Листья падают в саду…
В этот старый сад, бывало,
Ранним утром я уйду
И блуждаю где попало.
Листья кружатся, шуршат,
Ветер с шумом налетает —
И гудит, волнуясь, сад
И угрюмо замирает.
Но в душе — все веселей!
Я люблю, я молод, молод:
Что мне этот шум аллей
И осенний мрак и холод?
Ветер вдаль меня влечет,
Звонко песнь мою разносит,
Сердце страстно жизни ждет,
Счастья просит!
Листья падают в саду,
Пара кружится за парой…
Одиноко я бреду
По листве в аллее старой.
В сердце — новая любовь,
И мне хочется ответить
Сердцу песнями — и вновь
Беззаботно счастье встретить.
Отчего ж душа болит?
Кто грустит, меня жалея?
Ветер стонет и пылит
По березовой аллее,
Сердце слезы мне теснят,
И, кружась в саду угрюмом,
Листья желтые летят
С грустным шумом!
Еще и лист в дубраве не поблек,
И жатвы с нив, подь ясным небосклоном,
Не срезал серп, а в воздухе студеном,
Пахнувшем с гор, где Дух Зимы извлек
Ледяный меч, мне слышится намек,
Что скоро лист спадет в лесу зеленом.
И шепчет лист певцамь весны со стоном:
Скорей на юг, ваш недруг недалек!
А я, зимой поющий, как и летом,
Без трепета, в том шелесте глухом
Густых лесов и в ясном блеске том
Осенних дней, жду с радостным приветом
Снегов и бурь, когда сильней согрет,
Чем в летний зной, восторгом муз поэт.
Я сидел в саду осеннем и глядел на красный лист,
Небо было в час заката как зажженный аметист,
Листья были завершеньем страстных мигов пронзены,
Осень выявила краски, что скрывались в дни весны.
Изумруд, что нежно чувству, млея в Мае, пел: «Усни»,
Стал карбункулом зловещим и гореньем головни,
Нежность золота с эмалью, в расцветаньи лепестков,
Стала желто-красной медью, красной мглой в глазах врагов.
И пока я был окован волхвованием листа,
Целый мир воспламенился, тлела заревом мечта,
Угли множа, в красных дымах, мир явился как пожар,
Он сжигал себя, сознавши, что, изжив себя, он стар.
Изумрудный лист банана,
На журчащей Годавери
Завтра утром — рано, рано —
Помоги горячей вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по тихим волнам,
Успокой больные грезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда в дали тумана
Потеряю я из виду
Изумрудный лист банана,
Я молиться в поле выду;
И тебе, богиня Кали,
Принесу мои запястья,
Песню тайны и печали
Заменю напевом счастья.
Если ж ты, мой лист банана,
Опрокинешь эту ношу,
Завтра утром — рано, рано —
Амулеты все я сброшу.
Вдоль по тихой Годавери
Я пойду полна печали,
И безумной баядере
Будет чуждой Дурга-Кали.
Помойну яму разрывая,
Свинья нашла газетный лист.
«Вот кстати! — думает. — На вид хоть неказист,
Да уж давно сыта я,
Так на досуге почитаю,—
Что пишут нового, о чем гутарит свет.
Чай, речью обо мне полны столбцы газет».
И тот же час свиное рыло
Она к листу оборотила.
Друзья,
Нередко меж людей я примечал такое:
Иной лишь занят тем, что жрет помои,
А все кричит хвастливо: я да я! -
Точь-в-точь как оная Свинья.
Я к вам травою прорасту,
попробую к вам дотянуться,
как почка тянется к листу
вся в ожидании проснуться,
Однажды утром зацвести,
пока её никто не видит…
а уж на ней роса блестит
и сохнет, если солнце выйдет.
Оно восходит каждый раз
и согревает нашу землю,
и достигает ваших глаз,
а я ему уже не внемлю.
Не приоткроет мне оно
опущенные тяжко веки,
и обо мне грустить смешно
как о реальном человеке.
А я — осенняя трава,
летящие по ветру листья,
но мысль об этом не нова,
принадлежит к разряду истин.
Желанье вечное гнетёт —
травой хотя бы сохраниться.
Она весною прорастёт
и к жизни присоединится.
Осень ранняя. Падают листья.
Осторожно ступайте в траву.
Каждый лист — это мордочка лисья…
Вот земля, на которой живу.
