Художник и тема
В дырявых носках
Просыпалась Москва.
Глаза протирал рассвет.
С женой пошутив,
Дитю приласкав,
Встает за соседом — сосед.
Выходят соседи.
Просты, легки.
Завод их, как дом, зовет.
Как матери,
За руки взяв их, — гудки
Ведут за собой
На завод.
И в черном трико
Балансирует дым
Над трубами,
Над трудом.
И смотрит поэт
И завидует им,
Как нищий, зашедший в дом…
Что может быть хуже,
Ненужней, глупей
Вот этой свободы — вот?
Вот этой свободы,
Вот этих цепей
Интеллигентских свобод.
_____
В комнате тихо,
Совсем светло.
И резче глядит предмет.
На старом столе
Его стило́ —
Оружие. Инструмент.
Он будет работать.
Он схватит ножны
И на́голо острие.
Но он рассуждает:
Кому нужны
И песни,
И дело твое…
«Посмотрим на мир,
Отбросив на миг
Профессиональную грусть», —
И бросил поэт.
И смотрит на мир,
И видит его
Наизусть.
Он видит — соседи:
Все как один
Они ударяют в бак.
И потом здоровья
Облил сатин
Мускулатуру рубах.
Он видит соседа:
Один на один,
Он кроет чудовищный бак
И по́том здоровья
Облил сатин
Рубаху его — из рубах.
…Он выгонит тонны
По́тов и сал.
А ты ему
Вместо тонн
О стонах напишешь…
Но Шелли писал
Неплохо
Про этот стон.
Ты спустишься с мамой
В Донбасс,
На Урал…
А классики что —
Не в счет?
На эту
На маму
В карты играл
Товарищ
Некрасов еще.
Так думает он
И кладет в ножны
Ненужное острие.
Кладет, повторяя:
«Ему не нужны
Ни песни,
Ни дело твое».
_____
И он опустился —
Стар и сутул —
И синий совсем у виска.
И против него
Опустилась на стул,
Как следователь, —
Тоска.
И оба сидели
На квинту нос,
Без радикальных мер.
И восемь часов
Пунктиром занес
Мозеровский секундомер…
_____
В трубу провалился,
Крутясь, акробат,
Как дым, не оставив след.
И к дому прорвался
Через Арбат
Мой честный,
Простой сосед.
Он мылся,
Его целовала жена,
К нему забегали друзья.
И я заподозрил:
А не она,
Не тема ли это моя?
Не тут ли, направо,
Среди этих стен,
Среди незабудок
И блох —
Герой из героев,
Тема из тем,
Эпоха из всех эпох?
_____
Поэт допытался:
Он в жизнь проник,
На жизнь взглянув
В упор.
А голос сомненья,
Подняв воротник,
Пропал в подворотне,
Как вор.
Сегодня, когда артиллерия
над русской равниной воет,
Когда проползают танки
по древним донским степям,
К вам, города отваги,
к вам, города-герои,
К вам, города нашей славы,
мы обращаемся к вам.
Ты слышишь нас, город Ленина,
брат наш родной и любимый!..
Осень шумит над каналами,
и нет на деревьях листвы,
Грохочут немецкие пушки,
поля окутаны дымом.
Но — спокойный и сильный —
ты слышишь привет Москвы!
Ты вынес тяжелые муки,
прошел ты сквозь смерть и пламя,
Стоишь ты, необоримый,
над светлой Невой-рекой
И высоко вздымаешь
октябрьское славное знамя
Рукою своею питерской,
солдатской своей рукой.
А наше сердце несется
за теплые южные степи,
К волнам далекого моря,
к нашим родным берегам,
Горе сжимает горло.
О, севастопольский пепел,
О, город-герой погибший,
но не сдавшийся лютым врагам.
Знай — упадут с развалин
кровавые флаги чужие,
Прислушайся — и услышишь
родимую песню вдали.
Бойцы-краснофлотцы живы,
бойцы-севастопольцы живы.
Бороздят студеное море
сыновья твоих бухт — корабли.
Гремят, негодуют волны, —
и, взорванный нашей торпедой,
Фашист погружается в море…
Сквозь время, сквозь пламя и дым
Сквозь черное облако боя
мы видим утро победы,
Мы видим тебя, Севастополь,
расцветающим, молодым.
Мы тебя выстроим, выходим
и окружим садами.
Воздвигнем светлые зданья
на древних твоих холмах.
Мы к тебе в гости приедем
с нашими сыновьями,
Будем встречать рассветы
в зеленых твоих садах.
И через толщу столетий
суровая песня пробьется,
Сквозь сердца поколений
в бессмертие уходя,—
Песня о Севастополе,
о городе-краснофлотце,
Родину защищавшем,
жизни своей не щадя.
И дальше, за синие реки
и за холмы-громады,
Слова нашей воинской дружбы
взволнованные летят.
Мы видим в сумраке ночи
священный огонь Сталинграда.
По-братски тебя обнимаем,
волжанин, герой, солдат.
Какая по счету бомба
сейчас над тобой засвистела?
Какую по счету атаку
ты должен сейчас отбить?
Тысячи пуль впиваются
в твое молодое тело,
Но все они, вместе взятые,
не смогут тебя убить!
Не смогут! Ибо — сгоревший,
ты восстаешь из пепла.
Символом русского мужества
становишься в битвах не ты ль?
Сила твоих защитников
в боях закалялась и крепла,
Город великого Сталина,
волжских степей богатырь.
Прильни к земле, мой товарищ,
прильни к земле и прислушайся:
Охвачены пламенем боя
воздух, суша, вода.
Но в этом огне и грохоте,
в этом дыму и ужасе
Перекликаются гордые
родные твои города.
А перекличку могучую
ведет их сестра величавая,
Шлет им любовью и дружбой
наполненные слова
Овеянная военною
неугасимой славою,
Врага у ворот разгромившая
столица наша, Москва.
И мчат по суровому тылу,
летят по гремящему фронту
Простые слова, рожденные
в пламени и огне:
Слава советскому войску,
слава советскому флоту,
Слава бойцам-партизанам,
слава нашей стране!
Германия—Гамлет. По ночам
Свобода мертвая встает,
И скорбно бродит по холмам,
И стражу верную зовет.
Тому, кто медлит на пути,
С мольбой протягивает руку:
«О, обнажи свой меч и мсти,
Отмсти за смерть мою и муку».
Он слышит в трепете призыв
И вдруг, поняв немую речь,
Бежит, клинок меча схватив,
Но обнажит ли он свой меч?
Он мыслит, грезит, и сквозь тьму
Сомнений путь свой намечает,
Но для отважных дел ему
Души отважной нехватает.
Недвижность вырастили в нем
Постель и книги, жизнь вне дел,
Густела кровь. Так, день за днем,
Он нажил астму, ожирел.
Он философствовать любил
О Канте, боге, о рапирах,
Сжигая юношеский пыл
В аудиториях, трактирах.
И в нем теперь решимость мрет
Лишь иногда, внушая страх.
Он речи пламенные льет
И воспевает гнев в стихах.
А если вдруг сверкнет порыв
Бороться,—он, в стремленьи яром,
Внезапно меч свой обнажив,
Разит невинного ударом.
Любовно он свой рок несет,
Смеется нал собой порой,
Сам в ссылку за море идет,
Чтоб возвратиться, как герой;
Он все язвит в своих речах.
Царей насмешкой едкой гложет,
А дело, дело… делом, ах,
Он ни одним блеснуть не может.
И, наконец, свой сонный круг
Прорвав, под’емлет грозно меч,
Чтобы в последнем акте вдруг
К ногам сраженных им же лечь.
И так он жалок в этот час,
И так постыдно их соседство,
Он мертв, и властно Фортинбрас
Идет, чтоб царство взять в наследство.
Мы далеки от той черты.
Прошел четвертый акт. Но вот,
Смотри, герой, чтоб в пятом ты
Не кончив так же, как и тот.
Мы уповаем каждый день:
Обрадуй нас великой вестью
И успокой свободы тень
Давно заслуженною местью.
Используй миг, оставь мечты.
Взмахни мечом на смерть врагам.
Пока рапирой галльской ты
Лаэртом не отравлен сам.
Покуда северная рать, —
Не скандинавская, конечно, —
Не подошла, чтоб отобрать
Твое наследие навечно.
Пора. Решайся, чтоб в бою
Быть до победного конца.
Ты клятву выполни свою,
И отомсти за смерть отца.
Не медли, нет путей назад…
Но мне ль браниться, о, создатель.
Не сам ли я—родной твой брат,
Медлитель вечный и мечтатель.
О, Феб-Аполлон сребролукий.
Яви свою горнюю милость
И гибкость придай моим пальцам,
Водящим по струнам киѳары!
И сделай кипящия мысли
Послушными меткому слову
И самое слово поэта
Стрелою ты сделай разящей.
Чтоб в сердце, обросшее жиром,
Вошло острием оно метким!..
От лютых законов Дракона
Жреца охрани молодого;
Меж острых коралловых рифов
Харибды и Сциллы цензуры
Ладью проведи, Дальновержец,
К желанным брегам гонорарным!..
И ты, почитаемый старец,
На Г., но рекомый… Гомером,
Божественной Эллинской речи
Внуши мне былые размеры!..
Пою Одиссея—героя,
Который покинул Итаку
И сел в путешествиях разных.
Как принято молвить, собаку…
— «Готовь чемоданы, супруга!
Пуст паспорт мой кажется миѳом,
Я еду. во что бы ни стало.
К живущим на севере скифам»!
Рыдала три дня Пенелопа:
— «В твои-ль, Одиссеюшка, годы».."
Готовя с аттической солью
В дорогу ему бутерброды.
Назначено время отезда.
Жена безутешно рыдает.
И панцырь, работы Гефеста,
Сама на него надевает.
— «Смотри, береги Телемака,
Блюди и свою добродетель!..»
И, вот, за крутым поворотом
Сокрылся герой богоравный.
Четыре луны восходили
И снова тонули во мраке;
Не раз волоокая Гера
На млечный свой путь выезжала,
Пока, миновав Дарданеллы,
Добился герой до России.
Идя полосой черноземной,
Знакомую зрит он картину:
Три Парки различнаго вида
Различное делают дело
Одна,—деревенская баба, —
Прядет безконечную пряжу,
Свои непочатыя силы
В работу любовно влагая.
Другая, склонивши усердно
Роскошное тело к зем-прялке,
Кудельную нить направляет
Рукою надежной и верной.
А третья, зловещая Парка.
В созвездиях степени разной
Рукой трясет своей дряхлой
И длинную ниточку режет.
— «Скажите, почтенныя Парки,
Где храм знаменитый Тавриды?
И как мне пройти, иль проехать,
Чтоб местным богам поклониться?»
И голосом сильно осипшим
Вторая из женщин вешала:
— «Тебя, чужестранец, экспрессом
За сутки домчат к Петрограду!»
Четырежды свет полнолуний
Сиял на пути Одиссея.
Покуда от юга на север
Влачил его змей огнеликий.
Но вот Одиссей и в столице
Овеян дыханьем Борея.
Плетется на тощем кентавре.
Свой нос отмороженный грея.
И зрит он: торгуют грибами
В огромном саду Геспериды,
Где высится храм, посвященный
Богине великой Тавриды.
Вошел он и видит, что Янус,
Двух лиц совместитель умелый,
Зоиловой речи внимает.
Совсем от волнения белый.
— Он сам посягнул на богиню!..
Жрецы надрываются слева.
— Он—жрец и не снял еще сана!..
Несется направо из чрева…
…"Да что я такое Гекубе?.."
Решил Одиссей справедливо
И вышел из храма Тавриды
Взглянуть на сезонное диво:
Пред ним развернулся широкий
И правильный круг Стадиона.
Где шло состязание славных
В упругости мышц позвоночных…
— Ага!.. Олимпийския игры!..
Решил наш герой, и, не скрою,
Смутился узнавши, что скифы
Зовут этот спорт «чехардою»…
И снова герой хитроумный,
Хиосской возжаждавши влаги,
Стремится на шумную площадь,
Хитон на ходу оправляя.
И сам постовой Минотавр
Привозит его к ресторану…
И здесь от увидеть воочью.
Что Вакх—разжиревший каналья —
И, если осталась от бога,
То только одни вакханалия!..
— «Из чашки?!»—герой восклицает.—
"Из чашки божественный нектар?..
"Да кто я?.. Больной инфлуэнцой.
"Какой-нибудь школьный инспектор?!
"Клянуся пятою Гермеса,
«Ты плохо окончишь, приятель!»
И вышел он, хлопнувши дверью…
(Какой он наивный,—читатель!..)
— «Пожалуйте паспорт, я еду!..» —
Сказал он угрюмо в участке.
Но пристав, как древле Калипсо,
Его отпустить не решался.
— Еще не проверили вида.
Уж очень вы странный мужчина!..
…Но тут, по приказу Зевеса,
Спустилось Паллада-Аѳина
И все опрокинув преграды.
Помчала его по Европе
К священным отрогам Эллады.
К любезной жене Пенелопе.
В громкую цитру кинь персты, богиня!
