенка спета, -
То, что, к счастью, не знали они.
Нет, не знаешь ты, Гитлер, славянской породы, —
Не понять палачу душу вольных людей!
Не согнутся свободные наши народы
И не будут лежать под пятою твоей.Никакая твоя мясорубка-машина
Вольной расы славянской с земли не сотрет.
Ты бессилен убить светлый дух славянина,
Потому и взбесился ты, кат и урод.Но ни зверства твои, ни насилья, ни плаха,
Никакие драконы не сломят вовек
Нашей силы, свободы, культуры, размаха —
И машину войны победит Человек! Ты решил упразднить на земле честь и совесть,
Благородного — в рабство отдать подлецу, —
Но твоя бредовая, кровавая повесть,
Твой кошмарный «порядок» приходит к концу.И славяне, которых ты в мании дикой
За людей не считал и плевал им в лицо,
Встали грозной семьею единой, великой,
Чтоб тебя, вурдалак, посадить на кольцо.Вместе с русским испытанным набольшим братом
Бьется брат украинец и брат белорус,
Братья сербы и чехи, поляки, хорваты
Рвут кровавые цепи — и крепнет союз.Будет гнев наш святой беспощаден и страшен,
Расплатиться заставим мы катов и псов
За сестер и за братьев замученных наших,
За Белград и Варшаву, за Минск и за Львов!
Когда твоя тяжелая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И черный столб взбешенного бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.
Пятнадцать лет он медленно и твердо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжелая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве…
Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет черная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка — рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.
Без запретов и следов,
Об асфальт сжигая шины,
Из кошмара городов
Рвутся за город машины.И громоздкие, как танки,
«Форды», «линкольны», «селены»,
Элегантные «мустанги»,
«Мерседесы», «ситроэны»Будто знают — игра стоит свеч,
Это будет как кровная месть городам!
Поскорей, только б свечи не сжечь,
Карбюратор, и что у них есть ещё там! И не видно полотна:
Лимузины, лимузины…
Среди них, как два пятна, —
Две красивые машины, Словно связанные тросом
(А где тонко, там и рвётся),
Акселераторам, подсосам
Больше дела не найдётся.Будто знают — игра стоит свеч,
Только б вырваться — выплатят всё по счетам.
Ну, а может, он скажет ей речь
На клаксоне… иль что у них есть ещё там.Это скопище машин
На тебя таит обиду.
Светло-серый лимузин!
Не теряй её из виду! Впереди, гляди, — разъезд!
Больше риска, больше веры!
Опоздаешь!.. Так и есть!
Ты промедлил, светло-серый! Они знали — игра стоит свеч,
А теперь — что ж сигналить, — рекламным щитам?
Ну, а может — гора ему с плеч
Иль с капота — и что у них есть ещё там.Нет — развилка как беда:
Стрелки врозь — и вот не здесь ты!
Неужели никогда
Не съезжаются разъезды? Этот сходится, один —
И, врубив седьмую скорость,
Светло-серый лимузин
Позабыл нажать на тормоз.Что ж, съезжаться — пустые мечты?
Или это есть кровная месть городам?
Покатились колеса, мосты…
И сердца. Или что у них есть ещё там?
Ко мне является Флоренция,
фосфоресцируя домами,
и отмыкает, как дворецкий,
свои палаццо и туманы.Я знаю их, я их калькировал
для бань, для стадиона в Кировске.
Спит Баптистерий — как развитие
моих проектов вытрезвителя.Дитя соцреализма грешное,
вбегаю в факельные площади.
Ты калька с юности, Флоренция!
Брожу по прошлому! Через фасады, амбразуры,
как сквозь восковку,
восходят судьбы и фигуры
моих товарищей московских.Они взирают в интерьерах,
меж вьющихся интервьюеров,
как ангелы или лакеи,
стоят за креслами глазея.А факелы над черным Арно
невыносимы —
как будто в огненных подфарниках
несутся в прошлое машины! — Ау! — зовут мои обеты,
— Ау! — забытые мольберты,
и сигареты,
и спички сквозь ночные пальцы.
— Ау! — сбегаются палаццо,
авансы юности опасны —
попался?! И между ними мальчик странный,
еще не тронутый эстрадой,
с лицом, как белый лист тетрадный,
в разинутых подошвах с дратвой —
Здравствуй! Он говорит: «Вас не поймешь,
преуспевающий пай-мальчик!
Вас продавщицы узнают.
Вас заграницы издают.Но почему вы чуть не плакали?
И по кому прощально факелы
над флорентийскими хоромами
летят свежо и похоронно?!»Я занят. Я его прерву.
