Ив. ЛукашуГолубые голуби на просторной палубе.
А дождинки капали, — голуби их попили.
На просторной палубе голубые голуби
Все дождинки попили, а дождинки капали.
Когда-то Голуби уговорились
Избрати Коршуна царем,
Надежду утвердив на нем,
И покорились.
Уж нет убежища среди им оных мест,
Он на день Голубей десятка по два ест.
Вестью овеяны,
Души прострем —
В светом содеянный
Радостный гром.
В неописуемый,
В огненный год, —
Духом взыскуемый
Голубь сойдет.
Голубь ждёт голубку на свиданье,
Как и мы, тревогою объят,
И глядит на солнце в ожиданье,
Как и мы глядим на циферблат.
В небе коршун, а в степи лисица, –
Все могли красавицей прельститься.
Горлицы белые, воркуйте поутру,
Горлицы белые, воркуйте ввечеру,
Голуби белые, спешите им помочь,
Голуби белые, воркуйте целу ночь.
Пить вам захочется, всем будет вам питье,
Есть вам захочется, вот яствице мое,
Светло-духовное пшеничное зерно,
Белому белое для радости дано.
За Отрока — за Голубя — за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия! Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий — Димитрий.Ласковая ты, Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него — любовной благодати? Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка — Алексия!
Горлицы белыя, воркуйте поутру,
Горлицы белыя, воркуйте ввечеру,
Голуби белые, спешите им помочь,
Голуби белые, воркуйте целу ночь.
Пить вам захочется, всем будет вам питье,
Есть вам захочется, вот яствице мое,
Светло-духовное пшеничное зерно,
Белому белое для радости дано.
Голубь к терему припал,
Кто там, что там, подсмотрел.
Голубь телом нежно-бел,
На оконце ж цветик ал.
Белый голубь ворковал,
Он цветочком завладел,
Он его зачаровал,
Насладился, улетел.
Ах ты белый голубок,
Позабыл ты ал цветок.
Ах ты белый голубок,
Воротись хоть на часок.
Семь голубей — семь дней недели
Склевали корм и улетели,
На смену этим голубям
Другие прилетают к нам.
Живем, считаем по семерке,
В последней стае только пять,
И наши старые задворки
На небо жалко променять:
Тут наши сизари воркуют,
По кругу ходят и жалкуют,
Асфальт крупичатый клюют
И на поминках дождик пьют.
Молодой красноармеец
Долго на небо смотрел, —
Над заводом оружейным
Тульский голубь пролетел. И пошел красноармеец
По дорогам боевым, —
Позади родная Тула,
Впереди — сражений дым. И когда, смертельно ранен,
Наш товарищ умирал,
Слышит — с неба тульский голубь
Наземь, раненный, упал. И лежит красноармеец,
Нашей памятью храним,
И лежит, сложивши крылья,
Птица голубь рядом с ним.
Ты глаза на небо ласково прищурь,
На пьянящую, звенящую лазурь!
Пьяным кубком голубиного вина
Напоит тебя свирельная весна!
Станем сердцем глуби неба голубей,
Вкусим трепет сокрыленья голубей,
Упоенные в весенне-синем сне,
Сопьяненные лазури и весне!
Голуби реют серебряные,
растерянные, вечерние…
Материнское мое благословение
Над тобой, мой жалобный
Вороненок.
Иссиня-черное, исчерна-
Синее твое оперение.
Жесткая, жадная, жаркая
Масть.
Было еще двое
Той же масти — черной молнией сгасли! —
Лермонтов, Бонапарт.
Выпустила я тебя в небо,
Лети себе, лети, болезный!
Смиренные, благословенные
Голуби реют серебряные,
Серебряные над тобой.
Не голубые голуби
Спускаются на проруби
Второго Иордана, —Слетает вниз метелица,
Колючим вихрем стелется,
Свивает венчик льдяный.И рамена Крестителя
Доспехами воителя —
Не мехом сжаты ныне.Горит звезда железная,
Пятиугольной бездною,
Разверстою пустыней.Над голой кожей зябкою
Лишь ворон чёрной тряпкою
Взмахнет и отлетает.Новокрещён морозами,
Дрожит младенчик розовый,
Дрожит и замерзает.
Татьяне КраснопольскойЗаволнуется море, если вечер ветреет.
Если вечер ветреет, не слыхать мандолин.
А когда вечер сонен, заходи, — и зареет
И зареет над морем голубой Вандэлин.
Вандэлин околдует, Вандэлин обогреет,
Обогреет живущих у студеных долин.
У студеных долин, где приют голубей,
Замиражится принц бирюзы голубей!