Грянь, да, услышав тебя, все народы
Скажут: не то ли перуны Зевеса,
Коими в гневе сражает пороки? —
Пи́ндара муза тобой побежденна;
Ты же не игры поешь Олимпийски,
И не царя, с быстротою летяща
К цели на добром коне сиракузском,
Но Александра, царя миролюбна,
Кем семиглавая гидра сраженна!
О, вдохновенный певец,
Пиндар российский, Державин!
Дай мне парящий восторг!
Дай, и вовеки прославлюсь,
И моя громкая лира
Знаема будет везде!
Как в баснословные веки
Против Зевеса гиганты,
Горы кремнисты на горы
Ставя, стремились войною,
Но Зевс вдруг кинул перуны —
Горы в песок превратились,
Рухнули с треском на землю
И — подавили гигантов, —
Галлы подобно на россов летели:
Их были горы — народы подвластны!
К сердцу России — к Москве, доносили
Огнь, пожирающий грады и веси…
Царь миролюбный подобен Зевесу
Долготерпящу людей зря пороки.
Он уж готовил погибель Сизифу,
И возжигались блестящи перуны;
Враг уж в Москве — и взгремели перуны,
Горы его под собою сокрыли.
Где же надменный Сизиф?
Иль покоряет россиян? —
В тяжких ли россы цепях
Слезную жизнь провождают?
Нет, — гром оружия россов
Внемлет пространный Париж!
И победитель Парижа,
Нежный отец россиянам,
Пепел Москвы забывая,
С кротостью галлам прощает
И как детей их приемлет.
Слава герою, который
Все побеждает народы
Нежной любовью — не силой!
Ведай, богиня! Поэт беспристрастный
Должен пороки показывать мира.
Страха не зная, царю он вещает
Правду — не низкие лести вельможи!
Я не пою олимпийских героев;
Славить не злато меня побуждает, —
Нет, только подвиги зря Александра,
Цитру златую ему посвящаю!
Век на ней буду славить героя
И вознесу его имя до неба!
Кроткий российский Зевес!
Мрачного сердцем Сизифа
Ты низложил и теперь,
Лавром побед увенчанный,
С поля кровавого битвы
К верным сынам возвратися!
Шлем свой пернатый с забралом,
Острый булат и тяжелы
Латы сними — и явися
В светлой короне, в порфире
Ты посреди сынов верных!
В мире опять, в благоденстве
Царствуй над ними — и слава
Будет вовеки с тобою!
Песней сладостных Царица,
Мать восторга, Каллиопа!
Из небеснаго чертога
Преклонись к моленью сына!
Он, тобою вдохновенный,
Принял лиру златострунну
От тебя перед престолом
Добродетели небесной —
Принял с тем, чтобы, в восторге,
Петь небесну добродетель —
Ты сама его учила
Прославлять святую правду,
Велелепие Природы,
И в Природе чтима Бога.
Слух ко мне склони, Богиня!
Иль посли мою мне лиру
На крылах послушных ветров;
Иль сама ко мне явися,
На брега сойди Непрядвы!
Здесь цветы благоухают;
Здесь желтеет всюду жатва;
Здесь смеется луг зеленый!
Ждет тебя сама Диана;
Уклонясь под сень дубравы,
В гроте сладостной прохлады,
На одре роскошной неги
В полдень жаркой отдыхает
Звероловная Богиня;
Тщетно ждет приятных песней;
Нимфы здешния безмолвны
Ищут фавнов по дубравам! —
Кто Прекрасную утешит?…
Сниди, сниди Каллиопа!..
Ждут тебя Помона, Флора,
Ореады, Нереиды,
Дщери резвыя, младыя
Тихоплещущаго Дона.
Ждут тебя… приди, Богиня!
Храм оставь твой златоверхий,
И явленьем благодатным
Благовонный сад при-Донский
Обрати в сады Парнасса!
Научен тобой—с тобою,
На твоей волшебной лир
Буду петь поля и рощи,
Славить прелести Природы;
Иль под сумраком вечерним,
Пробужденный к восхищенью
Шумом легкаго зефира,
Возпален делами Славных,
Воспою… и бранны тени
Наших прадедов-героев
В светлом месяца блистаньи
Тихо спустятся к Непрядве:
Зазвенят мечи, и стрелы
Засвистят под облаками,
Вздрогнут гробы побежденных,
И Димитрий в сонме бранных
С тучи взглянет на Непрядву,
„Здесь—речет—я мстил за Россов,
„Здесь низринул в ад Мамая!“
Россы, глас его услышав,
Вновь о памяти Героя
Вновь душей возвеселятся!..
Так я буду петь, Богиня,
От любви склоняясь к брани,
И от брани к мирным сеням
Сельской жизни благодатной,
Нимфы песнь мою услышат,
И приникнув к тихой урне,
Дон, венчанный осокою,
Легким струй своих плесканьем
Будет вторить звукам лиры,
И тогда, когда в туман
Тень моя носится будет
Над моим безмолвным гробом,
И тогда моя здесь память
Громозвучным водопадом,
Потрясающим утесы,
Для потомства сохранится;
И тогда, к громам Героев
Приобыкшее здесь Эхо
Не забудет древних песней
Их воспевшаго Поэта!
A теперь моя награда —
Поцелуй моей Надины,
И венок, ея руками
Для меня вчера сплетенный!
Дела велики, благородны
Не покоряются векам,
И смертные богоподобны
Зерцалом вечным служат нам;
Пусть грозный старец сокрушает
Их обелиски, алтари,
Но дел с землей их не сравняет,
Не меркнут славы их зари.
Кто сей в поле брани —
Смертный, полубог ли
Дни свои кончает?
Рать уныла россов,
И с ланит героев
Слез поток стремится.
Кто сей? — гром метавший
Из десницы мщенья
На полях при Красном
И полки несметны
Нового Мамая
В мрачный ад пославший?
Смерть! разить помедли,
Да свершит Кутузов
Подвиг, им начатый,
Да расторгнет цепи
Склепанных народов,
Да спасет Европу.
Тщетно! в гроб нисходит
Наше упованье;
Плачь, рыдай, Россия!
Плен твой сокрушивший
Сам в оковах смерти;
Плачь, велик урон твой.
Нет, прерви рыданье,
Мать племен несметных!
Сын твой жив, не умер,
Жить в веках позднейших
Будет твой спаситель:
Гроб есть дверь к бессмертью.
От Невы до Тага
И от гор Рифейских,
Вечным льдом покрытых,
До Атланта древня,
На плечах могучих
Небеса носяща,
Слава протрубит всем
Подвиг Михаила,
Прелетит чрез волны
Шумны океана,
Оглушит свет новый
Звуком дел геройских.
И святым останкам,
Полубога праху
Из далеких краев,
От концев вселенны
Придут поклониться
Поздные потомки.
И вождя на гробе,
Дел его великих
Славой распаленны,
Поклянутся смертью
Умирать героев
За спасенье братий.
Но тиран! не льстися
Тщетною надеждой;
Россов есть довольно,
В ад готовых свергнуть
Адскую гордыню
И карать противных.
Знай, что сам всевышний
Россов есть защита;
Он хранит народ свой,
Он во бранях вождь наш;
Богу сил и браней
Кто противустанет?
Скоро день настанет
Мщения господня,
Скоро грянут громы
Из десницы вышней,
И погибнет с шумом
Память нечестивых.
Коннал великим был героем в Альбионе,
Хребтом высоких горе владел на грозном троне.
Стада его могли под сению дерев
Прохладу почерпать из тысячи ручьев.
Лай страшных псов его далеко раздавался,
Средь тысячи пещер кремнистых повторялся.
В лице Конналовом все прелести весны;
Десницей оне сражал героев всей страны,
На витязя душа покоя не имела,
Ко дщери Комловой, Гальвине пламенела…
Как полная луна, красавицы чело;
Власы главы ея, каке враново крыло…
В ловитве диких серне утехе она искала,
И нежною рукой луке тяжкий напрягала:
Далеко слышен свисте ея каленых стрел.
Один Коннал снискать любовь ея успел.
Они на высотах видались многократно;
Лишь быть наедине казалось им приятно;
Безмолвный разговоре их души восхищал…
Но девой был пленен неистовый Грумал,
Грумал, нещастнаго Коннала враг ужасной,
В свирепой ревности искал следов прекрасной.
Однажды ловлею в горах утомлены,
Туманом от друзей своих разлучены,
С любезною Коннал сокрылись в грот прохладной,
Желая по трудам вкусить покой отрадной.
Гроте часто витязя прохладой оживлял,
И предков бранныя орудия вмещал.
Там латы на стенах и панцыри блистали,
И копья и мечи свете яркий проливали.
„Почий“ Коннал речет возлюбленной своей,
„Почий, прекрасная, моих отрада дней!
Я зрю на высотах беге серны; устремлюся,
Постигну—и к тебе с добычей возвращуся.“
— Постой!—воскликнула смущенна красота,
Грумал, наш общий враг, придет в сии места…
Хоть вижу здесь мечи, могу ли защитишься?
Беги—и поспешай к Гальвине возвратишься! —
Как шумный вихрь, Коннал за серною течет;
А дева со стены оружие берете,
В доспехи облеклась, в часе бедственный досуга
Выходит испытать любовь и верность друга.
Узрел издалека сиянье лат Коннал:
Представился ему неистовый Грумал!..
И сердце рьяное воспламенилось мщеньем!
Встревоженный герой, обятый изступленьем,
Спускает лук: взвилась направленна стрела —
Враг мнимый поражен—и кровь его текла…
Спешит Коннал во грот к оставленной Гальвине,
Зовет прекрасную в лесах, в горах, в пустыне;
Находит бледную… „Гальвина! тыль, мой друг?..“
Упал безчувственный?закрыт и взоре и слухе!
Два путника чету любовников находят
И в чувство витязя полмертваго приводят.
Нещастный предает холмам глубокий стоне;
Над милой сетует, в унынье погружен.
Решился дни провесть на поле грозной брани,
И в сече и в огне искать губящей длани! —
Бегут противные—и смерть его бежит!
В досаде горестной герой бросает щит,
Недвижим ждет стрелы—и пал—и взят могилой,
Там, где сокрыли трупе его Гальвины милой!
И странник два холма зрит близь валов морских,
И серый мох ростет на камнях гробовых!..
Варвара Павловна! графиня! помогите,
От вас одних отрады жду!
Хотите ль знать мою беду?
Прочтите:
Вчера, известно вам, мы вместе за столом
Ее высочества великия княгини
Обедали; был спор о том и о другом;
Потом
Мне помнится, упал из рук графини
(Любезнейшей из всех любезных Катерин)
Неосторожный апельсин;
Потом наш граф Моден, с приятнейшим приветом,
Назло соседкам злым, мне в шляпу положил
Матильду и с причетом:
С Агнесой, Глостером, с угрюмою толпой
Степных разбойников, с святым анахоретом,
С Малек-Аделем и с войной.
И я подумал: в шляпе дело!
Пришел домой,
Но что же? Боже мой!
Уж в шляпе у меня несчастие скипело.
Матильда, чтоб спасти Рихардову жену,
Осталася в плену,
Глазами плакала, а сердцем восхищалась,
Что пленницей осталась;
Герой Малек-Адель, как ветреный дитя,
Пустился в разные проказы:
Рассудка здравого послушать не хотя,
Забыв султановы указы,
Матильду он с собой на шлюпку посадил;
И в первый раз тогда великолепный Нил
Увидел, как деспот Востока
К ногам невольницы смиренно положил
Могущество, любовь, желанье и пророка.
Но были б все его труды по пустякам,
Когда б не вздумалось Матильде по пескам
Пустынным прогуляться,
Чтоб незнакомому отшельнику признаться
В такой вине, в которой без вины
Мы были, будем, быть должны
Обвинены!
Матильда каялась — но, к счастью, не успела
Докаяться; толпа разбойников степных
В час добрый налетела,
Чтоб исповедь прервать; и тут все следом им,
Как будто по звонку, явился
Малек-Адель герой
С мечом, с верблюдами, палаткой и водой.
С разбойниками он нимало не чинился,
Он попросту их всех оставил без голов;
Матильду ж взял; с отцом духовным не простился
И был таков!
И на пути, в степи, под страшным зноем
Полумонахиня была обручена
С полукрестившимся героем,
И рад был этому проказник сатана!
Но это ли беда? беда над головою!
Султан, разгневанный сей свадьбою степною,
Отправил палачей за мужем и женою.
Матильда, правда, спасена,
Но друг Малек-Адель!.. Что будет он несчастной?
Я в шляпе роюся напрасно:
В ней ничего уж боле нет.
Соседки, сжальтеся! мне третий том пришлите;
Или... тогда уж не шутите —
Сойдет с ума сосед!
Сивым дождём на мои виски
падает седина,
И страшная сила пройденных дней
лишает меня сна.
И горечь, и жалость, и ветер ночей,
холодный, как рыбья кровь,
Осенним свинцом наливают зрачок,
ломают тугую бровь.
Но несгибаема ярость моя,
живущая столько лет.
«Ты утомилась?» —
я говорю.
Она отвечает: «Нет!»
Именем песни,
предсмертным стихом,
которого не обойти,
Я заклинаю её стоять
всегда на моём пути.
О, никогда, никогда не забыть
мне этих колючих ресниц,
Глаз расширенных и косых,
как у летящих птиц!
