Наяву ли всё? Время ли разгуливать?
Лучше вечно спать, спать, спать, спать
И не видеть снов.Снова — улица. Снова — полог тюлевый,
Снова, что ни ночь — степь, стог, стон,
И теперь и впредь.Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,
Снится тишь и темь. Вдруг бег пса
Пробуждает сад.Ждет — улягутся. Вдруг — гигант из затеми,
И другой. Шаги. «Тут есть болт».
Свист и зов: тубо! Он буквально ведь обливал, обваливал
Нашим шагом шлях! Он и тын
Листья, цвет и ветки —
Все заключено в одной почке.
Круги за кругами сеткой
Суживаются до маленькой точки.
Крутящийся книзу голубь
Знает, где ему опуститься.
Когда сердце делается совершенно голым,
Видно, из-за чего ему биться.
Любовь большими кругами
До последнего дна доходит
Быстрей, чем светлый праздник мая,
Быстрей, чем радость молодая,
Быстрей, чем ночь, от ласк немая,
Ты промелькнула тенью сна:
Как сад без листьев, обнаженный,
Как мрак ночной с тоской бессонной,
Как ум, печалью пораженный,
Моя душа одна, одна.
Пусть Лето ласточкой вернется,
В прекрасный летний день,
Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зеленостью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
«Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что́ б было в нем без нас? Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
Радость может ждать на каждом повороте.
Не грусти. Не надо. Посмотри в окно.
Осень, в желтых листьях, в нежной позолоте,
Медленно колдует. Что нам суждено?
Разве мы узнаем? Разве разгадаем?
Будем ждать, что чары улыбнутся нам.
Пляска мертвых листьев завершится Маем.
Лютики засветят снова по лугам.
Даже и сегодня… Ум предав заботе,
Шел я, хмурый, скучный, по лесной глуши,
Остов от черешни я, назябся ж я зимой,
Инею-то, снегу-то на ветках, Боже мой! А едва заслышал я твой шаг сквозь забытье,
В воздухе дыхание почувствовал твое, Весь я точно к Троице разубрался в листы,
Замерцали белые меж листьями цветы.Было утро снежного и сиверкого дня,
Но когда ты ласково взглянула на меня, Чудо совершилося — желания зажглись
И на ветках красные черешни налились.Каждая черешенка так и горит, любя,
Каждая шепнула бы: «Я только для тебя, Все же мы, любимая, на ласковый твой свет
Сердца благодарного мы — ласковый ответ».Но со смехом в поле ты, к подругам ты ушла,
И, дрожа, увидел я, как набегала мгла, Как плоды срывалися, как цвет мой опадал,
Никогда я, кажется, сильнее не страдал.Но зато не холоден мне больше зимний день,
По зарям я траву—выстилаю шелками,
Уловляю разрыв—в золотой аксамит,
И когда уловлю,—пусть я связан узлами,
Приложу как огнем,—самый крепкий сгорит.
Есть трава белоярь, что цветет лишь минуту,
Я ее усмотрю—и укрою в строку,
Я для ветра нашел зацепленье и путу,
Он дрожит и поет, развевая тоску.
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит — один во всей вселенной.
Природа жаждущих степей
Его в день гнева породила,
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.
Мне новый день — как новый человек,
с другим характером, другой судьбою.
Он вышел рано. Гор, морей и рек
препятствия он видит пред собою.Есть люди — праздники, когда с утра
такая легкость в жизни и в природе,
цветут цветы, смеется детвора…
Их долго ждут, они как миг проходят.А я хочу прожить, как этот день,
в котором солнце с непогодой спорит,
последних листьев трепетная тень,
тревожный запах северного моря; в котором очень мало тишины
Голос ветра
«Когда сквозных огней
Росы листок зеленый
На мой томящий одр
Нальет и отгорит, —
Когда дневных лучей
Слепящий ток, червленый,
Клоня кленовый лист,
По купам прокипит, —
Когда, багров и чист,
Гроза промчалась низко над землёю…
Я вышел в сад; затихло всё кругом —
Вершины лип облиты мягкой мглою,
Обагрены живительным дождём.А влажный ветр на листья тихо дышит…
В тени густой летает тяжкий жук;
И, как лицо заснувших томно пышет,
Пахучим паром пышет тёмный луг.Какая ночь! Большие, золотые
Зажглися звезды… воздух свеж и чист;
Стекают с веток капли дождевые,
Как будто тихо плачет каждый лист.Зарница вспыхнет… Поздний и далекий
Развесистое древо
Сияет среди Рая.