Голуби, соколы, лебеди —
редкие в доме друзья,
вот что за тайной беседою
нынче проведала я. Проворковали мне голуби,
тронув ладони мои:
— Только в любви наша молодость,
молодость только в любви… Сокол окраину облака
срезал точеным крылом:
— Место оставь и для подвига
в сердце упорном своем… Лебедь, летя с лебедицей,
дали мои огласил:
— Чашу с живою водицей
ты по земле пронеси… Чаша моя переполнена,
хватит ли силы поднять?
Лебеди, соколы, голуби,
не оставляйте меня.
Прекрасная пора была!
Мне шел двадцатый год.
Алмазною параболой
взвивался водомет.Пушок валился с тополя,
и с самого утра
вокруг фонтана топала
в аллее детвора, и мир был необъятнее,
и небо голубей,
и в небо голубятники
пускали голубей… И жизнь не больше весила,
чем тополевый пух, -
и страшно так и весело
захватывало дух!
(ГОЛУБИ).
Ты оставь чужих людей,
Ты межь братьев порадей,
Богом-Духом завладей.
Люди ходят так и сяк,
Входят в свет и входят в мрак,
А не знают вещий знак.
Мы же—посолонь всегда,
Наша—светлая страда,
И несбивчива—Звезда.
Бог есть мертвый, Бог живой,
Бог живой да будет твой,
Поспешай, Господь с тобой.
Не убивайте голубей!
Их оперенье белоснежно;
Их воркование так нежно
Звучит во мгле земных скорбей,
Где всё — иль тускло, иль мятежно.
Не убивайте голубей!
Не обрывайте васильков!
Не будьте алчны и ревнивы;
Свое зерно дадут вам нивы,
И хватит места для гробов.
Мы не единым хлебом живы, —
Не обрывайте васильков!
Не отрекайтесь красоты!
Она бессмертна без курений.
К чему ей слава песнопений,
И ваши гимны, и цветы?
Но без нее бессилен гений, —
Не отрекайтесь красоты!
Хлебы, пшеница, вино, и елей,
Вот они, тут.
Силы живые Небесных зыбей
Голубя свеют, — толпы голубей
К дару земному
Лелейно прильнут,
Внемля, в безгласности, тайному грому,
Молниям радуясь, и дождевому
Току, дающему нам изумруд,
Зная и слыша, что Дальний — вот тут.
(ГОЛУБИ).
Ты оставь чужих людей,
Ты меж братьев порадей,
Богом-Духом завладей.
Люди ходят так и сяк,
Входят в свет и входят в мрак,
А не знают вещий знак.
Мы же — посолонь всегда,
Наша — светлая страда,
И несбивчива — Звезда.
Бог есть мертвый, Бог живой,
Бог живой да будет твой,
Поспешай, Господь с тобой.
Непередаваемая грусть в душе моей
В этом старом городе, полном голубей:
Ничего-то птичьего в этой птице нет, —
Сколько безразличного! Ни мотоциклет,
Ни фигура варварски-грохотных подвод,
Ни почти ступающий на хвост пешеход —
Не пугают голубя: он невозмутим,
Он огорожанился, стал совсем ручным,
И на птицу гордую больше не похож, —
Что-то в нем куриное, чем его проймешь!
Больше не тоскует он о глухих лесах,
Не парит презрительно в вольных небесах.
Как напоминает ой человека мне:
Птица электричество предпочла луне!
Поселилась в-городе, смрадном и гнилом,
Разучилась действовать данным ей крылом…
Оттого-то в городе, полном голубей,
Непередаваемая грусть в душе моей!
Белая роза дышала на тонком стебле.
Девушка вензель чертила на зимнем стекле.Голуби реяли смутно сквозь призрачный снег.
Грезы томили все утро предчувствием нег.Девушка долго и долго ждала у окна.
Где-то за морем тогда расцветала весна.Вечер настал, и земное утешилось сном.
Девушка плакала ночью в тиши, — но о ком? Белая роза увяла без слез в эту ночь.
Голуби утром мелькнули — и кинулись прочь.
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, — а ты не видишь!
В дверь — звезда в моей ночи! —
Не взойдешь, не выйдешь!
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном — сад
Расцветает — тщетно.
Голуби в окно стучат, —
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат, —
Бог с ними, с ветрами!
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным —
Чудодейственным твоим
Голосом: — Марина!
Близкое порою нас не тронет,
А чужое кажется родным.
Не поймёшь, хохочет или стонет
Дикий голубь голосом грудным.
Чуть примолк и начинает снова,
И зовёт меня в степную даль.
И душа по-прежнему готова
Всё принять — и радость, и печаль.