Я слышу твой голос —
голос ветров,
высокий и горловой,
Дребезг манерок,
клёкот штыков,
ливни над головой.
Много я лгал, мало любил,
сердце не уберёг,
Легкое счастье пленяло меня
и лёгкая пыль дорог.
Но холод руки твоей не оторву
и слову не изменю.
Неси мою жизнь,
а когда умру —
тело предай огню.
Светловолосая, с горестным ртом, -
мир обступил меня,
Сдвоенной молнией падает день,
плечи мои креня,
Словно в полёте,
резок и твёрд
воздух моей страны.
Ночью,
покоя не принося,
дымные снятся сны.
Кожаный шлем надевает герой,
древний мороз звенит.
Слава и смерть — две родные сестры
смотрят в седой зенит.
Юноши строятся,
трубы кипят
плавленым серебром
Возле могил
и возле людей,
имя которых — гром.
Ты приходила меня ласкать,
сумрак входил с тобой,
Шорох и шум приносила ты,
листьев ночной прибой.
Грузовики сотрясали дом,
выл, задыхаясь мотор,
Дул в окно,
и шуршала во тьме
кромка холщовых штор.
Смуглые груди твои,
как холмы
над обнажённой рекой.
Юность моя — ярость моя —
ты ведь была такой!
Видишь — опять мои дни коротки,
ночи идут без сна,
Медные бронхи гудят в груди
под рёбрами бегуна.
Так опускаться, как падал я, -
не пожелаю врагу.
Но силу твою и слово твоё
трепетно берегу,
Пусть для героев
и для бойцов
кинется с губ моих
Радость моя,
горе моё —
жёсткий и грубый стих.
Нет, не любил я цветов,
нет, — я не любил цветов,
Знаю на картах, среди широт
лёгкую розу ветров.
Листик кленовый — ладонь твоя.
Влажен и ал и чист
Этот осенний, немолодой,
сорванный ветром лист.
Мой дух, коль хочешь быти славен,
Остави прежний низкий стих!
Он был естествен, прост и плавен,
Но хладен, сух, бессилен, тих!
Гремите, музы, сладко, красно,
Великолепно, велегласно!
Стремись, Пегас, под небеса,
Дави эфирными брегами
И бурными попри ногами
Моря, и горы, и леса! Атлант горит, Кавказ пылает
Восторгом жара моего,
Везувий ток огня ссылает,
Геенна льется из него;
Борей от молнии дымится,
От пепла твердь и солнце тьмится,
От грома в гром, удар в удар.
Плутон во мраке черном тонет,
Гигант под тяжкой Этной стонет,
На вечных лютых льдах пожар.Тела, в песке лежащи сером,
Проснулись от огромных слов;
Пентезилея с Агасфером
Выходят бодро из гробов,
И более они не дремлют,
Но бдя, музыки ревы внемлют:
Встал Сиф, Сим, Хам, Нин, Кир, Рем, Ян;
Цербера песнь изобразилась;
Луна с светилом дня сразилась,
И льется крови океан.Киплю, горю, потею, таю,
Отторженный от низких дум;
Пегасу лавры соплетаю,
С предсердьем напрягая ум.
Пегас летит, как Вещий Бурка,
И удивляет перса, турка;
Дивится хинец, готтентот;
Чудится Пор, герой индеян,
До пят весь перлами одеян,
Разинув весь геройский рот.Храпит Пегас и пенит, губы,
И вихрь восходит из-под бедр,
Открыл свои пермесски зубы,
И гриву раздувает ветр;
Ржет конь, и вся земля трепещет,
И луч его подковы блещет.
Поверглись горы, стонет лес,
Воздвиглась сильна буря в понте;
Встал треск и блеск на горизонте,
Дрожит, Самсон и Геркулес.Во восхищении глубоком
Вознесся к дну морских я вод,
И в утоплении высоком
Низвергся я в небесный свод,
И, быстротечно мчася вскоре,
Зрюсь купно в небе я и в море,
Но скрылся конь от встречных глаз;
Куда герой крылатый скрылся?
Не в дальних ли звездах зарылся?
В подземных пропастях Пегас.И тамо, где еще безвестны
Восходы Феба и Зари,
Никоему коню не вместны,
Себе поставил олтари,
Во мракe непрестанной тени
Металлы пали на колени
Пред холкой движного коня;
Плутон от ярости скрежещет,
С главы венец сапфирный мещет
И ужасается, стеня.Плутон остался на престоле,
Пегас взлетел на Геликон;
Не скоро вскочит он оттоле:
Реку лежанья пьет там он.
О конь, о конь пиндароносный,
Пиитам многим тигрозлостный,
Подвижнейший в ристаньи игр!
По путешествии обширном,
При восклицании всемирном:
«Да здравствует пернатый тигр!»
1На лоне облаков румяных
Явилась скромная заря;
Пред нею резвые зефиры,
А позади блестящий Феб,
Одетый в пышну багряницу,
Летит по синеве небес —
Природу снова оживляет
И щедро теплоту лиет.2Явилось зрелище прекрасно
Моим блуждающим очам:
Среди красот неизъяснимых
Мой взор не зрит себе границ,
Мою всё душу восхищает,
В нее восторга чувства льет,
Вдыхает ей благоговенье —
И я блажу светил Творца.3Но тамо — что пред взор явилось?
Какие солнца там горят?
То славы храм чело вздымает —
Вокруг его венец лучей.
Утес, висящий над валами
Морских бесчисленных пучин,
Веков теченьем поседевший,
Его подъемлет на хребте.4Дерзну ль рукой покров священный,
Молвы богиня, твой поднять?
Дерзну ль святилище проникнуть,
Где лавр с оливою цветет? —
К тебе все смертные стремятся
Путями крови и добра;
Но редко, редко достигают
Под сень престола твоего! 5Завеса вскрылась — созерцаю:
Се, вижу, сердцу милый Тит,
Се Антонины, Адрианы;
Но Александров — нет нигде.
Главы их лавр не осеняет,
В кровавой пене он погряз,
Он бременем веков подавлен —
Но цвел ли в мире он когда? 6О Александр, тщеславный, буйный,
Стремился иго наложить
И тяжки узы ты вселенной!
Твой меч был грозен, как перун;
Твой шаг был шагом исполина;
Твоя мысль — молний скорых бег;
Пределов гордость не имела;
Но цель — была лишь только дым! 7К чему мечтою ты прельщался?
Какой ты славе вслед бежал?
Где замысл твой имел пределы?
Где пункт конца желаньям был?
Алкал ты славы — и в безумстве
Себя ты богом чтить дерзал;
Хотел ты бранями быть громок —
Но звук оставил лишь пустой.8Героя званием священным
Хотел себя украсить ты;
Ах, что герой, когда лишь кровью
Его написаны дела?
Когда лишь звуками сражений
Он в краткий век свой знатен был?
Когда лишь мужеством и силой
Он путь свой к славе отверзал? 9Но что герой? Неужто бранью
Единой будет славен он?
Неужто, кровию омытый,
Его венец пребудет свеж?
Ах, нет! засохнет и поблекнет,
И обелиск его падет;
Он порастет мхом и травою,
И с ним вся память пропадет.10Герои света, вы дерзали
Себе сей титул присвоять;
Но кто, какое сердце скажет,
Что вы достойны были впрямь
Сего названия почтенна?
Никто — ползуща токмо лесть,
Виясь у ног, вас прославляет!
Но что неискрення хвала?..11Героем тот лишь назовется,
Кто добродетель красну чтит,
Кто лишь из должности биется,
Не жаждет кровь реками лить;
Кто побеждает — победивши,
Врага лобзает своего
И руку дружбы простирает
К нему, во знак союза с ним.12Кто сирым нежный покровитель;
Кто слез поток спешит отерть
Благодеяния струями;
Кто ближних любит, как себя;
Кто благ в деяньях, непорочен,
Кого и враг во злобе чтит —
Единым словом: кто душою
Так чист и светл, как божество.13Венцов оливных тот достоин,
И лавр его всегда цветет;
Тот храма славы лишь достигнет,
В потомстве вечно будет жить, —
И человечество воздвигнет
Ему сердечный мавзолей,
И слезы жаркие польются
К нему на милый сердцу прах…14Я в куще тихой, безмятежной
Героем также быть могу:
Мое тут поле брани будет
Несчастных сонм, гоним судьбой;
И меч мой острый, меч огнистый
Благодеянья будет луч;
Он потечет — и побеждает
Сердца и души всех людей.15Мой обелиск тогда нетленный
Косою время не сразит;
Мой славы храм не сокрушится:
Он будет иссечен в сердцах;
Меня мечтанья не коснутся,
Я теням вслед не побегу,
И солнце дней моих затмится,
Зарю оставя по себе.
Под звездным кровом тихой нощи,
При свете бледныя луны,
В тени ветвистых кипарисов,
Брожу меж множества гробов.
Повсюду зрю сооруженны
Богаты памятники там,
Порфиром, златом обложенны;
Там мраморны столпы стоят.Обитель смерти там — покоя;
Усопших прахи там лежат;
Ничто их сна не прерывает;
Ничто не грезится во сне…
Но все ль так мирно почивают,
И все ли так покойно спят?..
Не монументы отличают
И не блестяща пышность нас! Порфир надгробный не являет
Душевных истинных красот;
Гробницы, урны, пирамиды —
Не знаки ль суетности то?
Они блаженства не доставят
Ни здесь, ни в новом бытии,
И царь сравняется с убогим,
Герой там станет, где пастух.С косою острой, кровожадной,
С часами быстрыми в руках,
С седой всклокоченной брадою,
Кидая всюду страшный взор,
Сатурн несытый и свирепый
Парит через вселенну всю;
Парит — и груды оставляет
Развалин следом за собой.Валятся дубы вековые,
Трясутся гор пред ним сердца,
Трещат забрала и твердыни,
И медны рушатся врата.
Падут и троны и начальства,
Истлеет посох, как и скиптр;
Венцы лавровые поблекнут,
Трофеи гордые сгниют.Стоял где памятник герою,
Увы! что видим мы теперь? -
Одни развалины ужасны,
Шипят меж коими змеи,
Остались вместо обелиска,
Что гордо высился за век,
За век пред сим — и нет его…
И слава тщетная молчит.И что ж покажет, что мы жили,
Когда все время рушит так? -
Не камень гибнущий величья
В потомстве поздном нам придаст;
И не порфирны обелиски
Прославят нас, превознесут.
Увы! несчастен, кто оставил
Лишь их — и боле ничего! Исчезнут тщетны украшенья,
Когда застонет вся земля,
Как заревут ужасны громы,
Падет, разрушится сей мир.
И тени их тогда не будет,
И самый прах не пропадет.
Все, все развеется, погибнет.
Как пыль, как дым, как тень, как сон! Тогда останутся нетленны
Одни лишь добрые дела.
Ничто не может их разрушить,
Ничто не может их затмить.
Пред Богом нас они прославят,
В одежду правды облекут;
Тогда мы с радостью явимся
Пред трон всемощного Творца.О сколь священна, Добродетель,
Должна ты быть для смертных всех!
Рабы, как и владыки мира,
Должны тебя боготворить…
На что мне памятники горды?
Я скиптр и посох — все равно:
Равно под мрамором в могиле,
Равно под дерном прах лежит.
Я часто слышу яростные споры,
Кому из поколений повезло.
А то вдруг раздаются разговоры,
Что, дескать, время подвигов прошло.
Лишь на войне кидают в дот гранаты,
Идут в разведку в логово врага,
По стеклам штаба бьют из автомата
И в схватке добывают «языка»!
А в мирный день такое отпадает.
Ну где себя проявишь и когда?
Ведь не всегда пожары возникают
И тонут люди тоже не всегда!
Что ж, коль сердца на подвиги равняются,
Мне, скажем прямо, это по душе.
Но только так проблемы не решаются,
И пусть дома пореже загораются,
А люди пусть не тонут вообще!
И споры о различье поколений,
По-моему, нелепы и смешны.
Ведь поколенья, так же как ступени,
Всегда равны по весу и значенью
И меж собой навечно скреплены.
Кто выдумал, что нынче не бывает
Побед, ранений, а порой смертей?
Ведь есть еще подобие людей
И те, кто перед злом не отступают.
И подвиг тут не меньше, чем на фронте!
Ведь дрянь, до пят пропахшая вином,
Она всегда втроем иль впятером.
А он шагнул и говорит им: — Бросьте!
Там — кулаки с кастетами, с ножами,
Там ненависть прицелилась в него.
А у него лишь правда за плечами
Да мужество, и больше ничего!
И пусть тут быть любой неравной драке,
Он не уйдет, не повернет назад.
А это вам не легче, чем в атаке,
И он герой не меньше, чем солдат!
Есть много разновидностей геройства,
Но я бы к ним еще приплюсовал
И мужество чуть-чуть иного свойства:
Готовое к поступку благородство,
Как взрыва ожидающий запал.
Ведь кажется порой невероятно,
Что подвиг рядом, как и жизнь сама.
Но для того, чтоб стало все понятно,
Я приведу отрывок из письма:
«…Вы, Эдуард Аркадьевич, простите
За то, что отрываю Вас от дел.
Вы столько людям нужного творите,
А у меня куда скромней удел!