В 1
0.
30 — интервью… Сажусь в машину. Дверцы мокры,
Флоренция летит назад.
И, как червонные семерки,
палаццо в факелах горят.
За годами года проходили чредой.
Изменилась родная картина.
И дубина с сохой отошли на покой,
Их сменила царица-машина.
Припев:
Эх, машинушка, ухнем!
Эй, железная, сама пойдет,
Наладим, да смажем, да пустим.
Старый строй изменил капитал-властелин,
С корнем рвал он дворянские роды.
Мужиков и ребят из родных палестин
Гнал на фабрики, верфи, заводы.
Где дворянская жизнь, что лилася рекой?
Уж не гнутся на барщине спины,
Правит Русью купец золотою сумой,
Мужиков превратил он в машины.
Знать, английский урок не пропал - пошел впрок:
Поумнел наш российский купчина,
Лишь рабочий порой вопрошает с тоской:
«Что тяжеле - соха аль машина?»
Без дворян и бояр оказался наш царь,
Кто поддержит тебя, сиротина?
Кто опорой тебе будет в новой судьбе?
Кто заменит тебе дворянина?
Но наш царь не сплошал, он купца обласкал,
И купец ему ныне опора,
А наш русский мужик уж к машине привык,
Его гложет купецкая свора.
Но страшись, грозный царь! Мы не будем, как встарь,
Безответно сносить свое горе.
За волною волна поднялася от сна,
Люд рабочий бушует, как море.
Мы разрушим вконец твой роскошный дворец
И оставим лишь пепел от трона.
И порфиру твою мы отнимем в бою
И порежем ее на знамена.
Фабрикантов, купцов, твоих верных сынов,
Мы, как ветер, развеем по полю,
И на место нужды и несчастья рабов
Установим великую волю.
(После Плевны)
К вокзалу железной дороги
Два поезда сразу идут,
Один — он бежит на чужбину,
Другой же — обратно ведут.
В одном по скамьям новобранцы,
Все юный и целый народ;
Другой на кроватях и койках
Калек бледноликих везет...
И точно как умные люди,
Машины, в работе пыхтя,
У станции ход уменьшают,
Становятся ждать, подойдя!
Уставились окна вагонов
Вплотную стекло пред стеклом;
Грядущее виделось в этом,
Былое мелькало в другом...
Замолкла солдатская песня,
Замялся, иссяк разговор,
И слышалось только шаганье
Тихонько служивших сестер.
В толпе друг на друга глазели:
Сознанье чего-то гнело,
Пред кем-то всем было так стыдно
И так через край тяжело!
Лихой командир новобранцев, —
Имел он смекалку с людьми, —
Он гаркнул своим музыкантам:
«Сыграйте ж нам что, черт возьми!»
И свеялось прочь впечатленье,
И чувствам исход был открыт:
Кто был попрочней — прослезился,
Другие рыдали навзрыд!
И дым выпуская клубами,
Машины пошли вдоль колей,
Навстречу судьбам увлекая
Толпы безответных людей...
На праздник великий — обычай таков —
Далеких и близких зовем земляков,
Далеких и близких, друзей и соседей…
Кто с поездом будет — за теми подъедем,
А кто на конях — у ворот повстречаем,
За сено, овес и за все — отвечаем! А кто на машине — еще веселей,
Дорога — хоть боком катися по ней.А если кто с неба пойдет на посадку,
Тому на току приготовим площадку,
Цветов принесем для почетных гостей
И речи закатим не хуже людей.
И все по порядку, все будет по форме,
За милую душу напоим, накормим.
Найдется, найдется — еще бы не быть! -
И чем угостить и куда посадить.
Зовем сыновей, дочерей и невесток,
Работников преданных, воинов честных,
Героев, что службу несут на границе,
На море, на суше, в районе, в столице.
А с ними на праздник зовем заодно
И тех, что покинули край наш давно,
Что век доживают от нас вдалеке,
Но в нашей когда-то купались реке,
По нашим ходили дорогам исконным
И нашим кормились горохом зеленым,
А то и мякиной, а то и травою, -
Изведали наше житье горевое.
Пройдите вы, гости, по улице старой,
По новым домам, по колхозным амбарам.
По скотным дворам, по усадьбе пройдете,
Наверно, вы песню тогда нам споете.
В отъезд собираясь, прощаясь с народом,
Садясь у крыльца по машинам, подводам,
Споете вы вместо прощального слова
Нам песню хорошую: «Будьте здоровы».
Мол, будьте здоровы, живите богато,
А мы уезжаем до дому, до хаты.