Как предтеча музыка и речи,
Речи, что не выльется в слова,
Рвётся голос страсти человечьей
Из груди иного существа.
Вот и сам певец. Степенный. Кроткий.
Кроток, кроток, а не приручён!
Ходит он пружинистой походкой,
В сложенные крылья облечён.
Лучшая одежда — это крылья.
Хорошо сидит, прочна, легка.
Не боится ни дождя, ни пыли.
И уносит нас под облака.
Вот сейчас расправит крылья голубь,
И они послушно понесут
Радужною грудью скрытый голос,
Голосом наполненный сосуд.
Я не смею больше молиться,
Я забыл слова литаний,
Надо мной грозящая птица,
И глаза у нее — огни.Вот я слышу сдержанный клекот,
Словно звон истлевших цимбал,
Словно моря дальнего рокот,
Моря, бьющего в груди скал.Вот я вижу — когти стальные
Наклоняются надо мной,
Словно струи дрожат речные,
Озаряемые луной.Я пугаюсь, чего ей надо,
Я не юноша Ганимед,
Надо мною небо Эллады
Не струило свой нежный свет.Если ж это голубь Господень
Прилетел сказать: Ты готов! —
То зачем же он так несходен
С голубями наших садов?
Вы, деньки мои — голуби белые,
А часы — запоздалые зяблики,
Вы почто отлетать собираетесь,
Оставляете сад мой пустынею.
Аль осыпалось красное вишенье,
Виноградье мое приувянуло,
Али дубы матерые, вечные,
Буреломом, как зверем, обглоданы.
Аль иссякла криница сердечная,
Али веры ограда разрушилась,
Али сам я — садовник испытанный
Не возмог прикормить вас молитвою.
Проворкуйте, всевышние голуби,
И прожубруйте, дольние зяблики,
Что без вас с моим вишеньем станется:
Воронью оно в пищу достанется.
По отлете ж последнего голубя
Постучится в калитку дырявую
Дровосек с топорами да пилами,
В зипунище, в лаптищах с оборами.
Час за часом, как поздние зяблики,
Отлетает в пространство глубинное…
Чу! Как няни сверчковая песенка,
Прозвенело крыло голубиное.
Тусклый луч блестит на олове,
мокрых вмятинах ковша…
Чуть поваркивают голуби,
белым веером шурша.
Запрокидывают голову,
брызжут солнечной водой,
бродят взад-вперед по желобу
тропкой скользкой и крутой.
Бродят сонные и важные,
грудки выгнуты в дугу,
и блестят глаза их влажные,
как брусника на снегу.
Сад поник под зноем парящим,
небо — синьки голубей…
— Ты возьми меня в товарищи,
дай потрогать голубей. —
Верно, день тот был удачливым
ты ответил: — Ладно, лезь… —
Дребезжать ступеньки начали,
загремела гулко жесть…
Мне расти мальчишкой надо бы
у мальчишек больше льгот…
А на крыше — пекло адово,
сквозь подошвы ноги жжет.
Целый час с тобой стояли мы
(неужели наяву?),
птицы в небо шли спиралями,
упирались в синеву…
Воркованье голубиное,
смятый ковш, в ковше — вода…
А часы-то в детстве длинные —
и такие же года.
Кто их знал, что так прокатятся,
птичьей стайкой отсверкав…
Я ли это — в белом платьице,
с белым голубем в руках?
Точно голубь светлою весною,
Ты веселья нежного полна,
В первый раз, быть может, всей душою
Долго сжатой страсти предана… И меж тем как, музыкою счастья
Упоен, хочу я в тишине
Этот миг, как луч среди ненастья,
Охватить душой своей вполне, И молчу, чтоб не терять ни звука,
Что дрожат в сердцах у нас с тобой, -
Вижу вдруг — ты смолкла, в сердце мука,
И слеза струится за слезой.На мольбы сказать мне, что проникло
В грудь твою, чем сердце сражено,
Говоришь: ты к счастью не привыкла
И страшит тебя — к добру ль оно?.. Ну, так что ж? Пусть снова идут грозы!
Солнце вновь вослед проглянет им,
И тогда страдания и слезы
Мы опять душой благословим.
Люблю в закатном замираньи
Луча, над блестками зыбей,
На миг немое трепетанье
Пугливых, сизых голубей;
Они в предчувствии утраты
Дня, осенявшего их дрожь,
Скользят, — и вот уже трикраты
Я прошептал: «Снов не тревожь!»
Те сны! как паутинной нитью
Они над памятью давно,
Кружась, легли, и по наитью
Я сам вертел веретено.
Вот черный волос, вот багряный,
Зеленый, синий… света сны!
В клубке дыханья нитей пряны,
И ими полночи пьяны.