Мне девятнадцать. Я совсем недавно
Окончил десять классов. И сейчас
Работаю механиком комбайна
В донецкой шахте. Вот и весь рассказ.
Живу как все. Мой жизненный маршрут
Один из многих. Я смотрю реально:
Ну, изучу предметы досконально,
Ну, поступлю и кончу институт.
Ну, пусть пойду не узенькой тропою.
И все же откровенно говорю,
Что ничего-то я не сотворю
И ничего такого не открою.
Мои глаза… Поверьте… Вы должны
Понять, что тут не глупая затея…
Они мне, как и всякому, нужны,
Но Вам они, конечно же, нужнее!
И пусть ни разу не мелькнет у Вас
Насчет меня хоть слабое сомненье.
Даю Вам слово, что свое решенье
Я взвесил и обдумал много раз!
Ведь если снова я верну Вам свет,
То буду счастлив! Счастлив, понимаете?!
Итак, Вы предложенье принимаете.
Не отвечайте только мне, что нет!
Я сильный! И, прошу, не надо, слышите,
Про жертвы говорить или беду.
Не беспокойтесь, я не пропаду!
А Вы… Вы столько людям понапишете!
А сделать это можно, говорят,
В какой-то вашей клинике московской.
Пишите. Буду тотчас, как солдат.
И верьте мне: я вправду буду рад.
Ваш друг, механик Слава Комаровский».
Я распахнул окно и полной грудью
Вдохнул прохладу в предвечерней мгле.
Ах, как же славно, что такие люди
Живут средь нас и ходят по земле!
И не герой, а именно герои! Давно ли из
Карелии лесной Пришло письмо.
И в точности такое ж,
От инженера Маши Кузьминой.
Да, имена… Но суть не только в них,
А в том, что жизнь подчас такая светлая,
И благородство часто неприметное
Живет, горит в товарищах твоих.
И пусть я на такие предложенья
Не соглашусь. Поступок золотой
Ничуть не сник, не потерял значенья.
Ведь лишь одно такое вот решенье
Уже есть подвиг. И еще какой!
И я сегодня, как поэт и воин,
Скажу, сметая всяческую ложь,
Что я за нашу молодежь спокоен,
Что очень верю в нашу молодежь!
И никакой ей ветер злой и хлесткий
И никакая подлость не страшна,
Пока живут красиво и неброско
Такие вот, как Слава Комаровский,
Такие вот, как Маша Кузьмина!
От темных лесов Красноярского края
Спешит он, походный мешок поправляя,
Сдвинуты брови и стиснуты губы,
Упрямой походкою лесоруба
Не из лесу, кажется — из веков,
Из преданий идет Тимофей Щербаков.
Взгляд его тверд, и широк его шаг,
Парень — косая сажень в плечах.
Молод, но слава его стара,
Рожденная во времена Петра,
Добытая русскими пушкарями,
Слава, гремевшая за морями,
Доблесть, что, словно железный щит,
Сердце героя в бою хранит.
…Вот он идет с уральскою пушкой,
Располагается за опушкой,
Он начинает свой первый бой,
Первого видит врага пред собой.
Друзьям-комсомольцам он говорит:
«Будет сегодняшний день знаменит!»
Рядом наводчик выходит из строя,
Но Тимофей только ярость утроил.
Сжалось сердце, стало как камень,
Он выкатил пушку своими руками.
И немцы бежали, оторопев,
И северный ветер понес напев:
«Там, где идет Щербаков Тимофей,
Немцам вовек не собрать костей!
Пусть они знают, что гнев дровосека
Неукротим, как сибирские реки,
Пусть они помнят, каких сыновей
Рождает на свет седой Енисей!»
Танки врага к переднему краю
Рвутся, стреляя и громыхая.
Заслышав их, поднялся Тимофей
С друзьями своими, с пушкой своей.
Заминка вдруг на пути небольшая —
Дом по танкам стрелять мешает.
Здесь некогда долго решать вопрос.
Здесь выход по-русски хитер и прост:
Берет Тимофей снаряд бронебойный,
Дом насквозь пробивает спокойно.
Р-раз! — амбразура сделана чисто,
Он видит в нее наглеца-фашиста,
Немец за сталью серо-зеленой
Морщится, выбритый и холеный,
И Тимофей говорит снаряду:
«Бей, дружок, по фашистскому гаду!»
Полетел снаряд, машину поджег,
Тимофей кричит: «Молодец, дружок!»
И сосны, восторженно заскрипев,
Снова знакомый поют припев:
«Там, где идет Щербаков Тимофей,
Немцам вовек не собрать костей!»
Идет он вперед, широк его шаг,
Парень — косая сажень в плечах,
Молод, но слава его стара,
Рожденная во времена Петра,
Добытая русскими пушкарями,
Слава, гремящая за морями,
Доблесть, что, словно железный щит,
Сердце героя в бою хранит!
Хор
Юна дщерь природы вечной,
Да постигнем твой закон,
О Гармония! чудесный!
Всей вселенной правит он.
Из хаосной колыбели
Лишь изник прекрасный мир,
Хоры ангелов гремели,
Раздавался звук их лир, —
Ты уже существовала
И всесильну власть свою
На творенье простирала:
Все признало власть твою.
Хор
В недрах вечности рожденна,
Ты движенью путь дала;
От бездейства пробужденна,
Жить вселенна начала.
Время быстрое спокойно
Потекло в своих брегах;
Мириады солнцев стройно
Понеслись в златых кругах.
Красота и совершенство
Зиждут дивный твой чертог;
Сходит слава и блаженство,
Человек стал полубог.
Хор
Ты рекла — и вдруг народы
Собрались на голос твой;
Чада дикие свободы
Власть познали над собой.
Где леса непроходимы,
Воздвигались грады там;
Степи где необозримы,
Зрелась жатва по полям.
Царства сильные родились
На лице всея земли;
Мир, спокойство воцарились,
И законы процвели.
Хор
Благотворный, сильный гений!
Где не зрим твоих даров?
Ты начало вдохновений,
Оживляешь ты певцов.
Тимотей ли движет струны —
И покорен мира царь;
Он речет — гремят перуны
И цветет любви алтарь.
Глас Орфея раздается —
Древеса бегут с холмов,
Чувство в камень хладный льется,
Гаснет ярость злобных львов.
Хор
Ты воззришь — и брань кровава
Перестанет вдруг пылать;
Не пленяет больше слава
Кровь рекою проливать.
Враг людей и враг покоя
Бросил меч и грозный щит;
Ты воззрела на героя,
И герой благотворит.
Кроткий мир с небес слетает
При громах священных лир;
Все тебя благословляет,
Весь счастлив тобою мир,
Хор
Бури, громы — все послушно,
О Гармония, тебе!
В мире все единодушно
Сей покорствует судьбе.
Поклянитесь, други, вечно
Чтить святой ее закон!
Все под солнцем скоротечно,
Краток жизни нашей сон;
Но душа, сей луч небесный,
Не угаснет никогда:
Дружбы чувствие чудесно
В нас останется всегда.
Теперь, о муза, будь усердьем громогласна!
Для морехода песнь без вымыслов прекрасна.
Не нужны для того похвал твоих венцы,
Который честь других народов восставляет
И россов прославляет,
Вселенной зря концы.
Воззри на члены в нем, трудами укреплены,
Все подвиги на нем еще напечатлены.
Еще с лица его пот с прахом не оттерт,
И гневом на врагов исполнены зеницы:
Зри крепость той десницы,
Которой рог противных стерт!
О вождь крылатых Этн! О многим благ содетель,
Что тернием свою венчаешь добродетель,
Устланный розами пренебрегаешь путь
И ищешь кровью купленных трофеев,
Свою против злодеев,
Как стену, ставя грудь!
Орлов, беседа муз, вам имя всем приятно!
Велик ты прежде был, коль больше стал стократно
Подвижник, живота небрегший своего!
Се сын Отечества, се сын Екатерины
Прямые русские сыны,
Взирайте на него!
Я зрю близ Хиоса стихии возмущены
Турецких тучи стрел на воздухе сгущены.
Там стонет твердь и Понт, там меркнет свет лучей
Летит за смертью смерть, и воет шар за шаром,
Герой наш вящим жаром
Пылает средь огней!
О, дети Марсовы в намерениях тверды
Торкваты, Деции, к отечеству усердны,
Ваш пылкий в бранях дух и слава нам не льстит
Определенные победы нам судьбою
Громчайшей та трубою
Потомкам возвестит.
Остатки перских сил где греками разбиты,
Там Россы лаврами бессмертными покрыты
За греков с Мустафой кровавый бой вели
Разожжены ревностью на все, неустрашимы
Орловым предводимы,
У турок флоты жгли
Оставил он теперь предел архипелага
Но именем его наполненная влага
Иноплеменничьим ужасна кораблям,
Им страх всяк час гласить лишь только:
«Вглубь помчитесь.
Лишь к бою ополчитесь
То быть другим мелям».
Чесменские валы еще кровавы зрятся,
И смрадным дымом их пристанища курятся,
Смотря в знакомый Понт с высокой башни, враг
При тихом воздухе от ужаса бледнеет,
Трясется, цепенеет,
Что русский видит флаг!
Окован страхом турк, желаний муж, спокойся,
Лишь двинется он в, брань ты к брани вновь устройся,
Георгий на тебе, пронзил копьем змия;
Дерзай и направляй свои к победам персты;
Тебе врата отверсты
В подсолнечной края.
Восставив Грецию, свой жар вдохнув во груди
Соратникам своим, ты дале флот понудил,
Круг света обтеки, во благо все устрой,
Оковы разреши, где страждущих обрящешь;
Карай, где злость усрящешь,—
То долг твой, ты герой!
Иль никогда на голос мщенья
Поэт не вырвет свой клинок.
М. Лермонтов.
Без лезвия, ножны пустые —
Кому вы нужны?.. Кто, простясь
С родной семьей в минуты злые,
Идя на битву, вспомнит вас?..
Неумолимого кинжала
Ножны — где ваша рукоять?
Где ваш клинок — стальное жало?..
Быть может, и на них лежала
Востока старого печать?
В какую грудь, до крови жадный,
Впился клинок ваш беспощадный?
А вы — ножны?.. Какой герой
С ремня убитого героя Отрезал вас на месте боя
И пал от пули роковой?
С каких племен сбирая дани,
Гордились вы своим клинком?
Чья власть велела вас кругом
Убрать каменьями без грани
И золоченым серебром?
Теперь никто уж из-под злата
Не вырвет вашего булата
На месть и злую гибель: — он,
Слуга любого супостата,
Навеки с вами разлучен.
Блестите же своей оправой,
Когда-то страшные ножны!
Я рад, что вы осуждены
Быть антиквария забавой,
Иль украшением стены.
Где та насечка золотая,
Тот стих Корана, что, внушая
Слепую веру в деву рая,
Завоевал себе Восток? —
Ножны — вы пусты…
Но не нужен
Поэту мстительный клинок!
Пусть льется кровь, — он безоружен Молчит, иль бредит, как пророк, —
Быть может, бредит поневоле —
От старых ран, от новой боли,
От непосильной нам борьбы,
От горя, от негодованья,
От безнадежного исканья
Иной спасительной судьбы…
Иль никогда на голос мщенья
Поэт не вырвет свой клинок.
М. Лермонтов.
Без лезвия, ножны пустые —
Кому вы нужны?.. Кто, простясь
С родной семьей в минуты злые,
Идя на битву, вспомнит вас?..
Неумолимого кинжала
Ножны — где ваша рукоять?
Где ваш клинок — стальное жало?..
Быть может, и на них лежала
Востока старого печать?
В какую грудь, до крови жадный,
Впился клинок ваш беспощадный?
А вы — ножны?.. Какой герой
С ремня убитого героя
Отрезал вас на месте боя
И пал от пули роковой?
С каких племен сбирая дани,
Гордились вы своим клинком?
Чья власть велела вас кругом
Убрать каменьями без грани
И золоченым серебром?
Теперь никто уж из-под злата
Не вырвет вашего булата
На месть и злую гибель: — он,
Слуга любого супостата,
Навеки с вами разлучен.
Блестите же своей оправой,
Когда-то страшные ножны!
Я рад, что вы осуждены
Быть антиквария забавой,
Иль украшением стены.
Где та насечка золотая,
Тот стих Корана, что, внушая
Слепую веру в деву рая,
Завоевал себе Восток? —
Ножны — вы пусты…
Но не нужен
Поэту мстительный клинок!
Пусть льется кровь, — он безоружен
Молчит, иль бредит, как пророк, —
Быть может, бредит поневоле —
От старых ран, от новой боли,
От непосильной нам борьбы,
От горя, от негодованья,
От безнадежного исканья
Иной спасительной судьбы…
Зачем забыли, итальянцы,
Веселый, радостный напев,
Зачем забыли пляски, танцы,
И смолкло пенье ваших дев?..
Былую грацию ужели
Забыл совсем прекрасный пол?
Враждою очи заблестели,
В руках сверкнул ружейный ствол…
Хоть на устах все те же розы,
Но очи злобою горят,
И в тех устах смертельный яд:
Не ласки шепчут, а угрозы…
Они воспрянули душой,
Идя на бой за край родной!