Глядит Адам и Ева,
Глядят они вздыхая.
Сказали им, что можно
Все трогать, лишь не это,
Погибель непреложна,
Здесь слишком много света.
Простые, тихие, седые,
Он с палкой, с зонтиком она, -
Они на листья золотые
Глядят, гуляя дотемна.
Их речь уже немногословна,
Без слов понятен каждый взгляд,
Но души их светло и ровно
Об очень многом говорят.
Рубил крестьянин дуб близ корня топором;
Звучало дерево, пускало шум и гром,
И листья на ветвях хотя и трепетали,
Близ корня видючи топор,
Но, в утешение себе, с собой болтали,
По лесу распуская всякий вздор. — И дуб надеялся на корень свой, гордился
И презирал мужичий труд;
Мужик же все трудился
И думал между тем: пускай их врут:
Как корень подсеку, и ветви упадут!
Тихо проносится ночь благовонная,
Мир, внемля Богу, молчит,
В роще одной лишь осинка бессонная,
Листья колебля, шумит.
К ней прислоня свои ветви тяжелые,
Дремлет дубок молодой,
Видит он сны не совсем-то веселые
Возле подруги ночной.
Как милый голос, оклик птичий
Тебя призывно горячит,
Своих, особых, полн отличий.
Как милый голос, оклик птичий, —
И в сотне звуков свист добычи
Твой слух влюбленный отличит.
Как милый голос, оклик птичий
Тебя призывно горячит.В часы, когда от росных зерен
В лесу чуть движутся листы,
Твой взор ревнив, твой шаг проворен.
Нет больше лета,
Не свистят зеленые иволги,
Грибами пахнет…
Пришел к синей реке козленок,
Заиграл на тростинке,
И запечалились мавки-русалки:
— Тонкая сопелочка плачет над водой,
Спой осенним мавам ты, козлик золотой.
Падают с березы последние одежды,
Небо засинелось печалью безнадежной…
Я сидел под Деревом Зеленым,
Это Ясень, ясный Ясень был.
Вешний ветер шел по горным склонам,
Крупный дождь он каплями дробил.
Я смотрел в прозрачную криницу,
Глубь пронзал, не достигая дна.
Дождь прошел, я сердцем слушал птицу,
С птицей в ветках пела тишина.
Осень
Флейта осени скорбно рыдает
Одиноко в тревоге ночной,
Дрожь деревья насквозь пронимает,
Слезы с неба сбегают струей;
Цвет садов, побледнев, умирает,
Птиц веселых умчался полет
В те поля, где апрель расцветает,
Где он яркую песню поет.
О душа! Ты дрожишь, тебе скучно
Был утренник. Сводило челюсти,
И шелест листьев был как бред.
Синее оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет.Гремели блюда у буфетчика.
Лакей зевал, сочтя судки.
В реке, на высоте подсвечника,
Кишмя кишели светляки.Они свисали ниткой искристой
С прибрежных улиц. Било три.
Лакей салфеткой тщился выскрести
На бронзу всплывший стеарин.Седой молвой, ползущей исстари,
Ах! если б мой милый был роза-цветок,
Его унесла бы я в свой уголок;
И там украшал бы мое он окно;
И с ним я душой бы жила заодно.
К нему бы в окно ветерок прилетал
И свежий мне запах на грудь навевал;
И я б унывала, им сладко дыша,
И с милым бы, тая, сливалась душа.
Осень. Мертвый простор. Углубленные грустные дали.
Завершительный ропот, шуршащих листвою, ветров.
Для чего не со мной ты, о, друг мой, в ночах, в их печали?
Столько звезд в них сияет, в предчувствии зимних снегов.
Я сижу у окна. Чуть дрожат беспокойные ставни.
И в трубе, без конца, без конца, звуки чьей-то мольбы.
На лице у меня поцелуй, — о, вчерашний, недавний.
По лесам и полям протянулась дорога Судьбы.
М. Кузмину
О, пожелтевшие листы
В стенах вечерних библио́тек,
Когда раздумья так чисты,
А пыль пьянее, чем наркотик!
Мне нынче труден мой урок.
Куда от странной грёзы деться?
Я отыскал сейчас цветок
Как холодный дождь изменницей слывет,
Точно ветер и глуха, да оборвет.