Но здесь, у плахи солнца! в силах
Еще я крикнуть вслух: убей!
Чтоб глубь дрожанья отразила
Пугливых сизых голубей.
17 января 1923
Над крышею — лианами — провода.
Черные и толстые.
С крыши стекает вода.
Трубы каменноствол стоит.
Голубь пьет, запрокидывая голову, —
Коричневый лакированный голубок.
На его шее розовой и голой
Топорщится белоснежное жабо.
Можете строить бетон и клетчатые
Кружева мостов и радиомачт,
Но все-таки будут собирать дождевую воду
Складками цинковых крыш — дома!
И голубь с беззащитной розовой шеей,
Бесполезный,
Которого тщитесь убить, —
Будет бродить по крышам
Все выше, выше
И,
Закидывая горло,
Пить!
Бегала белочка. Белые голуби
Нежно ворковали.
Ты улыбалась мне. Снежные голуби
Крыльями свет нам свевали.
Хвост пушистый распустивши,
Белочка скакнула.
«Можно ль жить не полюбивши?»
Ты, блеснув, шепнула.
«Здесь в садах, в веках далеких,
Были мы когда-то: —
В этих снах голубооких
Я узнала брата.
Мой дружочек, женишочек,
Я с тобой венчаюсь: —
Я с тобою, голубочек,
Горлицей встречаюсь.»
Бегала белочка. Дерево мерила,
В ропотах зеленого гула.
В жизнь бесконечную счастие верило.
В Вечность любовь заглянула.
Смотрите, братья-голуби, смотрите, сестры-горлицы,
Как много вам различного пшеничного зерна.
Нам зерна эти светлые, о, духи светловзорные,
Вечерняя, рассветная послала вышина.
От той звезды, что первая в вечерней светит горнице,
От той звезды, что первая сияет поутру,
Ниспослан этот колос нам, и зерна в нем повторные,
Берите это золото, я сам его беру.
Вы, облачные голуби, покорливые горлицы,
Снежите взоры крыльями, белейтесь в золотом.
Вам зерна золотистые, вам облаки узорные,
Вам солнечный, вам месячный, небесный Божий Дом.
Мне мачехой Флоренция была,
Я пожелал покоиться в Равенне.
Не говори, прохожий, о измене,
Пусть даже смерть клеймит ее дела.Над белой усыпальницей моей
Воркует голубь, сладостная птица,
Но родина и до сих пор мне снится,
И до сих пор я верен только ей.Разбитой лютни не берут в поход,
Она мертва среди родного стана.
Зачем же ты, печаль моя, Тоскана,
Целуешь мой осиротевший рот? А голубь рвется с крыши и летит,
Как будто опасается кого-то,
И злая тень чужого самолета
Свои круги над городом чертит.Так бей, звонарь, в свои колокола!
Не забывай, что мир в кровавой пене!
Я пожелал покоиться в Равенне,
Но и Равенна мне не помогла.
С голубкой голубь жил, среди прекрасной рощи:
В веселии шли дни,
В веселии шли нощи.
Всечасно там они,
Друг друга цаловали,
И в полных радостях, в той роще пребывали.
Но голубь от своей голубки прочь летит,
Колико дух ея отлетом ни мутитъ;
Угодно голубю, немножко прокатиться,
И возвратиться:
Летит.
Голубка плачет,
А он, по воздуху, под облаками скачетъ;
Ни что ему в пути скакати не претит:
Однако птицы тамо нищи:
Причина та, что нет ни пойла там, ни пищи.
Приятен путь,
Да худо, нет ни пищи там, ни пойла,
А паче то, что нет под облаками стойла,
Хотя и должно отдохнуть;
А в воздухе никак нельзя заснуть.
Уж голубю места прелестны,
Да только не известны,
И географию не скоро ту поймешъ;
А без того квартеры не найдеш.
Оставил он те дальныя границы,
Спустился поклевать созрелыя пшеницы,
И чистыя воды в источнике испить,
А после и ко сну где можно приступить.
Не пил еще, не кушал,
И вод журчания едва едва послушал,
На ниве, голубок,
Попался во силок.
О путешествии он суетно злословит,
Но к участи ево, ево рабенок ловитъ;
Рабенок слаб,
Там голубь был ему минуты две три рад,
И окончав свою нещастливую долю,
Он вырвался на волю.
А что довольно он, в силок попав, потел,
Во путешествии быть больше не хотел,
И в старое свое жилище полетел.
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней.
Она немедленно уронила на пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.
Всё это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух «Макбета».
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.
Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.
Я рассердился больше всего на то,
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Паоло и Франчески.6 февраля 1908