О, если б их вы увидали —
С улыбкой страстной на устах,
С улыбкой неги иль печали,
С гитарой звонкою в руках!..
О, если б песни их слыхали
Под сенью пальмы, у ручья!..
Так из волшебной, чудной дали
Несутся песни соловья…
Любить умеют дети юга:
Любовь и страсть у них в крови!
В порыве страсти и любви,
Умеет песни петь подруга
В тени лесов, в тиши долин,
Под звуки стройных мандолин…
И вьются локоны волною,
И дышат негою уста;
Их брови черные — дугою,
В чертах небесных — красота!
Да, кудри их чернее ночи;
В очах у них — и рай, и ад,
И, словно звезды, блещут очи,
Блаженство дивное сулят!
Как арфы чудные аккорды,
Их голос негою звучит, —
Пред ними грозный враг бежит,
Они могучи, храбры, горды!..
Как непорочно, как светло
Их вдохновенное чело!
Подобно вам, о итальянки,
Вооружились на врага
Когда-то смелые армянки, —
Им жизнь была не дорога́.
Они погибли, отдавая
Родной земле всю кровь свою,
И я, героев вспоминая,
Им славу вечную пою!
Да, славу светлую стяжали, —
Молва о них досель живет,
И каждый честный патриот,
Скорбя в тяжелый миг печали,
Страдая пылкою душой,
Вспомянет подвиг их святой…
Страна любви, войны и славы, —
Благословенная страна!
Венком лавровым величаво
Ты быть увенчана должна!
На бой смертельный, бой кровавый
Идите, родины сыны,
И озаритесь вечной славой,
Герои страждущей страны!
Да, не погибнет эта сила!
Героев кровь лилась рекой…
Ужель осилит враг лихой,
Ужель героев ждет могила,
Ужель, Италия, должна
Ты снова быть покорена?!
В ком сердце чуткое трепещет,
Тот горьких слез прольет ручей!
Лишь враг злорадно рукоплещет
При виде гибели твоей…
И, видя твой удел печальный,
Мы горьких слез прольем ручьи
И из отчизны нашей дальней
Оплачем бедствия твои.
Проклятье хищному Бурбону,
Который знамя водрузил;
Ведь он Италию сразил
И чести вечному закону
Коварный хищник изменил,
Тебя лишив последних сил!
Вперед, друзья, на приступ, к бою,
Вы все восстаньте, как один:
На помощь храброму герою
Пойдет толпа его дружин!
На подвиг грозный и кровавый
Идите, гордые сыны,
И осенит вас чудной славой
Могучий, светлый бог войны!..
На подвиг все идите смело!
Вас сам Господь благословит,
Небесный вам даруя щит,
И за святое ваше дело
Пойдет озлобленный народ, —
И лавр победный расцветет!
Вернись, вернись, былая слава,
Верни былые времена, —
И пусть коварная держава
Позором будет сражена!..
Верни, народ, былые силы
И славу прежнюю свою!..
С восторгом пылким до могилы
Я буду славу петь твою!..
И в нашем страждущем народе
Своим примером оживи
Стремленье к свету и свободе,
Могучий дух живой любви!..
Только над городом месяц двурогий
Остро прорезал вечернюю мглу,
Встал Одиссей на высоком пороге,
В грудь Антиноя он бросил стрелу.
Чаша упала из рук Антиноя,
Очи окутал кровавый туман,
Легкая дрожь… и не стало героя,
Лучшего юноши греческих стран.
Схвачены ужасом, встали другие,
Робко хватаясь за щит и за меч.
Тщетно! Уверены стрелы стальные,
Злобно-насмешлива царская речь:
«Что же, князья знаменитой Итаки,
Что не спешите вы встретить царя,
Жертвенной кровью священные знаки
Запечатлеть у его алтаря?
Вы истребляли под грохот тимпанов
Все, что мне было богами дано,
Тучных быков, круторогих баранов,
С кипрских холмов золотое вино.
Льстивые речи шептать Пенелопе,
Ночью ласкать похотливых рабынь —
Слаще, чем биться под музыку копий,
Плавать над ужасом водных пустынь!
Что обо мне говорить вы могли бы?
— Он никогда не вернется домой,
Труп его сели безглазые рыбы
В самой бездонной пучине морской. —
Как? Вы хотите платить за обиды?
Ваши дворцы предлагаете мне?
Я бы не принял и всей Атлантиды,
Всех городов, погребенных на дне!
Звонко поют окрыленные стрелы,
Мерно блестит угрожающий меч,
Все вы, князья, и трусливый и смелый,
Белою грудой готовитесь лечь.
Вот Евримах, низкорослый и тучный,
Бледен… бледнее он мраморных стен,
В ужасе бьется, как овод докучный,
Юною девой захваченный в плен.
Вот Антином… разяренные взгляды…
Сам он громаден и грузен, как слон,
Был бы он первым героем Эллады,
Если бы с нами отплыл в Илион.
Падают, падают тигры и лани
И никогда не поднимутся вновь.
Что это? Брошены красные ткани,
Или, дымясь, растекается кровь?
Ну, собирайся со мною в дорогу,
Юноша светлый, мой сын Телемах!
Надо служить беспощадному богу,
Богу Тревоги на черных путях.
Снова полюбим влекущую даль мы
И золотой от луны горизонт,
Снова увидим священные пальмы
И опененный, клокочущий Понт.
Пусть незапятнано ложе царицы, —
Грешные к ней прикасались мечты.
Чайки белей и невинней зарницы
Темной и страшной ее красоты».
Повсюду трепет и смущенье!..
Отколе шум? отколе гром?
Повсюду ужас и смятенье! —
Я вижу адских страхов сонм! —
Брань! Брань!—оставя мрак геенны,
Летит под облака сгущенны,
И грозный пламенник трясет. —
Дитя раздоров, несогласья,
Корыстолюбия, несчастья —
Тебе приносит жертвы свет!..
Тебе—и мир благословенный
Сокрылся в вихре черных туч;
Кровавым дымом покровенный,
Погас на небе солнца луч! —
Из зол ужаснейших нет злее
Поносней, пагубней, вреднее
И гибельнее нет тебя —
Законов, прав не уважешь,
Союзы дружбы разрываешь —
Тобой казнит людей Судьба.
Велишь—и сокрушатся троны;
Единый миг—и царства нет;
Падут несчастных миллионы;
Трепещет в узах смерти свет. —
Где ты, там зверство—добродетель;
Там разоритель—благ содетель;
Тиран—там подданных отец;
Там честь и слава—разрушенье;
Отважный дух—ожесточенье;
Коварство—общий долг сердец.
Корысть и Злоба и Надменье,
Под знаменем твоим текут;
Там Бедность, Смерть, Опустошенье
Во след тебе венцы несут.
Где ты—там грады упадают;
Святыней там пренебрегают,
И нет почтенья к алтарям.
В презренье тамо иерархи,
Не почтены сами монархи —
Меч царствует единый там.
Доколь, герои кровожадны!
Доколь вам землю колебать? —
Быть могут ли венцы приятны —
Коль их надлежит покупать
Чрез варварство, смертоубийство?
Се есть едино кровопийство, —
А не заслуга и не честь.
Один лишь тот монарх прехвален,
Велик, любим и прямо славен,
Кто забывать умеет месть;
Который руку поднимает,
Чтобы невинность защищать;
Который злобных лишь карает,
Дерзнувших на него восстать.
Живет с своим соседом дружно;
Берет оружье там, где нужно;
А не для прихотей одних;
Убийство славой не считает —
Он в храм бессмертия вступает
И без жестокостей таких.
Царь должен быть великодушен,
Для царства забывать покой;
Законам, истине послушен —
Сиять лишь благостью одной!..
Тому ль великим называться,
Кто кровью любит упиваться,
Похитив власть из рук царей?
Кому стон, слезы—утешенье;
Кому закон—страстям служенье:
Тот и в величестве—злодей!
Зверям единым лишь пристойно
Быть лютыми, других терзать;
Героя ж вовсе недостойно
Себе подобных истреблять. —
И звери дикие, лесные,
Ехидны, крокодилы злые
Друг друга завсегда щадят;
А мы, надменное творенье,
А мы, Творца изображенье —
Мы ставим долгом бить, карать!
Мы льстимся, в лютом ослепленье,
Творить угодное пред Ним,
Неся раздор и разрушенье
К несчастным братиям своим! —
Любя злодейством величаться,
Мы смеем чадами назвать
Того, кто Милость и Любовь!..
Мы в жизни собственной не властны!
Постойте!.. но мольбы напрасны!..
Раздался гром… дымится кровь!
Зеркальная гладь серебристой речушки
В зелёной оправе из ивовых лоз,
Ленивый призыв разомлевшей лягушки,
Мелькание белых и синих стрекоз,
Табун загорелых, шумливых детишек
В сверкании солнечном радужных брызг,
Задорные личики Мишек, Аришек,
И всплески, и смех, и восторженный визг.
У Вани — льняной, солнцем выжженный волос,
Загар — отойдёт разве поздней зимой.
Малец разыгрался, а маменькин голос
Зовёт почему-то: «Ванюша-а! Домо-о-ой!»У мамки — он знает — большая забота:
С хозяйством управься, за всем присмотри, —
У взрослых в деревне и в поле работа
Идёт хлопотливо с зари до зари, —
А вечером в роще зальётся гармошка
И девичьи будут звенеть голоса.
«Сестре гармонист шибко нравится, Прошка, —
О нём говорят: комсомолец — краса!»
Но дома — лицо было мамки сурово,
Всё с тятей о чём-то шепталась она,
Дошло до Ванюши одно только слово,
Ему непонятное слово — «война».
Сестрица роняла то миску, то ложки,
И мать ей за это не стала пенять.
А вечером не было слышно гармошки
И девичьих песен. Чудно. Не понять.Анюта прощалася утречком с Прошей:
«Героем себя окажи на войне!
Прощай, мой любимый, прощай, мой хороший! —
Прижалась к нему. — Вспоминай обо мне!»
А тятя сказал: «Будь я, парень, моложе…
Хотя — при нужде — молодых упрежу!»
«Я, — Ваня решил, — когда вырасту, тоже
Героем себя на войне окажу!»Осенняя рябь потемневшей речушки
Уже не манила к себе детворы.
Ушли мужики из деревни «Верхушки»,
Оставив на женщин родные дворы.
А ночью однажды, осипший от воя,
Её разбудил чей-то голос: «Беда!
Наш фронт отошёл после жаркого боя!
Спасайтеся! Немцы подходят сюда!»Под утро уже полдеревни горело,
Металася огненным вихрем гроза.
У Ваниной мамки лицо побурело,
У Ани, как угли, сверкали глаза.
В избу вдруг вломилися страшные люди,
В кровь мамку избили, расшибли ей бровь,
Сестрицу щипали, хватали за груди:
«Ти будешь иметь з нами сильный любовь!»Ванюшу толчками затискали в угол.
Ограбили всё, не оставив зерна.
Ванюша глядел на невиданных пугал
И думал, что это совсем не война,
Что Проше сестрица сказала недаром:
«Героем себя окажи на войне!»,
Что тятя ушёл не за тем, чтоб пожаром
Деревню сжигать и жестоким ударом
Бить в кровь чью-то мамку в чужой стороне.Всю зиму в «Верхушках» враги лютовали,
Подчистили всё — до гнилых сухарей,
А ранней весною приказом созвали
Всех девушек и молодых матерей.
Злой немец — всё звали его офицером —
Сказал им: «Ви есть наш рабочая зкот,
Ми всех вас отправим мит зкорым карьером
В Германия наша на сельский работ!»
Ответила Аня: «Пусть лучше я сгину,
И сердце моё прорастёт пусть травой!
До смерти земли я родной не покину:
Отсюда меня не возьмёшь ты живой!»
За Анею то же сказали подружки.
Злой немец взъярился: «Ах, ви не жалайт
Уехать из ваша несчастный «Верхушки»!
За это зейчас я вас всех застреляйт!»
Пред целым немецким солдатским отрядом
И их офицером с крестом на груди
Стояли одиннадцать девушек рядом.
Простившись с Ванюшею ласковым взглядом,
Анюта сказала: «Ванёк, уходи!»
К ней бросился Ваня и голосом детским
Прикрикнул на немца: «Сестрицу не тронь!»
Но голосом хриплым, пропойным, немецким
Злой немец скомандовал: «Фёйер! Огонь!»
Упали, не вскрикнули девушки. Ваня
Упал окровавленный рядом с сестрой.
Злой немец сказал, по-солдатски чеканя:
«У рузких один будет меньше керой!»
Всё было так просто — не выдумать проще:
Средь ночи заплаканный месяц глядел,
Как старые матери, шаткие мощи,
Тайком хоронили в берёзовой роще
Дитя и одиннадцать девичьих тел.Бойцы, не забудем деревни «Верхушки»,
Где, с жизнью прощаясь, подростки-подружки
Не дрогнули, нет, как был ворог ни лют!
Сметая врагов, все советские пушки
В их честь боевой прогрохочут салют!
В их честь выйдет снайпер на подвиг-охоту
И метку отметит — «сто сорок второй»!
Рассказом о них вдохновит свою роту
И ринется в схватку отважный герой!