Подозрительней, фальшивей вряд ли есть,
Имя осень ей — бродяжит нынче здесь…
Слышишь: палкой-то по стенке барабанит,
Выйди за дверь: право, с этой станет.
Выйди з_а_ дверь. Пристыди ж ты хоть ее,
Вот неряха-то. Не платье, а тряпье.
Грязи, грязи-то на ботах накопила,
Да не слушай, что бы та ни говорила.
Все окна в нашем тереме огнем озарены,
Цветы на каждом дереве с лучом обручены,
Отметили все двери мы, поставив тайный знак,
Теперь, что будет в тереме — да будет это так.
Из кладезя глубокого вода принесена,
В той горнице, где горлицы, святая тишина,
Где голуби — как проруби, там чудится жерло,
И страшно так, и сладко так — что сказано, пришло.
Что сказано для разума, да будет наяву,
Дремотное — развязано, и дождь сечет траву.
Скрипучий голос, старчески глухой,
Тугие складки клетчатого пледа,
Очки и взгляд, где горьких дум отстой
Приправлен острословьем домоседа.Прозрачная костлявая рука
Легла на набалдашнике тяжелом,
А седина, подобие венка,
Сквозит уже ненужным ореолом.Но кто же он? Философ? Дипломат?
Сенека петербургского салона?
Иль камергер, что в царскосельский сад
Спустился по ступенькам Камерона? Подернут рябью озера изгиб,
Больному классику чтоб дать ответ российский,
Я избираю стих и лист александрийский;
Не думаю, меж тем, об оном я листе,
Чтоб облегчился ты без рези в животе.
Что ж делать! Такова российска Аретуза,
Что пить из ней нельзя без содроганья пуза.
О, что бы провещал ученейший Хирон,
Когда б на наших муз взглянул хоть мельком он,
У коих цензоры, благочестивы люди,
Обгрызли ногти все и вырезали груди,
Вдали полыхнула зарница.
Качнулась за окнами мгла.
Менялась погода —
смениться
погода никак не могла.И все-таки что-то менялось.
Чем дальше, тем резче и злей
менялась погода,
менялось
строенье ночных тополей.И листьев бездомные тени,
в квартиру проникнув извне,
Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно;
Слышать шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно,
В темном облаке дня, в темном вечере зло, полусонно
Лай вечерних собак — сквозь квадратные гнезда газона.
Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды,
И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно,
Беспокойно вступая в туманное новое утро.
Ф.Е. Коршу в ответ на эпическое посланиеБольному классику чтоб дать ответ российский,
Я избираю стих и лист александрийский;
Не думаю, меж тем, об оном я листе,
Чтоб облегчился ты без рези в животе.
Что ж делать! Такова российска Аретуза,
Что пить из ней нельзя без содроганья пуза.
О, что бы провещал ученейший Хирон,
Когда б на наших муз взглянул хоть мельком он,
У коих цензоры, благочестивы люди,
Обгрызли ногти все и вырезали груди,
Молчите струйки чисты,
И дайте мне вещать:
Вы птички голосисты
Престаньте воспевать.
Пусть в рощах раздаются
Плачевные слова,
Ручьями слезы льются
И стонут дерева.
Ты здесь моя отрада,
Что грустно мне? О чем я так жалею?..
Во мне уж нет ни силы, ни огня…
Слабеет взор… Я стыну, холодею…
И жизнь и свет отходят от меня.Меня зовет какой-то голос свыше.
Мне кажется, что я уж не живу;
И шум людской становится все тише,
И смерти вздох я слышу наяву.Как лист в ручье, теченьем струй гонимый,
Поблекший лист, оторванный с куста, —
Куда-то вдаль я мчусь неудержимо.
Неслышно мчусь, как дух или мечта.Душа назад, как птица, рвется жадно;
Проклятье века — это спешка,
и человек, стирая пот,
по жизни мечется, как пешка,
попав затравленно в цейтнот.
Поспешно пьют, поспешно любят,
и опускается душа.
Поспешно бьют, поспешно губят,
а после каются, спеша.
На Надеждинской улице
Жил один
Издатель стихов
По прозванию
Господин
Блох.
Всем хорош —
Лишь одним
Он был плох:
Фронтисписы очень любил
Горящей осени упорство!
Сжигая рощи за собой,
она ведет единоборство,
хотя проигрывает бой.
Идет бесшумный поединок,
но в нем схлестнулись не шутя
тугие нити паутинок
с тугими каплями дождя.