На губках смех, в сердечке благодать,
Которую ни светских правил стужа,
Ни мненья лед не властны заковать.
Как сладко жить! Как сладко танцевать
В семнадцать лет под добрым взглядом мужа! То кавалеру даст, смеясь, цветок,
То, не смутясь, подсядет к злым старухам,
Твердит о долге, теребя платок.
И страшно мил упрямый завиток
Густых волос над этим детским ухом.Как сладко жить: удачен туалет,
Прическа сделана рукой искусной,
Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.
Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!
Мы любим и любви не ценим,
И жаждем оба новизны,
Но мы друг другу не изменим,
Мгновенной прихотью полны.
Порой, стремясь к свободе прежней,
Мы думаем, что цепь порвем,
Но каждый раз все безнадежней
Мы наше рабство сознаем.
Злобствуй мне естьли то забвенно,
Что мила тебе была,
Кем твое стало сердце пленно,
Пусть она будет мила,
Я сама больше любви не имею,
Будь теперь отменен я не сожалею,
Я уже в неволе,
Не хочу быть боле,
Возвратись свобода возвратись.
Грянула буря. На празднестве боли
хаосом крови пролился уют.
Я, ослепленный, метался по бойне,
где убивают, пока не убьют.В белой рубашке опрятного детства
шел я, теснимый золой и огнем,
не понимавший значенья злодейства
и навсегда провинившийся в нем.Я не узнал огнедышащей влаги.
Верил: гроза, закусив удила,
с алым закатом схватилась в овраге.
Я — ни при чем, и одежда бела.Кто убиенного слышал ребенка
Близ мест, где царствует Венеция златая,
Один, ночной гребец, гондолой управляя,
При свете Веспера по взморию плывет,
Ринальда, Годфреда, Эрминию поет.
Он любит песнь свою, поет он для забавы,
Без дальных умыслов; не ведает ни славы,
Ни страха, ни надежд, и, тихой музы полн,
Умеет услаждать свой путь над бездной волн.
На море жизненном, где бури так жестоко
Преследуют во мгле мой парус одинокий,
О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,
Было сказано, что стройно он слагал слова и пел
И не только пел он песни, но умел их записать,
В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен.
Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,
Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».
Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый, рвы с водой,
Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно́ моё место в мире:
Под колёсами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
Любя тебя, о брат двоюродный,
Посвящаю сей досуг,
Тя для братства, в час ненужный,
Утешь, прими, будь брат, будь друг.
Я на лире вдохновенной
С Апполоном петь хочу
И душе невознесенной
Ложной славы не ищу.
1
Дождь! тебя благословляю!
Ты смочил ее одежды:
Как, под влажной тканью, четко
Рисовалось тело милой!
Ты была — как обнаженной,
И твои дрожали груди!
Кто ж согрел их поцелуем,
В час, как радуга сверкнула?
2
Певец Услад любил Всемилу,
И счастлив был;
И вдруг завистный рок в могилу
Ее сокрыл.
Певец Услад душе покою
Искал в войне,
А враг тогда грозил войною
Родной стране.
Вспоённая солёной морскою глубиной,
Вся дышащая влагой, мечтой, и тишиной, —
О, Ночь, побудь со мной,
О, Ночь, побудь моей,
Дай мне побыть во сне,
В бездонной глубине,
Где скрыты зёрна дней.
Окутанная дымом сожжённых вечеров,
Дочь Хаоса немая, любимица веков, —
Ах, не плыть, ах, не плыть кораблю,
Сорван парус и в трюме вода, —
Я неверного друга люблю
Навсегда, навсегда.
Пахли руки смоленым канатом,
В левом ухе блестела серьга,
Говорил, что он будет мне братом,
Подарил жемчуга…
Не милы мне: ни твой венок артистки, —
Увянет он, как роз весенних цвет;
Ни цели те, что дороги и близки
Твоей душе, ни ласковый привет
Очей твоих, и гордый, и стыдливый;
Ни блеск твоей волшебной красоты,
Ни смелый ум, тревожный и пытливый, —
Мой идеал, художница, — не ты!..
Когда порой в ликующие звуки
На, горах, в избе просторной
Жил старик богатый, Гром:
У него три сына было.
Так и жили вчетвером.
Солнце было старшим сыном.
Месяц был середовик,
А Огонь, меньшой сынишка.
Всех бойчей, да невелик.
Раз пришло отцу на мысли
Испытать родную кровь:
Не уезжай, лезгинец молодой;
Зачем спешить на родину свою?
Твой конь устал, в горах туман сырой;
А здесь тебе и кровля и покой,
И я тебя люблю!..
Ужели унесла заря одна
Воспоминанье райских двух ночей;
Нет у меня подарков: я бедна,
Но мне душа создателем дана
Подобная твоей.В ненастный день заехал ты сюда;
Sие lиеbtеn sиch bеиdе, doch kеиnеr
Wollt’еs dеm andеrn gеstеhn.
Hеиnе
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас...
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.
Я — междумирок. Равен первым,
Я на собраньи знати — пэр,
И каждым вздохом, каждым нервом
Я вторю высшим духам сфер.
Сумел мечтами подсмотреть я
Те чувства, что взойти должны,
Как пышный сев, спустя столетья, —
Но ныне редким суждены!
Но создан я из темной глины,
На мне ее тяжелый гнет.
Мишка, мишка, как не стыдно!
Вылезай из-под комода!
Ты меня не любишь, видно.
Это что еще за мода!
Как ты смел удрать без спроса,
На кого ты стал похож!