Герой по-геройски убийцам ответит,
Себя обессмертив на все времена,
И подвиг героя любовно отметит
Родная, великая наша страна! Но… если — без чести, без стойкости твёрдой —
Кто плен предпочтёт смерти славной и гордой,
Кто долг свой забудет — «борися и мсти!»,
Кого пред немецкой звериною мордой
Начнёт лихорадка со страху трясти,
Кто робко опустит дрожащие веки
И шею подставит чужому ярму,
Тот Родиной будет отвержен навеки:
На свет не родиться бы лучше ему!
Где бьет волна о брег высокой,
Где дикий памятник небрежно положен,
В сырой земле и в яме неглубокой —
Там спит герой, друзья! —Наполеон!..
Вещают так: и камень одинокой,
И дуб возвышенный, и волн прибрежных стон!.. Но вот полночь свинцовый свой покров
По сводам неба распустила,
И влагу дремлющих валов
С могилой тихою Диана осребрила.
Над ней сюда пришел мечтать
Певец возвышенный, но юный;
Воспоминания стараясь пробуждать,
Он арфу взял, запел, ударил в струны…«Не ты ли, островок уединенный,
Свидетелем был чистых дней
Героя дивного? Не здесь ли звук мечей
Гремел, носился глас его священный?
Нет! рок хотел отсюда удалить
И честолюбие, и кровь, и гул военный;
А твой удел благословенный:
Принять изгнанника и прах его хранить! Зачем он так за славою гонялся?
Для чести счастье презирал?
С невинными народами сражался?
И скипетром стальным короны разбивал?
Зачем шутил граждан спокойных кровью,
Презрел и дружбой и любовью
И пред творцом не трепетал?.. Ему, погибельно войною принужденный,
Почти весь свет кричал: ура!
При визге бурного ядра
Уже он был готов — но… воин дерзновенный!..
Творец смешал неколебимый ум,
Ты побежден московскими стенами…
Бежал!., и скрыл за дальними морями
Следы печальные твоих высоких дум
. . . . . . . . . . . . . . .
Огнем снедаем угрызений,
Ты здесь безвременно погас:
Покоен ты; и в тихий утра час,
Как над тобой порхнет зефир весенний,
Безвестный гость, дубравный соловей,
Порою издает томительные звуки,
В них слышны: слава прежних дней,
И голос нег, и голос муки!..
Когда уже едва свет дневный отражен
Кристальною играющей волною
И гаснет день: усталою стопою
Идет рыбак брегов на тихий склон,
Несведущий, безмолвно попирает,
Таща изорванную сеть,
Ту землю, где твой прах забытый истлевает,
Не перестав простую песню петь…»
. . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг!., ветерок… луна за тучи забежала…
Умолк певец. Струится в жилах хлад;
Он тайным ужасом объят…
И струны лопнули… и тень ему предстала.
«Умолкни, о певец! спеши отсюда прочь,
С хвалой иль язвою упрека:
Мне все равно; в могиле вечно ночь,
Там нет ни почестей, ни счастия, ни рока!
Пускай историю страстей
И дел моих хранят далекие потомки:
Я презрю песнопенья громки;
Я выше и похвал, и славы, и людей!..»
Увеселяя всюды взоры
В благополучьи ваших дней,
Составьте, Россы, громки хоры
Царице, матери своей.
Хор. Она народом обоженна,
Она монархами почтенна;
Неситесь, гласы, до небес,
Екатерининых чудес!
Из тмы Россию восхищати —
Петра Великаго труды;
Россию солнцем освещати —
Екатеринины плоды.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Где только взор она являет,
Чертог там слава зиждет свой;
Везде величество сияет,
Везде с ней царь или герой.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Когда прохладный сон лелеет
Полсвета под ея рукой,
Она покою не имеет,
Но бдит, ему дая покой.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Встают из пепла ея грады,
Текут сквозь сушу волны рек,
Цветут в пустынях вертограды,
Воскрес из мертвых человек!
Хор. Она народом обоженна и проч.
Она законы возвестила
Порок со жалостью карать,
И суд и милость совместила:
Она всех человеков мать.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Сыны отечества и дщери
Призренны ею в юных днях,
Торгам отверзты ею двери
В чужой и свой архипелаг.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Она науки ободряет,
Героев производит в свет;
Таланты, нивы удобряет,
Заслугам должну мзду дает.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Чтоб козни злобы усмирели,
Едва блеснула лишь мечем,
Эвксин, Дунай, Чесма взревели,
В восток и полдень грянул гром.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Врагам самим великодушна,
Судья царей, престолов честь;
Европа в буре ей послушна;
Рекла: да будет мир, — и есть!
Хор. Она народом обоженна и проч.
Царица Савская в почтенье
Взирала Соломонов трон;
Владычицы сердец реченье
Почтил сам норда Соломон.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Благотворительница мира,
Ея в том слава и краса,
Чтоб зрелась всем ея порфира,
Как полны радуг небеса.
Хор. Она народом обоженна и проч.
Цари пред ней благоговеют, —
Какая здесь ея хвала?
Пиндарны громы онемеют,
Ея где имя и дела,
Хор. Она народом обоженна,
Она монархами почтенна;
Неситесь, гласы, до небес,
Екатерининых чудес.
1779
О Мир, краса земли, блаженство жизни сей!
О радость чистая отеческих селений!
Войну смиряешь ты улыбкою своей,
Начало счастия, невинных наслаждений!
Воззришь—и слезы ты печальнаго отрешь;
Утешишь нежну мать, любезных чад лишенну;
Супруге горестной отраду принесешь,
И в веси возвратишь любовь благословенну.
Блаженна та страна, где ты, о сын небес!
Там сладостям для нас семейственныя узы;
На Лире золотой чувствительный певец
Там славит жребий свой—там обитают Музы.
Там кроткой селянин, забыв жестокой рок,
В кругу своих родных благодарит судьбину,
Спокойна жизнь его—как светлый, тихой ток
Катится и дарит обилием долину.
Но горе смертным тем, для коих лик твой скрыт!
Смотрите : там ревут кровавые раздоры;
Опустошение из края в край летит,
И нищета, и смерть свирепы мещут взоры.
Забыт союз родства, союз любви святой,
Несутся тысячи громовых ратных строев,
Пылает люта брань; клубами дым густой,
Стенанья, груды гаел и кровь—следы героев!
Здесь юноша младой погас в очах друзей;
Там ранами покрыт отважный вождь стенает,
И конь без всадника средь трепетных полей,
Как бы взыскующий сраженнаго летает.
Смятенна, вне себя, супруга там спешит:
Вкруг вопль и треск мечей; не видит и не внемлет;
Нещастная в крови возлюбленнаго зрит —
Падет—и милый труп полмертвая обемлет.
О слава, горькой дар карающих Небес!
К чему ты нас влечешь?—Что плод твой? Смерть, оковы.
Уже ль тоску родных, страданья, токи слез,
Уже ли заменит один венец лавровый?
Иль имя славное дороже всех отрад,
Которы нас зовут к тем, кои сердцу милы?
Друг мира—смертных друг: его благословят;
Герою спутник—страх; с ним:—радость до могилы!
Един, един лишь Тот велик и здесь и там,
Кто боле благостью, чем брани блеском льстился;
Кто был оградою народам, их правам,
И в самой буре сеч быть их Отцем стремился!
По манию Его мир с высоты небес
Снизшел и озарил своими нас лучами!
Прервал стенания, отер потоки слез.
Божественный! во век ты обитай меж нами!
С тобой питомцы Муз, Отечества сыны,
Рѵководимые безсмертными Вождями,
Под кровом Благости, средь ясной тишины,
В храм Славы потекут надежными стопами.
Примеры доблестны рождают бодрость в нас;
Как благотворная цветам роса в дни знойны,
Надежда нас живит: быть может—славной час!
Мы будем некогда Отечества достойны!
Начнем ab ovo:
Мой Езерский
Происходил от тех вождей,
Чей в древни веки парус дерзкий
Поработил брега морей.
Одульф, его начальник рода,
Вельми бе грозен воевода
(Гласит Софийский Хронограф).
При Ольге сын его Варлаф
Приял крещенье в Цареграде
С приданым греческой княжны.
От них два сына рождены,
Якуб и Дорофей. В засаде
Убит Якуб, а Дорофей
Родил двенадцать сыновей.
Ондрей, по прозвищу Езерский,
Родил Ивана да Илью
И в лавре схимился Печерской.
Отсель фамилию свою
Ведут Езерские. При Калке
Один из них был схвачен в свалке,
А там раздавлен, как комар,
Задами тяжкими татар.
Зато со славой, хоть с уроном,
Другой Езерский, Елизар,
Упился кровию татар,
Между Непрядвою и Доном,
Ударя с тыла в табор их
С дружиной суздальцев своих.
В века старинной нашей славы,
Как и в худые времена,
Крамол и смут во дни кровавы
Блестят Езерских имена.
Они и в войске и в совете,
На воеводстве и в ответе
Служили доблестно царям.
Из них Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской;
За спор то с тем он, то с другим,
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской,
Но снова шел под тяжкий гнев
И умер, Сицких пересев.
Когда от Думы величавой
Приял Романов свой венец,
Как под отеческой державой
Русь отдохнула наконец,
А наши вороги смирились, —
Тогда Езерские явились
В великой силе при дворе,
При императоре Петре…
Но извините: статься может,
Читатель, вам я досадил;
Ваш ум дух века просветил,
Вас спесь дворянская не гложет,
И нужды нет вам никакой
До вашей книги родовой.
Кто б ни был ваш родоначальник,
Мстислав, князь Курбский, иль Ермак,
Или Митюшка целовальник,
Вам все равно. Конечно, так:
Вы презираете отцами,
Их славой, честию, правами
Великодушно и умно;
Вы отреклись от них давно,
Прямого просвещенья ради,
Гордясь (как общей пользы друг)
Красою собственных заслуг,
Звездой двоюродного дяди,
Иль приглашением на бал
Туда, где дед ваш не бывал.
Я сам — хоть в книжках и словесно
Собратья надо мной трунят —
Я мещанин, как вам известно,
И в этом смысле демократ;
Но каюсь: новый Ходаковский,
Люблю от бабушки московской
Я толки слушать о родне,
О толстобрюхой старине.
Мне жаль, что нашей славы звуки
Уже нам чужды; что спроста
Из бар мы лезем в tiers-etat,
Что нам не в прок пошли науки,
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто.
Мне жаль, что тех родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух;
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух,
Что их поносит и Фиглярин,
Что русский ветреный боярин
Считает грамоты царей
За пыльный сбор календарей,
Что в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава,
Что геральдического льва
Демократическим копытом
Теперь лягает и осел:
Дух века вот куда зашел!
Вот почему, архивы роя,
Я разбирал в досужный час
Всю родословную героя,
О ком затеял свой рассказ,
И здесь потомству заповедал.
Езерский сам же твердо ведал,
Что дед его, великий муж,
Имел двенадцать тысяч душ;
Из них отцу его досталась
Осьмая часть, и та сполна
Была давно заложена
И ежегодно продавалась;
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил.
Лишь между скал живет орел свободный,
Он должен быть свиреп и одинок.
Но почему ревнивец благородный
Убил любовь, чтоб, сократив свой срок,
Явивши миру лик страстей и стона,
Ножом убить себя? О, Дездемона!
Пусть мне о том расскажет стебелек.
А если нет, — пускай расскажет Этна!
Падет в солому искра незаметно,
Рубином заиграет огонек,
Сгорят дома, пылает вся столица,
Что строил миллион прилежных рук,
И, в зареве, все — шабаш, рдяны лица,
Тысячелетье — лишь напрасный звук,
Строительство людей — лишь тень, зарница.
Есть в Книге книг заветная страница,
Прочти, — стрела поет, ты взял свой лук.
Убийство и любовь так близко рядом,
Хоть двое иногда десятки лет
Живут, любя, и ни единым взглядом
Не предадут — в них сторожащий — свет.
И так умрут. И где всей тайны след!
В лучисто-длинном списке тех любимых,
Которые умели целовать,
Есть Клеопатра. На ее кровать
Прилег герой, чья жизнь — в огне и в дымах
Сожженных деревень и городов.
Еще герой. Миг страсти вечно-нов.
Еще, еще. Но кто же ты — волчица?
И твой дворец — игралищный вертеп?
Кто скажет так, тот глуп, и глух, и слеп.
Коль в мире всем была когда царица,
Ей имя — Клеопатра, знак судеб,
С кем ход столетий губящих содружен.
Ей лучшая блеснула из жемчужин,
И с милым растворив ее в вине,
Она сожгла на медленном огне
Два сердца, — в дымах нежных благовоний,
Любовник лучший, был сожжен Антоний.
Но где, в каком неистовом законе
Означено, что дьявол есть во мне?
Ведь ангела люблю я при Луне,
Для ангела сплетаю маргаритки,
Для ангела стихи свиваю в свитки,
И ангела зову в моем бреду,
Когда звездой в любви пою звезду.
Но жадный я, и в жадности упорен.
Неумолим. Все хищники сердец —
Во мне, во мне. Мой лик ночной повторен,
Хотя из звезд мой царственный венец.
Где нет начала, не придет конец,
Разбег двух душ неравен и неровен.