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.
Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей.
Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами — не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…
Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперёд.
А он гвоздит — не выглянуть из башен, —
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.
Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, — столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
— Товарищ командир, товарищ командир!
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
— Да где же, где?.. — А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.
Что ж, бой не ждёт. — Влезай сюда, дружище! —
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка — мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырём.
Подъехали. — Вот здесь. — И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём.
И эту пушку, заодно с расчётом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.
Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шёл большой пожар.
И, помню, я сказал: — Спасибо, хлопец! —
И руку, как товарищу, пожал…
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.
Вот девочка Марина.
А вот её машина.
— На, машина, чашку.
Ешь, машина, кашку.
Вот тебе кроватка,
Спи, машина, сладко.
Я тобою дорожу,
Я тебя не завожу.
Чтобы ты не утомилась,
Чтобы ты не простудилась,
Чтоб не бегала в пыли.
Спи, машина, не шали!
Вдруг машина заболела:
Не пила она, не ела,
На скамейке не сидела,
Не играла, не спала,
Невесёлая была.
Навестил больную Мишка,
Угостил конфетой «Мишка».
Приходила кукла Катя
В белом чистеньком халате.
Над больною целый час
Не смыкала Катя глаз.
Доктор знает всё на свете.
Первоклассный доктор — Петя
(Петя кончил первый класс),
И машину доктор спас.
Доктор выслушал больную,
Грузовую,
Заводную,
Головою покачал
И сказал:
— Почему болеет кузов?
Он не может жить без грузов.
Потому мотор простужен,
Что мотору воздух нужен.
Надоело
Жить без дела –
И машина заболела.
Ей не нужно тишины,
Ей движения нужны.
Как больную нам спасти?
Ключик взять –
И завести!
С интеллигентским
обличием редьки
жили
в России
теоретики.
Сидя
под крылышком
папы да мамы,
черепа
нагружали томами.
Понаучив
аксиом
и формул,
надевают
инженерскую форму.
Живут, —
возвышаясь
чиновной дорогою,
машину
перчаткой
изредка трогая.
Достигнув окладов,
работой не ранясь,
наяривает
в преферанс.
А служба что?
Часов потеря.
Мечта
витает
в высоких материях.
И вдруг
в машине
поломка простая, —
профессорские
взъерошит пряди он,
и…
на поломку
ученый,
растаяв,
смотрит так,
как баран на радио.
Ты хочешь
носить
ученое имя —
работу
щупай
руками своими.
На книги
одни —
ученья не тратьте-ка.
Объединись,
теория с практикой!
В ПРУССКОМ ВАГОНЕ
По чугунным рельсам
Едет поезд длинный;
Не свернет ни разу,
С колеи рутинной.
Часом в час рассчитан
Путь его помильно…
Воля, моя воля,
Как ты здесь бессильна.
Толи дело с тройкой!
Мчусь, куда хочу я,
Без нужды, без цели
Землю полосуя.
Не хочу я прямо—
Забирай налево,
По лугам направо,
Взад через посевы.
Но, увы, уж скоро
Мертвая машина
Стянет и раздолье
Руси-исполина.
Сыплют иностранцы
Русские мильоны,
Чтобы русской воли
Положить препоны.
Но не поддадимся
Мы слепой рутине:
Мы дадим дух жизни
И самой машина.
Не пойдет наш поезд,
Как идет немецкий:
То соскочит с рельсов
С силой молодецкой;
То обвалит насыпь,
То мосток продавит,
То на встречный поезд
Ухарски направит.
То пойдет потише,
Опоздает вволю,
За метелью станет
Суток трое в поле.
А иной раз просто
Часика четыре
Подождет особу,
Сильную в сем мире.
Да, я верю твердо:
Мертвая машина
Произвол не свяжет
Руси-исполина.
Верю: все машины
С русскою природой
Сами оживятся
Духом и свободой!
Оригинал находится здесь: http://www.hot.ее/kolyvan/cиtata/cиtata-1
8.
html
День был весенний,
Солнечный,
Ясный.
Мчались машины
По площади Красной.
Мчались машины,
Где надо — гудели,
В каждой из них
Пассажиры сидели:
В ЗИЛе-110, в машине зеленой,
Рядом с водителем —
Старый ученый.
В «Чайке» —
Седой генерал-лейтенант,
Рядом с шофером его адъютант
В бежевой «Волге» —
Шахтер из Донбасса,
Знатный забойщик высокого класса.
В серой «Победе» —
Известный скрипач,
И в «Москвиче» — врач.
Шины машин
По брусчатке шуршат.