Лисы ссорятся, лисы тоскуют,
лисы празднуют, плачут, поют,
а когда они трубки раскурят,
значит — дождички скоро польют.
По стволам пробегает горенье,
и стволы пропадают во рву.
Каждый ствол — это тело оленье…
Вот земля, на которой живу.
Красный дуб с голубыми рогами
ждет соперника из тишины…
Осторожней: топор под ногами!
А дороги назад сожжены!
…Но в лесу, у соснового входа,
кто-то верит в него наяву…
Ничего не попишешь: природа!
Вот земля, на которой живу.
Прощай, письмо любви! прощай: она велела.
Как долго медлил я! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет…
Минуту!.. вспыхнули! пылают — легкий дым
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит… О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…
Внутри меня осенняя пора.
Внутри меня прозрачно прохладно,
и мне печально и, но не безотрадно,
и полон я смиренья и добра.
А если я бушую иногда.
то это я бушую, облетая,
и мысль приходит, грустная, простая,
что бушевать — не главная нужда.
А главная нужда — чтоб удалось
себя и мир борьбы и потрясений
увидеть в обнаженности осенней,
когда и ты и мир видны насквозь.
Прозренья — это дети тишины.
Не страшно, если шумно не бушуем.
Спокойно сбросить все, что было шумом,
во имя новых листьев мы должны.
Случилось что-то, видимо, со мной,
и лишь на тишину я полагаюсь,
где листья, друг на друга налагаясь,
неслышимо становятся землей.
И видишь все, как с некой высоты,
когда сумеешь к сроку листья сбросить,
когда бесстрастно внутренняя осень
кладет на лоб воздушные персты.
Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу…
Смело топчу я ногой
Вешнюю леса красу.
С холоду щеки горят;
Любо в лесу мне бежать,
Слышать, как сучья трещат,
Листья ногой загребать!
Нет мне здесь прежних утех!
Лес с себя тайну совлек:
Сорван последний орех,
Свянул последний цветок;
Мох не приподнят, не взрыт
Грудой кудрявых груздей;
Около пня не висит
Пурпур брусничных кистей;
Долго на листьях, лежит
Ночи мороз, и сквозь лес
Холодно как-то глядит
Ясность прозрачных небес…
Листья шумят под ногой;
Смерть стелет жатву свою…
Только я весел душой
И, как безумный, пою!
Знаю, недаром средь мхов
Ранний подснежник я рвал;
Вплоть до осенних цветов
Каждый цветок я встречал.
Что им сказала душа,
Что ей сказали они —
Вспомню я, счастьем дыша,
В зимние ночи и дни!
Листья шумят под ногой…
Смерть стелет жатву свою!
Только я весел душой —
И, как безумный, пою!
Отрывок
«Кто ты, Надменный, что грязнить дерзаешь
Лишь гениям цветущие цветы,
Покуда ты как месяц убываешь?
Не тронь священно-легкие листы,
Что для немногих, дом чей — область славы,
Растут в Раю: из безымянных ты». —
«О, я ношу их только для забавы,
Фальшива этих листьев красота,
В росе цветов — дыхание отравы,
И прелесть их минутная — не та,
Что облегла навек чело Мильтона;
Притворной лаской дышит их мечта,
Зажглись, — их нет, — и нет над ними стона».
Листья осенние, цвета дрожжей и печали,
Полем, безрадостным полем летят из-за дали…
Листья осенние скорби моей, моей боли
В сердце летят неустанно, покорные горестной доле.
Назад и вперед… назад и вперед…
Ветер свистит, ветер ревет,
Тучи он рвет —
Тучи, летящие пеплом.
— Старое солнце ослепло.
— В сердце Ноябрь настает.
Ивы пониклые смотрятся в лужи.
Черная птица в тумане летит.
В мертвенной стуже
Стон бесконечный звучит.
— В сердце Ноябрь настает.
О, эти листья увядающие,
В туман и холод отлетающие
Под звон дождя непрерываемый…
…И плач и стон неумолкаемый
В моей душе однообразно
Звенящий жалобой бессвязной!..
Журчали флейты. Рыдали скрипки.
И глухо пела виолончель.
Душа не видит своей ошибки,
Когда в ней чувства взметут метель.
Я видел пары. Кружились мерно.
И возвращались в свои круги.
«— Меня ты любишь? И это верно?»
«— Тебя люблю я.» — «О, не солги.»
Уста шептали слова печали.