Но там, где есть разорванность сердец,
Есть молния, и в срывах струн — Бетховен.
Пою усердных войск российских воеводу,
Который, усмирив крамолы непогоду,
От внешних супостат Москву освободил,
Наследный Россов скиптр наследнику вручил,
А сам, — отрекшись быть державным властелином, —
Подпорою царю, отечеству был сыном.
О ты, которая средь людств, наедине,
Во всех его делах, в советах, на войне
Была его душа, наставник и свидетель,
Приди, внуши меня, святая Добродетель!
Скажи мне подвиги и все его дела,
И все пути его, и как его вела
Любовь к отечеству, а ты сопровождала,
Когда его рука Россию избавляла.
Одни лишь вы могли его вождями быть:
Героев истинных удобны вы творить.
Печальная Москва, Поляками плененна,
Казалась узницей, в оковы заключенна;
Чертог царей ея и трон ея был сир;
Ни в мыслях, ни в сердцах не водворялся мир;
По стогнам кровь текла, в домах лилися слезы,
Звучали на граждан возложенны железы. …
Пою властителя французского народа,
Кого взвела на трон победа и порода,
Несчастием самим навыкнул кто царить,
В изгнаньи знал сражать, а победив, простить.
Он сверг Иберию, крамолу и Маенна
И был его отцом отечества сраженна.
Снесися, Истина, с высот ко мне твоих
И силу, свет и жар рассыпь в стихах моих,
Да слух царей внимать глагол твой приобыкнет
И, что им должно знать, в твои вещанья вникнет;
Являй причину зол, междоусобну рать,
Как наши области раздор мог пожирать,
Описывай порок, и вождев, и монархов,
Несчастие людей и слабость иерархов;
Приди и возгласи, и слух правдив коль сей,
Что прежде с важностью мешалась баснь твоей.…
Любовь к отечеству, богиня душ изящных!
Воспой вождя тобой водимых росских сил,
Что Готов и Сармат в дни мятежей ужасных
Умом и храбростью отвлек и отразил
От завладения полувселенной троном,
Освободил Москву, крамолу усмиря,
Отверг предложенный венец ему народом
И воцарил, избрав, наследного царя.
Любовь к отечеству! паришь ты предо мною
И перстом мне твоим показываешь путь. …
«Пою героя, кто, разрушивши коварство,
Оружием достал Французско государство;
Кто, долго странствуя меж сопротивных сил,
Наследие свое чрез храбрость получил,
Злых возмутителей Испанцев был гонитель,
Стал подданных своих отец и покровитель».
Вперед, сыны страны родной:
Дни славы наступили!
Тираны дикою толпой
В наш вольный край вступили,
В наш вольный край вступили!
Вам слышны ли у очагов
Солдат свирепых клики?
Друзья! там ваших бьют сынов,
Подруг там ваших крики!
В ружье, друзья! Сомкнитесь в тесный строй,
Вперед за мной;
Да враг бежит кровавою стезей. (bиs).
Что хочет здесь орда рабов
С злодеями вождями?
Кому железо сих оков
Куется их царями,
Куется их царями?
Друзья, то нам!.. Какое зверство!..
И как тут злобой не пылать,
Когда нам рабство, изуверство
Хотят штыками навязать!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Как! чужеземные толпы
Нам предписать закон посмеют?
Как! их наемные орды
Сынов отчизны одолеют,
Сынов отчизны одолеют?
Великий бог!.. Скуют нам длани
И под ярмо поставят вновь,
Чтобы зачинщик этой брани
Мог вновь сосать народа кровь?!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Дрожи, тиран! Дрожите вы,
Крамольники в изгнаньи,
Изменники родной страны:
Вам будет воздаянье,
Вам будет воздаянье!
Здесь всяк солдат, чтобы вас бить!
И пусть падут герои:
Земля родит иных, чтоб мстить
В ожесточенном бое!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Друзья, вам сердце говорит:
Щадя людей бездольных, —
Так пусть же меч ваш пощадит
Противников невольных,
Противников невольных!
Но деспотам, что крови ждут
И родины паденья,
Но извергам, что их ведут, —
Не будет им спасенья!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Д е т и
Когда мы в свой черед пойдем
Сражаться за отчизну, —
Мы братьев кости лишь найдем
Да честь без укоризны,
Да честь без укоризны!
Но, не страшась им вслед идти,
Искать мы станем боя,
Чтоб мзду за них иль смерть найти,
Как следует героям!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Веди ж к победным нас путям,
Любовь к стране святая!
Будь лозунгом своим борцам
Ты, вольность дорогая,
Ты, вольность дорогая!
И пусть, с победой, прогремит
Гражданственность нам: «Слава!»
Да вся вселенная узрит,
Что меч стоял за право!
В ружье, друзья! Сомкнитесь в тесный строй,
Вперед за мной;
Да враг бежит кровавою стезей. (bиs)
<ОДА ГОСПОДИНА РУССО
Fortune, de qui la main couronne {*},
переведенная г. Сумароковым и г. Ломоносовым.
Любители и знающие словесные науки могут сами,
по разному сих обеих Пиитов свойству,
каждого перевод узнать>
{* Счастье, которое венчает (фр.).}Доколе, счастье, ты венцами
Злодеев будешь украшать?
Доколе ложными лучами
Наш разум хочешь ослеплять?
Доколе, истукан прелестный,
Мы станем жертвой нам бесчестной
Твой тщетный почитать олтарь?
Доколе будем строить храмы,
Твои чтить замыслы упрямы,
Прельщенная словесна тварь? Народ, порабощен обману,
Малейшие твои дела
За ум, за храбрость чтит избранну:
Ты власть, ты честь, ты сил хвала;
В угоду твоему пороку
И добродетель превысоку
Лишает собственных красот.
Его неправедны уставы
На верьх возводят пышной славы
Твоих любимцев злобный род.Но пусть великостию сею
О титлах хвалятся своих;
Поставим разум в том судьею
И добрых дел поищем в них.
Я вижу лишь одну безмерность,
Надменность, слабость и неверность,
Свирепство, бешенство и лесть.
Доброта странная! Откуду
Из злости сложенному чуду
Дается оной должна честь? Ты знай: герои совершенны
Премудростию в свет даны;
Она лишь видит, коль презренны,
Что чрез тебя возведены;
Она ту славу презирает,
Что рок неправедный рождает
В победах слепотой своей;
Пред строгими ея очами
Герой с суровыми делами
Ничто, как счастливый злодей.Почтить ли токи те кровавы,
Что в Риме Сулла проливал?
Достойно ль в Александре славы,
Что в Аттиле всяк злом признал?
За добродетель и геройство
Хвалить ли зверско неспокойство
И власть окровавленных рук?
И принужденными устами
Могу ли возносить хвалами
Начальника толиких мук? Издревле что об вас известно,
О хищники чужих держав?
Желанье в мире всем невместно,
Попрание венчанных глав,
Огня и трупов полны стены,
И вы — в пару кровавой пены,
Народ, пожранный от меча,
И в шуме бледна мать великом
Свою дочь тщится с плачем, с криком
Отнять с насильного плеча.Слепые мы судьи, слепые,
Чудимся таковым делам!
Одне ли приключенья злые
Дают достоинство Царям?
Их славе, бедствами обильной,
Без брани хищной и несильной
Не можно разве устоять?
Не можно божеству земному
Без ударяющего грому
Своим величеством блистать? Но быть должна во время бою
На первенстве прямая честь,
И кто, поправ врага собою,
Победу мог себе причесть?
Издревле воины известны,
Похвальны, знатны, славны, честны
Оплошностью противных сил.
Худым Варроновым призором,
Упрямым и неправым спором
Ганнибал славу получил.Кого же нам почтить Героем
Великим собственной хвалой?
Царя, что правдой и покоем
Себя, народ содержит свой;
Последуя Веспазиану,
Едину радость несказанну
Имеет в счастии людей
Отец отечества без лести
И ставит выше всякой чести
Числом своих щедроты дней.О вы, что в добродетель чтите
Един в войнах геройский шум,
Себе Сократа возразите
За Клитова убивца в ум;
Вам будет Царь в нем несравненный,
Правдивый, кротостью почтенный,
Достойный олтаря вовек.
Тогда страшилище Эвфрата
Против венчанного Сократа
Последний будет человек.Герои люты и кровавы!
Поставьте гордости конец,
Рожденный от воинской славы
Забудьте лавровый венец.
Напрасно Рима повелитель
Октавий, света победитель,
Навел в его пределы страх;
Он Августом бы не нарекся,
Когда бы в кротость не облекся
И страха не скончал в сердцах.О воины великосерды!
Явите ваших луч доброт;
Посмотрим, коль тогда вы тверды,
Как счастье возьмет поворот.
Когда-то к вам великодушно,
Земля и море вам послушно,
И блеск ваш очи всех слепит;
Но только лишь оно отстанет,
Геройска похвала увянет,
И смертный будет всем открыт.Способность средственна довлеет
Завоевателями быть.
Кто счастие преодолеет,
Один великим может слыть.
Хоть помощь от него теряет,
Но с постоянством пребывает,
Для коего от всех почтен;
Всегда не низок и не пышен,
С Тиверием ли он возвышен
Или, как Варус, поражен.Излишню радость не внушает
В недвижности своей предел
И осторожно умеряет
Неистовство успешных дел.
Пусть счастие преобратится,
Недвижна добродетель тщится
Презренный разрушать упор.
Конец имеет благоденство.
Стоит в премудрости блаженство,
Не постоянен рока взор.Вотще готовит гнев Юноны
Е
нею смерть среди валов.
Премудрость! Чрез твои законы
Он выше рока и богов;
Тобою Рим, по злой напасти,
В средине Карфагенской власти,
Своих героев смерть отмстил;
Ходя в твои небесны следы,
Во время слезныя победы
В трофеи гробы превратил.
Один несчастья не выносит,
Другому счастье просто казнь;
Тех губит ненависть мужская,
А этих — женская приязнь.
Когда я впервые тебя увидал,
Ты чужд был галантных ухваток:
Не знали плебейские руки твои
Из лайки блестящей перчаток;
Носил ты тогда сюртучишко еще
Зеленый, истасканный, узкий;
По локоть рукавчики, фалды до пят —
Ну, вылитый хвост трясогузки.
Твой галстук был то, что мамаше твоей
Служило салфеткой когда-то;
В ту пору твоя не топорщилась грудь
Под шарфом, расшитым богато.
У обуви был вид почтенный такой,
Как будто ты шил у Ганс Сакса;
И чистило сало родное ее,
Как нынче — французская вакса.
Пачули не пахло еще от тебя,
Не пялил ты на нос лорнетки,
Цепочки еще не имел золотой,
Жены и атласной жилетки.
Ты был равнодушен тогда вообще
Ко всем ухищрениям моды,
Жил просто; но годы были меж тем —
Твои наилучшие годы.
Имел волоса ты, под ними росли
Прекрасные мысли; а ныне
Твой череп несчастный совсем оголен,
И пусто на нем, как в пустыне.
Исчез и лавровый венок твой; прикрыть
Он плешь твою мог бы немножко.
Кто так окарнал тебя? Право, ты стал
Похож на обритую кошку.
И золото тестя пропало (его
Он нажил продажею шелка);
Старик все горюет, что нет ни на грош
В немецкой поэзии толка.
Ах, это ужели тот самый «Живой»,
Который сожрать собирался
Всю землю, и князя фон Пюклер-Мюскау
Спровадить к Плутону пытался?
Ужли это рыцарь блуждающий тот,
С Ла-Манчским столь схожий во многом,
Который вcе письма тиранам писал
Студенчески дерзостным слогом?
Ужли это первый в борьбе за прогресс,
Фельдмаршал немецкой свободы,
Всегда впереди волонтеров своих
Скакавший в минувшие годы?
Был конь его белого цвета (всегда
Герои и боги скакали
На белых)… Спасителя родины все,
В восторге ликуя, встречали.
Он был виртуоз, поскакавший верхом,
Франц Лист на коне, лунатичный
Паяц, шарлатан, балаганный герой,
Филистеров друг закадычный!
С ним рядом неслась и супруга его
С огромнейшим носом. Так смело
На шляпе перо развевалось! В глазах
Такая отвага блестела!
Предание есть, что супругу она
Дать бодрость старалась напрасно,
Когда от ружейной пальбы у него
Расстроились нервы ужасно.
Сказала: «Ну, полно быть зайцем! Откинь
Всю трусость! Подумай, что надо
Теперь победить иль погибнуть; что здесь
Быть может, корона — награда.
«О горе родимой земли, о своих
Долгах и невзгодах подумай.
Во Франкфурте я короную тебя,
И Ротшильд значительной суммой
«Тебя, как других государей, ссудит…
О, милый, как плащ горностайный
К лицу тебе будет! Повсюду ура,
Цветы и восторг чрезвычайный!..»
Вотще! Антипатий иных побороть
Дух самый высокий не волен:
Для Гете был гадок табак; наш герой
От запаха пороха болен.
Пальба все сильнее… бледнеет герой,
Нелепое что-то болтает…
Он бредит как будто в горячке… Жена
Платком длинный нос закрывает.
Гласит так преданье. Правдиво ль оно?