На несчастного барбоса,
За которым гнался еж.
Весь в пылинках, паутинках,
Со скорлупкой на носy.
Она была в кого-то влюблена.
Дышал Апрель. И зелень молодая
Была светло-девически-нежна.
Узорность облачков, воздушно тая,
В лазури утопала, как мечты,
Сирень пьянила воздух, расцветая.
И девушка, в расцвете красоты,
На утре дней, смотря прозрачным взором,
Остов от черешни я, назябся ж я зимой,
Инею-то, снегу-то на ветках, Боже мой! А едва заслышал я твой шаг сквозь забытье,
В воздухе дыхание почувствовал твое, Весь я точно к Троице разубрался в листы,
Замерцали белые меж листьями цветы.Было утро снежного и сиверкого дня,
Но когда ты ласково взглянула на меня, Чудо совершилося — желания зажглись
И на ветках красные черешни налились.Каждая черешенка так и горит, любя,
Каждая шепнула бы: «Я только для тебя, Все же мы, любимая, на ласковый твой свет
Сердца благодарного мы — ласковый ответ».Но со смехом в поле ты, к подругам ты ушла,
И, дрожа, увидел я, как набегала мгла, Как плоды срывалися, как цвет мой опадал,
Никогда я, кажется, сильнее не страдал.Но зато не холоден мне больше зимний день,
Лизу милый друг спросил:
— Лиза, не было ль оплошки?
Не сеньор ли проходил
По песочной той дорожке?
Не сеньор ли подарил
И цепочку, и серёжки? —
Говорит она: — Колен,
Мой ревнивец, как не стыдно!
Отдала я сердце в плен,
Да ошиблася я, видно.
Скажи мне, долго ль заблуждаться
Тебе, о сердце, суждено?
Пора бы с грезами расстаться…
Мы старики с тобой давно.А ты, назло годам и року,
Тревожней бьешься и сильней
(Хоть мало видишь в этом проку),
Чем билось в дни весны своей.Когда среди волнений света,
В толпе шумящей и пустой,
Слова любимого поэта
Произнесут перед тобой, Или науки голос строгой
(Посв. А. Я. П—му).
Усовершенствуй то, что есть,—
Себя, свой дар, свой труд, и вот,
Живой предмет твоих забот,—
Твоя единственная честь.
Люби науку,— это плод
Усовершенствованных дум,
Над ней пытай свой шаткий ум
И свет ее неси вперед.
За что мне все это?
Февральской теплыни подарки,
поблажки небес:
то прилив, то отлив снегопада.
То гляну в окно:
белизна без единой помарки,
то сумерки выросли,
словно растения сада.
Как этого мало,
Лиза в городе жила,
Но невинною была;
Лиза, ангел красотою,
Ангел нравом и душою.
Время ей пришло любить…
Всем любиться в свете должно,
И в семнадцать лет не можно
Сердцу без другого жить.
Что же делать? где искать?
Чтоб честным людям не терзаться.
Чтоб небо стало голубей
Над родиной твоей, — мерзавца
Настигни и убей!
Старушка плачет на пороге,
Вернется ль сын любимый к ней.
Кто встал у сына на дороге?
Фашист. И ты его убей!
Вы не слыхали про поэта,
Поэта лейтенанта С.?
В нем много теплоты и света,
И море милое, и лес.
Он сын Случевского. По крови
И духу сын… В лазори строк —
Он белый голубь. На Нарове
Его именье «Уголок».
Сыну пояс златотканный
Я сплела своей рукой;
Прицепи же меч свой бранный, —
Этот меч отточен мной.
Пробудись от сна, любимый,
Очи светлые открой, —
В них для матери родимой
Гордость, вера и покой.
О, милая, как я печалюсь! о, милая, как я тоскую!
Мне хочется тебя увидеть — печальную и голубую… Мне хочется тебя услышать, печальная и голубая,
Мне хочется тебя коснуться, любимая и дорогая! Я чувствую, как угасаю, и близится мое молчанье;
Я чувствую, что скоро — скоро окончится мое страданье… Но, .господи! с какою скорбью забуду я свое мученье!
Но, господи! с какою болью познаю я свое забвенье! Мне кажется, гораздо лучше надеяться, хоть безнадёжно,
Чем мертвому, в немом безгрезье, покоиться бесстрастно — нежно…
О, призраки надежды — странной — и сладостной, и страстно- больной,
О, светлые, не покидайте мечтателя с душою знойной! Не надо же тебя мне видеть, любимая и дорогая…
Не надо же тебя мне слышать, печальная и голубая… Ах, встречею боюсь рассеять желанное свое страданье, —
Увидимся — оно исчезнет: чудесное — лишь в ожиданьи… Но все-таки свиданье лучше, чем вечное к нему стремленье,
В березовой роще, душистой весной,
Фиалка и ландыш росли...
Они появились с одною зарей,
С одною зарей расцвели,
Они умывались одною росой,
Ласкали их ветры одни;
И в холод, и в бурю, и в солнечный зной
Друг друга любили они!...
Там, где древо мировое,
Там, где ясень Игдразил,
Слышно пение живое,
И как будто звон кадил.
Это — пение Идуны,
И когда ты невзначай,
Проходя, услышишь руны,
Вложишь в струны вечный Май.
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для заблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
Небо бледно-голубое
Дышит светом и теплом
И приветствует Петрополь
Небывалым сентябрем.
Воздух, полный теплой влаги,
Зелень свежую поит
И торжественные флаги
Тихим веяньем струит.
Блеск горячий солнце сеет
Вдоль по невской глубине —