Им отвечали слова огня.
«— Мы долго ждали.» — «Мы так устали.»
«— А ты откуда?» — «Из светлой дали.»
«— Ты мне желанен.» — «Целуй меня.»
И целовались. И забывались.
Как листья в ветре, в лучах Луны.
Как змеи, звуки, блестя, свивались.
Я знаю правду! Я видел сны!
I
Редеет красный лист осины.
И небо синее. Вдали,
За просеками крик гусиный,
И белый облак у земли.
А там, где спелую орешню
Подмыла сонная река,
Чья осторожно и неспешно
Кусты раздвинула рука?
И взор глубокий и зеленый
В тоске окинул окоем,
Как бы покинутый влюбленный
Глядится в темный водоем.
II
В закате ясен свет звезды,
И одинокий куст черники
Роняет спелые плоды…
А он бредет к опушке, дикий
И тихо в дудочку играет,
Его нестойкая нога
На травы желтые ступает…
А воды алые в луга
Устало осень проливает…
И далеко последний свист
Несут печальные закаты.
А на шерсти его, измятый,
Прилип полузавядший лист.
Дождя отшумевшего капли
Тихонько по листьям текли,
Тихонько шептались деревья,
Кукушка кричала вдали.
Луна на меня из-за тучи
Смотрела, как будто в слезах;
Сидел я под клёном и думал,
И думал о прежних годах.
Не знаю, была ли в те годы
Душа непорочна моя?
Но многому б я не поверил,
Не сделал бы многого я.
Теперь же мне стали понятны
Обман, и коварство, и зло,
И многие светлые мысли
Одну за другой унесло.
Так думал о днях я минувших,
О днях, когда был я добрей;
А в листьях высокого клёна
Сидел надо мной соловей,
И пел он так нежно и страстно,
Как будто хотел он сказать:
«Утешься, не сетуй напрасно —
То время вернется опять!»
Люблю осеннюю Москву
в ее убранстве светлом,
когда утрами жгут листву,
опавшую под ветром.
Огромный медленный костер
над облетевшим садом
похож на стрельчатый костел
с обугленным фасадом.
А старый клен совсем поник,
стоит, печально горбясь…
Мне кажется, своя у них,
своя у листьев гордость.
Ну что с того, ну что с того,
что смяты и побиты!
В них есть немое торжество
предчувствия победы.
Они полягут в чернозем,
собой его удобрят,
но через много лет и зим
потомки их одобрят,
Слезу ненужную утрут,
и в юном трепетанье
вся неоправданность утрат
получит оправданье…
Парит, парит гусиный клин,
за тучей гуси стонут.
Горит, горит осенний клен,
золою листья станут.
Ветрами старый сад продут,
он расстается с летом.
А листья новые придут,
придут за теми следом.
Лес шумит невнятным, ровным шумом…
Лепет листьев клонит в сон и лень…
Петухи в далекой караулке
Распевают про весенний день.
Лес шумит невнятным, тихим шумом…
Хорошо и беззаботно мне
На траве, среди берез зеленых,
В тихой и безвестной стороне!
Так привык я к горю и заботам,
Что мне странен этот ясный день,
Точно должен упрекнуть себя я
И за эту радость, и за лень.
Но укор в улыбке замирает…
Лес шумит, дрожит узор теней…
Убегает светлый лепет листьев,
Тихий лепет светлых детских дней!
Доволен я буквально всем!
На животе лежу и ем
Бруснику, спелую бруснику!
Пугаю ящериц на пне,
Потом валяюсь на спине,
Внимая жалобному крику
Болотной птицы…
Надо мной
Между березой и сосной
В своей печали бесконечной
Плывут, как мысли, облака,
Внизу волнуется река,
Как чувство радости беспечной…
Я так люблю осенний лес,
Над ним — сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой веселый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: — Я был в лесу листом!
Сказать: — Я был в лесу дождем!
Поверьте мне: я чист душою…
Зачем, о плющ, лозой своей
Гробницы мрамор повиваешь
И прахом тлеющих костей
Свой корень темный ты питаешь?
Не лучше ль там, у звонких струй,
У грота, подле водопада,
Где тайно юноше наяда
Дарит свой влажный поцелуй,
Тебе гранитовый осколок
Кудрявой зеленью убрать,
Или над ними брачный полог
Прозрачных листьев разостлать?