Кто знает? Все люди — творенья
С пороками. Славный Гораций — и тот
Постыдно бежал из сраженья.
Таков уж прекрасного жребий: иметь
Погибель конечною гранью;
Поэта стихи на обертку идут,
А сам он становится дрянью.
Прогремела гроза и ушла наконец,
Улеглись безпокойные толки,
И Германия — этот ребенок большой,
Ждет веселой торжественной елки.
Только счастьем семейным живем мы теперь;
Все, что̀ выше его, то опасно;
Снова ласточка мира вернулась домой,
Где и прежде жилось ей прекрасно.
Под сиянием лунным спят реки, леса,
Точно всех одолела дремота;
Только грохот раздастся порой — может-быть,
Из друзей разстреляли кого-то.
Может статься, с оружьем в руках пойман был
Тот безумец несчастный… Однако,
С ноля битвы не каждый способен бежать
По примеру Горация Флакка.
Иль тот грохот далекий есть взрыв торжества,
Фейерверк в память Гете… При этом
Из могилы возставшая Зонтаг поет
Старым голосом гимны ракетам.
И Франц Лист о себе нам напомнил опять:
Он и жив, и здоров, как когда-то;
Не сразили его на венгерских полях
Пика русских и пуля кроата.
Истекает вся Венгрия кровью; угла
Не найти беззащитной свободе;
Но остался вполне невредим рыцарь Франц,
И лежит его шпага в комоде.
Да, он жив и под старость, собравши внучат
И своею гордяся отвагой
В дни венгерской войны, будет им говорить:
«Так лежал я со спрятанной шпагой».
Только вспомню про венгров — становится мне
Слишком узко немецкое платье,
И под ним, словно море, бушует в груди,
Точно трубы заслышал опять я.
И в душе у меня снова грустно звучит
Героический эпос поэта,
Где воспета старинная дикая брань,
Нибелунгов погибель воспета.
Ту же участь героев мы видим теперь,
Та же песнь о старинной године;
Изменились одни имена у людей,
Но их дух тот же самый и ныне.
Да, судьба у героев великих одна,
Рать их гордо к свободе стремится,
Но должны все они, по закону веков,
Силой грубой, животной сломиться.
И теперь заключил бык с медведем союз,
Чтоб верней нанести пораженье.
Но утешься, мадьяр! И всем нам остальным
Посильней нанесли оскорбленье.
Ты ведь все-таки в честном открытом бою
Пал от рук благородных животных;
А ведь мы под ярмом очутились свиней,
И волков, и собак подворотных.
Лай и вой, и их хрюканье я не могу
Выносить, как и запах их тоже…
Но, поэт, замолчи! Болен ты, а покой
Для больных всего в мире дороже.
П.А. Муханову {1}Под словом Сибирь разумеется ныне неизмеримое Пространство от хребта Уральского до берегов Восточного океана. Некогда Сибирским царством называлось небольшое татарское владение, коего столица, Искер, находилась на реке Иртыше, впадающей в Обь. В половине XVI века сие царство зависело от России. В 1569 году царь Кучум был _принят под руку_ Иоанна Грозного и обязался платить дань. Между тем сибирские татары и подвластные им остяки и вогуличи вторгались иногда в пермские области. Это заставило российское правительство обратить внимание на обеспечение сих украйн укрепленными местами и умножением в них народонаселения. Богатые в то время купцы Строгановы получили во владение обширные пустыни на пределах Пермии: им дано было право заселить их и обработать. Сзывая вольницу, сии деятельные помещики обратились к казакам, кои, не признавая над собою никакой верховной власти, грабили на Волге промышленников и купеческие караваны. Летом 1579 года 540 сих удальцов пришли на берега Камы; предводителей у них было пятеро, главный назывался Ермак Тимофеев. Строгановы присоединили к ним 300 человек разных всельников, снабдили их порохом, свинцом и другими припасами и отправили за Уральские горы (в 1581 г.). В течение следующего года казаки разбили татар во многих сражениях, взяли Искер, пленили Кучумова племянника,
царевича Маметкула, и около трех лет господствовали в Сибири. Между тем число их мало-помалу уменьшалось: много погибло от оплошности. Сверженный Кучум бежал в киргизские степи и замышлял способы истребить казаков. В одну темную ночь (5 августа 1584 г.), при сильном дожде, он учинил неожиданное нападение: казаки защищались мужественно, но не могли стоять долго; они должны были уступить силе и незапности удара. Не имея средств к спасению, кроме бегства, Ермак бросился в Иртыш, в намерении переплыть на другую сторону, и погиб в волнах. Летописцы представляют сего казака героя крепкотелым, осанистым и широкоплечим, он был роста среднего, имел плоское лицо, быстрые глаза, черную бороду, темные и кудрявые волосы. Несколько лет после сего Сибирь была оставлена россиянами; потом пришли царские войска и снова завладели ею. В течение XVII века беспрерывные завоевания разных удальцов-предводителей отнесли пределы Российского государства к берегам Восточного океана.Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.Товарищи его трудов,
10 Побед и громозвучной славы,
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы.
«О, спите, спите, — мнил герой, —
Друзья, под бурею ревущей;
С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущийВам нужен отдых; сладкий сон
И в бурю храбрых успокоит;
В мечтах напомнит славу он
20 И силы ратников удвоит.
Кто жизни не щадил своей
В разбоях, злато добывая,
Тот думать будет ли о ней.
За Русь святую погибая? Своей и вражьей кровью смыв
Все преступленья буйной жизни
И за победы заслужив
Благословения отчизны, —
Нам смерть не может быть страшна;
30 Свое мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
И мы — не праздно в мире жили!»Но роковой его удел
Уже сидел с героем рядом
И с сожалением глядел
На жертву любопытным взглядом.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
40 И ветры в дебрях бушевали.Иртыш кипел в крутых брегах,
Вздымалися седые волны,
И рассыпались с ревом в арах,
Бия о брег, козачьи челны.
С вождем покой в объятьях сна
Дружина храбрая вкушала;
С Кучумом буря лишь одна
На их погибель не дремала! Страшась вступить с героем в бой,
50 Кучум к шатрам, как тать презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окруженный.
Мечи сверкнули в их руках —
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина… Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна,
60 Но далеко от брега челны!
Иртыш волнуется сильней —
Ермак все силы напрягает
И мощною рукой своей
Валы седые рассекает… Плывет… уж близко челнока —
Но сила року уступила,
И, закипев страшней, река
Героя с шумом поглотила.
Лишивши сил богатыря
70 Бороться с ярою волною,
Тяжелый панцирь — дар царя {2}
Стал гибели его виною.
< br />Ревела буря… вдруг луной
Иртыш кипящий осребрился,
И труп, извергнутый волной,
В броне медяной озарился.
Носились тучи, дождь шумел,
И молнии еще сверкали,
И гром вдали еще гремел,
80 И ветры в дебрях бушевали.
Ты шествуешь в Петрополь с миром
И лавры на главе несешь;
Ты провождаешься зефиром
И Россам пальмы раздаешь.
Ты шествуешь! — Воззри, царица,
На радостныя всюду лица,
На сонмы вкруг тебя людей!
Не так ли на тебя взирают,
Как нежную весну встречают
В одежде розовых зарей?
Ты шествуешь и осклабляешь
Твой взор на них, как божество;
Одной улыбкой составляешь
Восторг ты наш и торжество:
Средь светлого вельможей строя
В тебе царя, вождя, героя
И мироносицу мы зрим;
Уж изумленны наши взгляды
В тебе читают те отрады,
Что миром мы получим сим.
Как царь, ты наградишь заслуги;
Как матерь, призришь ты сирот;
Лишенные детей супруги
Воскреснут от твоих щедрот;
Освободишь ты заключенных,
Обогатишь ты разоренных,
Незлобно винных ты простишь.
По нужде ты лила ток крови:
Ты в мире будешь бог любови
И счастье наше обновишь.
Продлишь златые наши годы,
Продлишь всеобщий наш покой:
Бесчисленны твои народы
Воздремлют под твоей рукой.
От хижин даже до престола,
На холме и в средине дола
Почиет бранный Россов дух;
Все будут счастливы тобою:
Законов под одной чертою
Равен вельможа и пастух.
Прострешь ты животворны длани
На тяжкий земледельцев труд;
Отпустишь неимущим дани,
Да нивы и луга цветут;
Дохнешь в ветрила корабельны,
Пошлешь избытки рукодельны,
И реки злата и сребра
От Орма до Невы прольются;
Народы чужды к нам сберутся
Вкусить покоя и добра.
И се уж возвещают громы
Событие блаженных дней;
По ветру трубный звук несомый
Сзывает тысящи людей:
Народ колеблется, как волны;
Течет везде, веселья полный;
Врагов целует и друзей;
По стогнам гласы раздаются,
В домах нежнейши слезы льются;
Обемлют жен, отцов, детей.
О вы, носящи душу львину,
Герои, любящие бой!
Воззрите на сию картину,
Сравните вы ее с войной:
Там всюду ужас, стон и крики;
Здесь всюду радость, плеск и лики;
Там смерть, болезнь; здесь жизнь, любовь.
Я вижу убиенных тени
И слышу вам их грозны пени:
Вы пролили невинну кровь!
Но, венценосна добродетель!
О ангел наших тихих дней,
Екатерина! мы свидетель:
Не ты виной была смертей;
Ты бранной не искала славы,
Ты наши просвещала нравы
И украшалась тишиной.
Слеза, щедротой извлеченна,
Тебе приятней, чем вселенна,
Приобретенная войной!
1790
Ищут пожарные,
Ищет милиция,
Ищут фотографы
В нашей столице,
Ищут давно,
Но не могут найти
Парня какого-то
Лет двадцати.
Среднего роста,
Плечистый и крепкий,
Ходит он в белой
Футболке и кепке.
Знак «ГТО»
На груди у него.
Больше не знают
О нем ничего.
Многие парни
Плечисты и крепки.
Многие носят
Футболки и кепки.
Много в столице
Таких же значков.
Каждый
К труду-обороне
Готов.
Кто же,
Откуда
И что он за птица
Парень,
Которого
Ищет столица?
Что натворил он
И в чем виноват?
Вот что в народе
О нем говорят.
Ехал
Один
Гражданин
По Москве —
Белая кепка
На голове, -
Ехал весной
На площадке трамвая,
Что-то под грохот колес
Напевая…
Вдруг он увидел —
Напротив
В окне
Мечется кто-то
В дыму и огне.
Много столпилось
Людей на панели.
Люди в тревоге
Под крышу смотрели:
Там из окошка
Сквозь огненный дым
Руки
Ребенок
Протягивал к ним.
Даром минуты одной
Не теряя,
Бросился парень
С площадки трамвая
Автомобилю
Наперерез
И по трубе
Водосточной
Полез.Третий этаж,
И четвертый,
И пятый…
Вот и последний,
Пожаром объятый.
Черного дыма
Висит пелена.
Рвется наружу
Огонь из окна.
Надо еще
Подтянуться немножко.
Парень,
Слабея,
Дополз до окошка,
Встал,
Задыхаясь в дыму,
На карниз,
Девочку взял
И спускается вниз.
Вот ухватился
Рукой
За колонну.
Вот по карнизу
Шагнул он к балкону…
Еле стоит,
На карнизе нога,
А до балкона —
Четыре шага.
Видели люди,
Смотревшие снизу,
Как осторожно
Он шел по карнизу.
Вот он прошел
Половину
Пути.
Надо еще половину
Пройти.
Шаг. Остановка.
Другой. Остановка.
Вот до балкона
Добрался он ловко.
Через железный
Барьер перелез,
Двери открыл —
И в квартире исчез…
С дымом мешается
Облако пыли,
Мчатся пожарные
Автомобили,
Щелкают звонко,
Тревожно свистят.
Медные каски
Рядами блестят.
Миг — и рассыпались
Медные каски.
Лестницы выросли
Быстро, как в сказке.
Люди в брезенте —
Один за другим —
Лезут
По лестницам
В пламя и дым…
Пламя
Сменяется
Чадом угарным.
Гонит насос
Водяную струю.
Женщина,
Плача,
Подходит
К пожарным:
— Девочку,
Дочку
Спасите
Мою!
— Нет, -
Отвечают
Пожарные
Дружно, -
Девочка в здании
Не обнаружена.
Все этажи
Мы сейчас обошли,
Но никого
До сих пор
Не нашли.
Вдруг из ворот
Обгоревшего дома
Вышел
Один
Гражданин
Незнакомый.
Рыжий от ржавчины,
Весь в синяках,
Девочку
Крепко
Держал он в руках.
Дочка заплакала,
Мать обнимая.
Парень вскочил
На площадку трамвая,
Тенью мелькнул
За вагонным стеклом,
Кепкой махнул
И пропал за углом.
Ищут пожарные,
Ищет милиция,
Ищут фотографы
В нашей столице,
Ищут давно,
Но не могут найти
Парня какого-то
Лет двадцати.
Среднего роста,
Плечистый и крепкий,
Ходит он в белой
Футболке и кепке,
Знак «ГТО»
На груди у него.
Больше не знают
О нем ничего.
Многие парни
Плечисты и крепки,
Многие носят
Футболки и кепки.
Много в столице
Таких же
Значков.
К славному подвигу
Каждый
Готов!