Время не ждет.
Пассажиры спешат:
Кто в академию на заседание,
Кто на футбольное состязание,
Кто посмотреть из машины столицу,
Кто на концерт,
Кто на службу в больницу.
Вдруг впереди
Тормоза завизжали —
Это шоферы педали нажали:
Черные,
Белые,
Желтые,
Синие
Остановились машины у линии.
Остановились.
Стоят.
Не гудят.
А из машин пассажиры глядят.
Ждут пассажиры,
Водители ждут —
Мимо машин ребятишки идут!
По пешеходной
Свободной
Дорожке
Топают,
Топают,
Топают ножки —
Маленьким гражданам
Детского сада
Здесь перейти
Эту улицу надо.
Дети проходят,
А взрослые — ждут,
Ждут уже пять с половиной минут!
Ждут. Не шумят.
Никого не ругают —
Это же наши ребята шагают!
Наши защитники дела Советов!
Наши рабочие!
Наши поэты!
Учителя,
Агрономы,
Артисты!
Воины!
Ленинцы!
Коммунисты!!!
Каждому ясно:
Ну как же не ждать.
Будущей смене дорогу не дать!
Дети прошли.
Постовой обернулся:
— Добрая смена! —
И сам улыбнулся.
— Смена! —
Кивнул постовому шофер.
— Смена! —
Промолвил с улыбкой шахтер.
— Сила народа! —
Ученый сказал.
«Слава!» —
Подумал седой генерал.
Граждане,
мне
начинает казаться,
что вы
недостойны
индустриализации.
Граждане дяди,
граждане тети,
Автодора ради —
куда вы прете?!
Сто́ит
машине
распрозаявиться —
уже
с тротуара
спорхнула девица.
У автомобильного
у колесика
остановилась
для пудрения носика.
Объедешь мостовою,
а рядом
на лужище
с «Вечерней Москвою»,
встал совторгслужащий.
Брови
поднял,
из ноздри —
волосья.
«Что
сегодня
идет
в «Коло́ссе»?
Объехали этого,
других догнали.
Идут
какие-то
две канальи.
Трепать
галоши
походкой быстрой ли? ,
Не обернешь их,
и в ухо
выстрелив.
Спешишь —
не до шуток! —
и с прытью
с блошиною
в людской
в промежуток
вопьешься машиною.
И упрется
радиатор
в покидающих театр.
Вам ехать надо?
Что ж с того!
Прижат
мужчина к даме,
идут
по пузу мостовой
сомкнутыми рядами.
Во что лишь можно
(не язык —
феерия!)
в момент
обложена
вся шоферия.
Шофер
столкновеньям
подвел итог:
«Разинь
гудок ли уймет?!
Разве
тут
поможет гудок?!
Не поможет
и
пулемет».
Чтоб в эту
в самую
в индустриализацию
веры
шоферия
не теряла,
товарищи,
и в быту
необходимо взяться
за перековку
человеческого материала.
Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты -
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
На глазах от натуги худеют канаты,
Из себя на причал выжимая слезу.
И команды короткие, злые
Быстрый ветер уносит во тьму:
"Кранцы за борт!", "Отдать носовые!"
И — "Буксир, подработать корму!"
Капитан, чуть улыбаясь, -
Молвил только "Молодцы", -
Тем, кто с сушей расставаясь,
Не хотел рубить концы.
Переход — двадцать дней, — рассыхаются шлюпки,
Нынче утром последний отстал альбатрос…
Хоть бы — шторм! Или лучше — чтоб в радиорубке
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.
Так и есть: трое — месяц в корыте,
Яхту вдребезги кит размотал…
Так за что вы нас благодарите -
Вам спасибо за этот аврал!
Только снова назад обращаются взоры -
Цепко держит земля, все и так и не так:
Почему слишком долго не сходятся створы,
Почему слишком часто мигает маяк?!
Капитан, чуть улыбаясь,
Молвил тихо: "Молодцы!"
Тем, кто с жизнью расставаясь,
Не хотел рубить концы.
И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,
И еще черта в ступе и бог знает что,
И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун -
Все, куда я ногой не ступал, но зато -
Пришвартуетесь вы на Таити
И прокрутите запись мою, -
Через самый большой усилитель
Я про вас на Таити спою.
Скажет мастер, улыбаясь,
Мне и песне: "Молодцы!"
Так, на суше оставаясь,
Я везде креплю концы.
И опять продвигается, словно на ринге,
По воде осторожная тень корабля.
В напряженье матросы, ослаблены шпринги…
Руль полборта налево — и в прошлом земля!