«Прекрасны звук речей нескромных,
Свиданья тайные в тени;
Но мне милей на листьях темных
Слеза прощальная любви:
Прияв на зелень молодую,
Ее как жемчуг я храню;
Обемля урну гробовую,
Я всем забытое люблю!»
Зачем, с душой неутоленной
Весельем Зевсовых пиров,
Я приведен под твой зеленый
Приветно шелестящий кров?
Припав лицом к коре холодной,
Целую нежные листы,
И вновь горят любви бесплодной
Несовершенные мечты.
Как зелени благоуханье
Мучительно душе моей,
Как сладость твоего дыханья
Струится с лавровых ветвей!
Но ствол не затрепещет гибкий
И не зардеет лист. В тиши
Чуть слышен стон твоей улыбкой
Навек отравленной души.
Былой тоской, любовью старой
Душа больна. Уныл, суров,
Один, с печальною кифарой,
Брожу, тоскуя, средь лесов.
Лето село в зарю, за сентябрь, за погоду.
Лето пало на юг, словно кануло в воду.
От него лишь следы для тебя, дорогая,
Фиолетовый дым в парках листья сжигают.
Вороха те легки золотых эполетов
И горят, как стихи позабытых поэтов.
Бессердечен и юн, ветер с севера дует,
То ль сгребает июнь, то ли август скирдует.
Словно два журавля по весёлому морю,
Словно два косаря по вечернему полю,
Мы по лету прошли — только губы горели,
И над нами неслись, словно звёзды, недели.
Солнца жёлтый моток — лето плыло неярко,
Словно синий платок над зеленой байдаркой.
И леса те пусты, все пусты, дорогая,
И горят не листы — наше лето сжигают.
Я предавался чувствам в их игре,
Я знаю пятеричность увлеченья.
Заря в Июне светится заре,
Река с рекою рада слить теченье.
Пять наших чувств есть путь предназначенья.
И древний лист, застывший в янтаре,
Есть тайный знак высокого ученья,
Как быть бессмертным в жизненной поре.
Всей ощупью своей он жил на древе,
Дышал, светил для близкого листа,
Впивал росу, и с ветром был в напеве.
Ниспал в смолу. Застыл как красота.
Другой нам вещий знак — от Духа к Деве: —
Пять звезд блестящих Южного Креста.
Ветер осенний в лесах подымается,
Шумно по чащам идёт,
Мертвые листья срывает и весело
В бешеной пляске несет.
Только замрет, припадет и послушает, —
Снова взмахнет, а за ним
Лес загудит, затрепещет, — и сыплются
Листья дождем золотым.
Веет зимою, морозными вьюгами,
Тучи плывут в небесах…
Пусть же погибнет все мертвое, слабое
И возвратится во прах!
Зимние вьюги — предтечи весенние,
Зимние вьюги должны
Похоронить под снегами холодными
Мёртвых к приходу весны.
В темную осень земля укрывается
Желтой листвой, а под ней
Дремлет побегов и трав прозябание,
Сок животворных корней.
Жизнь зарождается в мраке таинственном.
Радость и гибель ея
Служат нетленному и неизменному —
Вечной красе Бытия!
Рдяны краски,
Воздух чист;
Вьется в пляске
Красный лист, —
Это осень,
Далей просинь,
Гулы сосен,
Веток свист.
Ветер клонит
Ряд ракит,
Листья гонит
И вихрит
Вихрей рати,
И на скате
Перекати-
Поле мчит.
Воды мутит,
Гомит гам,
Рыщет, крутит
Здесь и там —
По нагорьям,
Плоскогорьям,
Лукоморьям
И морям.
Заверть пыли
Чрез поля
Вихри взвили,
Пепеля;
Чьи-то руки
Напружили,
Точно луки,
Тополя.
В море прянет —
Вир встает,
Воды стянет,
Загудёт,
Рвет на части
Лодок снасти,
Дышит в пасти
Пенных вод.
Ввысь, в червленый
Солнца диск —
Миллионы
Алых брызг!
Гребней взвивы,
Струй отливы,
Коней гривы,
Пены взвизг…
Когда не удивляет красота
живительно зеленого листа,
когда тебя уже не потрясает
река, что никогда не иссякает.
И завязь, и налитый соком плод,
и женщина, что сына принесет!
Когда и сын — не сын,
когда и брат — не брат,
когда и дом — не дом,
когда отец не свят,
не милосердны дочка и сестра,
жена не слышит твоего ребра…
Когда случится униженье красоты,
от ран и боли кем спасешься ты? Не даст лекарства одичалый лист,
вода не напоит, не исцелит,
отравлен нелюбовью, горький плод
болезнь и разрушенье принесет.
Унижен сын — ему отец не свят,
унижен брат — уже не брат, а враг,
и женщина, унижена в любви,
возненавидит все пути твои…
Тогда и рухнут связи и мосты.
Да не случится униженье красоты.
Береза в моем стародавнем саду
Зеленые ветви склоняла к пруду.
Свежо с переливчатой зыби пруда...
На старые корни плескала вода.
Под веянье листьев, под говор волны
Когда-то мне грезились детские сны.
С тех пор протянулося множество лет
В волнении праздном и счастья и бед,
И сад мой заглох, и береза давно
Сломилась, свалилась на мокрое дно.
И сам я дряхлею в чужой стороне,
На отдых холодный пора, знать, и мне,
А все не забыл я про детские сны
Под веянье листьев, под говор волны.
Май 1863 (?)
Тебя я жду, тебя я жду,
Сестра харит, подруга граций;
Ты мне сказала: «Я приду
Под сень таинственных акаций».
Облито влагой все кругом,
Немеет все в томленьи грезы,
Лишь в сладострастии немом
Благоуханьем дышат розы,
Да ключ таинственно журчит
Лобзаньем страстным и нескромным,
Да длинный луч луны дрожит
Из-за ветвей сияньем томным.
Тебя я жду, тебя я жду.
Нам каждый миг в блаженстве дорог;
Я внемлю жадно каждый шорох
И каждый звук в твоем саду.
Листы ли шепчутся с листами,
На тайный зов, на тихий зов
Я отвечать уже готов
Лобзаний жадными устами.
Сестра харит, — тебя я жду;
Ты мне сама, подруга граций,
Сказала тихо: «Я приду
Под сень таинственных акаций».
Цветет и расцветает
Мой милый островок;
Там веет и летает
Душистый ветерок.
Сплела там роща своды;
В тени их тишина;
Кругом покойны воды,
Прозрачные до дна.
Там знойными лучами
День летний не палит;
Там сладостно листами
Прохлада шевелит.
Там звезды ясной ночи
Сквозь темный свод древес
Глядят, как будто очи
Блестящие небес.
Пленительно сквозь сени
Луна сияет там,
Раскидывая тени
Дерев по берегам.
Там гении крылаты
Играют при луне,
Пьют листьев ароматы,
И плещутся в волне.
Там нас встречает радость;
Там все забава нам:
Подруга наша младость
Играет с нами там.
Снова сумрак леса зелен,
Солнце жгуче, ветер чист;
В яме, вдоль ее расселин,
Тянут травы тонкий лист.
Сквозь хвою недвижных елей
Полдень реет, как туман.
Вот он, царь земных веселий,
Древний бог, великий Пан!
Здравствуй, старый, мы знакомы,
Много раз я чтил тебя.
Вновь пришел, мечтой влекомый,
Веря, радуясь, любя.
Я ль не славил, в вещей песне,
Запах листьев, ширь полян, —
Жажду петь еще чудесней:
Милый Пан! я счастьем пьян.
Старый, мудрый, стародавний,
Ты поймешь ли в этот день,
Что восторг любви — державной,
Чем высоких сосен тень?
Что лишь в час, когда ликуем
Мы от новых страстных ран,
Сладко метить поцелуем
Шерсть твою, Великий Пан!
Посвящается...
Тобою только вдохновенный,
Я строки грустные писал,
Не знав ни славы, ни похвал,
Не мысля о толпе презренной.
Одной тобою жил поэт,
Скрываючи в груди мятежной
Страданья многих, многих лет,
Свои мечты, твой образ нежный.
На зло враждующей судьбе
Имел он лишь одно в пре‹д›мете:
Всю душу посвятить тебе,
И больше никому на свете!..
Его любовь отвергла ты,
Не заплативши за страданье.
Пусть пред тобой сии листы
Листами будут оправданья.
Прочти — он здесь своим пером
Напомнил о мечтах былого.
И если не полюбишь снова,
Ты, может быть, вздохнешь об нем.
И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь — поздний.
Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
Снег осыпается — поздний.
Снег меня будит ночами.
Войны снятся мне ночами.
Как я их скину со счета?
Две у меня за плечами.
Были ранения ранние.
Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
Поздно приходит признание.
Я все нежней и осознанней
это люблю поколение.
Жестокое это каление.
Светлое это горение.
Сколько по свету кружили
Вплоть до победы — служили.
После победы — служили.
Лучших стихов не сложили.
Вот и живу теперь — поздний.
Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
Снег осыпается — поздний.
Лист мой по ветру не вьется —
крепкий, уже не сорвется.
Свет мой спокойно струится —
ветра уже не боится.
Снег мой растет, нарастает —
поздний, уже не растает.
Ночь светла, хоть звезд не видно,
Небо скрыто облаками,
Роща темная бушует
И бичуется ветвями.
По дороге ветер вьется,
Листья скачут вдоль дороги,
Как бессчетные пигмеи
К великану, мне, под ноги.
Нет, неправда! То не листья,
Это — маленькие люди:
Бьются всякими страстями
Их раздавленные груди...
Нет, не люди, не пигмеи!
Это — бывшие страданья,
Облетевшие мученья
И поблекшие желанья...
Всех их вместе ветер гонит
И безжалостно терзает!
Вся дорога змеем темным
Под роями их мелькает...
Нет конца змее великой...
Вьется, бьется, копошится,
В даль и темень уползает,
Но никак не может скрыться.
Час одиночества укромный,
Снегов молчанье за окном,
Тепло… Цветы… Свет лампы томный —
И письма старые кругом.Бегут мгновения немые…
Дыханье слышу тишины…
И милы мне листы живые
Живой и нежной старины.Истлело всё, что было тленьем,
Осталась радость чистоты.
И я с глубоким умиленьем
Читаю бледные листы.«Любовью, смерти неподвластной,
Люблю всегда, люблю навек…»
Искал победы не напрасно
Над смертью смелый человек.Душа, быть может, разлюбила —
Что нам до мимолетных снов?
Хранит таинственная сила
Бессмертие рожденных слов.Они когда-то прозвучали…
Пусть лжив торжественный обет,
Пускай забыты все печали —
Словам, словам забвенья нет! Теснятся буквы чёрным роем,
Неверность верную храня,
И чистотою, и покоем
От лжи их веет на меня.Живите, звуков сочетанья,
И повторяйтесь без конца.
Вы, сердца смертного созданья,
Сильнее своего творца.Летит мгновенье за мгновеньем,
Молчат снега, и спят цветы…
И я смотрю с благоговеньем
На побледневшие листы.
Раздвинулись тучи густые,
Луч солнца упал с высоты,
Кружатся листы золотые,
С дерев облетают листы.
В падении их молчаливом
Покорная дышет печаль,
Прозрачно жемчужным отливом
Подернулась бледная даль.
Кой-где остриями соломы
Щетинится поле вдали,
Ветвей обнаженных изломы
Местами висят до земли.
Безжалостный след ураганов!
Но солнечный луч в вышине,
Прорвавший завесу туманов —
Мечта о далекой весне.
Старого парка молчание,
Ветра чуть слышится вздох,
Стихло под горкой журчание,
Быстрый ручей пересох.
Чашею бледно лазурною
Кажется здесь небосклон,
В чаще меж старых колонн —
Статуя: девушка с урною.
Статуя словно расколота.
Цоколь ее поврежден,
Падают в урну времен
Листья червонного золота.
В вечность уходят часы,
И в уходящем мгновении —
Жизни былой дуновение,
Призрак минувшей красы.
Раздвинулись тучи густыя,
Луч солнца упал с высоты,
Кружатся листы золотые,
С дерев облетают листы.
В падении их молчаливом
Покорная дышет печаль,
Прозрачно жемчужным отливом
Подернулась бледная даль.
Кой-где остриями соломы
Щетинится поле вдали,
Ветвей обнаженных изломы
Местами висят до земли.
Безжалостный след ураганов!
Но солнечный луч в вышине,
Прорвавший завесу туманов —
Мечта о далекой весне.
Стараго парка молчание,
Ветра чуть слышится вздох,
Стихло под горкой журчание,
Быстрый ручей пересох.
Чашею бледно лазурною
Кажется здесь небосклон,
В чаще меж старых колонн —
Статуя: девушка с урною.
Статуя словно расколота.
Цоколь ея поврежден,
Падают в урну времен
Листья червоннаго золота.
В вечность уходят часы,
И в уходящем мгновении —
Жизни былой дуновение,
Призрак минувшей красы.